Ненавижу. Этот день - за то, что начался. Эту рожу в зеркале – за заспанность и прыщ на подбородке. Хотя – прыщ уже сошел, оставив после себя только красное пятно. Лифт - за то, что четвертый день не работает. А еще ненавижу эту жизнь вообще. Неделя в новой школе. Придурки – одноклассники, классуха – старая дева с шизофреническим оттенком, ложь и ненависть кругом. Меня посадили за парту ОДНУ! Эта банда ублюдков издевалась надо мной всю неделю. Спасибо мамулечке. Откровенная моя…

Дверь в класс – масляно-белая, с серыми залапинами около ручки и подпаленным глазом замочной скважины. Захотелось увернуться из-под этой руки на плече и рвануть по коридору к спасительной свободе. Глаза не могут подняться выше линии обозрения собственных ботинок – старых, с заломами на сгибах и вытертым до блестящей кожи мехом. Гул в классе стихает вместе со скрипом двери. Шаг внутрь – как через провод перешагнуть с пропущенным по нему током.
- Ребята, познакомьтесь с вашей новой одноклассницей. Ее зовут Вера Сычева. Она приехала из другого города. Надеюсь, вы поможете ей освоиться. Вера, садись за четвертую парту, с Мишей.
Слишком настойчивое подталкивающее движение вперед. Выставленная в проходе нога. Падение с оглушительным грохотом на пол под рев общего восторга. Пульс в горле.
- Как не стыдно, ребята, вы же будущие друзья!
И первое слово, сказанное во всеуслышание:
- Я не сяду с ней! Она стремная.
Растерянность.
- Я могла бы потесниться! – добрые глаза, книжки сдвигаются вбок… и – торопливый голос классухи:
- Нет-нет, тогда Верочке лучше будет посидеть одной…
Краска бросается не в лицо, а в уши. Кажется, что за них подняли на полметра и потом отпустили. Мамины слова в кабинете директора: «И не сажайте ее с девочками!!!!» Парта в углу. Окошка рядом нет. На стол – тетрадь со «Снайперами» на обложке. На полях – кусочки текстов, старательно выведенные левой рукой. Ощущение себя в фильме «Покажи мне любовь». Побег с третьего урока и нагоняй от матери. И собственный крик истерики в ушах: «Зачем ты сказала? Зачем? Зачем???»

Мамочка, спасибо. За то, что испортила мне существование. За то, что теперь ненавижу. Тебя. Тебе не интересно было, я ли во всем виновата. Почему ты веришь другим и никогда – мне? Ты же сама назвала меня – Вера… И – ни капли веры собственному ребенку. Эта тетрадь – сама боль, причиненная тобой. Ты убиваешь меня. Ты заставила меня потерять все: друзей, родной город, мое небо (здесь ДРУГОЕ небо!!!!!), ты заставила меня потерять себя. Из-за нее. Скандал, ссора, переезд… Ты ославила меня, не успев приехать! Знаешь, что нацарапали на моей парте три дня назад? Я даже произнести это не могу. Ты хотела меня уберечь? Радуйся, мамочка, теперь через твою доброту твою дочь называют лесбиянкой. Удружила…
Катя. Катенька. Я не знаю, скучаю ли я по тебе. Наверно, нет. Слишком больно из-за тебя. Глупо. Слишком глупо получилось…  

- Верочка, идем завтракать! – голос ворвался в комнату вместе с запахом яичницы через наглухо запертую дверь. Тетрадь захлопнута.
- Отвали… - не зло, не яростно, а просто безнадежно. С самого отъезда из Ёбурга так разговаривает: не говорит – огрызается. С тех пор, как мать все решила, усмотрев в слишком крепкой дружбе прямое линейное влияние группы «Тату» на нежную душу доченьки.
- Ну как ты с мамой говоришь…
- Отвали! Сказала! – шарахнуть дверью, шарахнуть кулаком по стене, шарахнуться на улицу по усыпанным стеклом ступенькам. В школе оказаться за сорок минут до начала уроков. Топать по хрупким желтым кленовым лапам, украдкой дымя из кулака. Прошла какая-то молодая учителка, пристально вглядываясь ей в лицо. Наверно, директору настучит… Однако, пора уже, а то страшно и думать о возможности войти в класс после звонка – под прицелом двадцати пар насмешливых глаз… Нет. Ни - за – что.

- Ой, девчонки, бойтесь, Верка-Этажерка пришла! Щас она вас всех...
- Вер, а Вер, а тебе в «Тату» кто больше нравится? Темненькая или светленькая?
- Давайте ей на операцию скинемся! Будет мальчик Вова!
Пулей пролететь до своей парты и спрятать уши в плеер. Там – спасительное: «По мостам, по мостам, по мостам, по мостам, по помостам...» Спокойно. Плевать. На все плевать. Только бы дожить до начала урока, а там, кроме изредка врезающихся в лицо бумажек, украдкой кинутых добрыми одноклассниками, ничего доставать не будет. Мыслей нет. Просто нет, как все файлы удалили. Сквозь музыку врывается звонок, краем глаза заметно движение ребят по направлению к своим местам. Поспешно вынуть наушники из ушей, плеер – в рюкзак, откинуть назад выбившиеся пряди непослушных, словно соломенных волос. Встать (здравствуйте), сесть (садитесь).

- Кто дежурный?
- Верка! Сычева дежурная! Парни не плачут! – понеслось со всех сторон. Ничего. Ничего, и это можно стерпеть. Опять выставленная в проход нога – Вера перешагивает ее, но в последний момент нога резко поднимается вверх, и Вера все-таки запинается, хотя удаётся не упасть. Когда это кончится. Черт. Когда это кончится.
- Вера, пойди намочи тряпку.
Вера поднимает глаза. Не везет – так не везет. Та самая учительница, которая видела ее с сигаретой. Она щурит синие глаза сквозь очки, приглядываясь-вспоминая Верино лицо. Вера поспешно отворачивается, как от взгляда Горгоны: быть узнанной-окаменеть. Повод сбежать из класса и медленно брести до туалета, растягивая время.
- Вера, ну почему так долго. Пол-урока прошло.
Учительница терпеливо ждет, когда Вера вытрет доску – тщательно и размеренно, откладывая момент шествия по ряду между партами. Но этого не избежать. На второй парте в проходе опять появляется нога: Дима Галкин смеется прямо в лицо. Вера долго стоит перед его начищенным дорогим ботинком. Надоело. Просто не может перешагнуть.
Учительница повышает голос:
- Дима, что за фокусы! Быстро убери ногу и сядь как положено!
Галкин ухмыляется и медленно задвигает ногу под парту. И, как только Вера начинает двигаться вновь по проходу, с ловкостью футбольного защитника, делающего подкат, выстреливает ботинок прямо под ноги Вере. Грязный линолеум врезается в ладони, по кисти треснула боль. Усталость от всего внезапно рухнула Вере на плечи. Она медленно, тяжело поднялась и остановилась за спиной Димы. Слез нет – это хорошо. Слезы бывают от боли, а Вере не так больно. Она просто безумно устала за эту бесконечно долгую неделю. И она вдруг – сама удивившись – неумело, но сильно врезала кулаком левой по незагорелой шее мальчишки: голова его резко мотнулась вперед и лязгнули зубы.
Класс обалдело охнул. Дима вскочил и яростно вцепился Вере в ворот свитера. Она чуть прикрыла глаза, ожидая удара в ответ.
- Галкин, сядь! Быстро на место!
- Сучка, лесби паршивая, не дойдешь до дома! – прошипел одноклассник и медленно опустился на стул, сильно оттолкнув от себя Веру. Взгляды перекрестно прокололи ее насквозь. Она рухнула за парту и опустила лоб на скрещенные на парте руки. Учительница ничего на это не сказала, она начала спрашивать домашнее задание.
Звонок выбил из бездумия. Ребята зашумели, но не сильно: судя по всему, учительница еще не ушла из класса.
Точно.
- Вера Сычева, пойдем со мной, поможешь мне принести материал для следующего урока.
Сама небось недавно только институт закончила. Защитить ее хочет. Какая глупость. Неужели она не понимает, что Веру все равно сразу за воротами школы поймают впятером (не меньше) и будут долго издеваться.
Вера, заметно шаркая, последовала за учительницей. Сначала подумала, что идут они на первый этаж, в учительскую, но поднялись на третий. Учительница провернула ключ в двери лаборантской кабинета физики и пропустила Веру вперед. Дипломатичная какая, не хочет отчитывать перед другими. Ну что ж. Вера привалилась к косяку, учительница села за стол.
- Не стой на пороге, подойди сюда.
Не говорится ей просто так.
- Что скажешь?
Ого. Вера еще и сама говорить должна. Фигу. Ничего и никому она не должна. Не будет внезапного откровения и хлынувших рекой слез. Не выйдет из молодой учительницы Макаренко.
- Я не знаю, как вас зовут.
Учительница слегка смутилась.
- Лена...Георгиевна.
Вера усмехнулась. Девчонка.
- Что я должна сказать, Лена Георгиевна? – Вера сумрачно глянула на учительницу и слегка обалдела: та смеялась беззвучно, зажав себе рот ладошкой.
- Ой, не могу! Ну как же я так! Лена... Ладно, Вера. Перемена сейчас короткая. Поговорим по дороге домой, хорошо? По-моему, мы где-то рядом живем. А сейчас бери эти методички и пошли.
На втором уроке Елена Георгиевна дала самостоятельную работу. Все забыли о случившемся и уткнулись носами в парты. Вера тоже уткнулась, низко склонив голову над тетрадью. Только к самостоятельной она и не притронулась. Посередине листа появлялось каллиграфическое:
Мы рассекаем друг друга мгновенно
Нас – миллионы, и нам – по колено...
Звуки ушли, краски побледнели, и только четкие черные буквы отпечатываются в сознании, словно наяву произносимые голосом из динамиков:
...И если ты станешь взрослой
И даже совсем не тоненькой –
Я буду любить тебя так же
Как в наше первое лето.
Звонок.
Голос.
- Вера, сдавай работу.
Вера на автомате протянула исписанный двойной листок и только через секунду сообразила, что сделала.
- Елена Георгиевна! Отдайте!
- Что с тобой, Вера? Проверю и отдам, – учительница удивленно посмотрела на нее поверх очков.
- Это не то... это мое!
- Успокойся, Вера. У меня больше нет занятий. Пошли. Я скажу Веронике Андреевне, что тебе стало плохо на уроке и я тебя отведу домой.
Черт... а и ладно. Собраться недолго. Все смешки и язвительные фразы – мимо ушей. Чувствительный толчок, наверно, кулаком, в спину напоследок. А рука почти перестала болеть после падения.
А на улице моросит дождь. Под стать настроению. И Вера забыла про листок, и про Галкина, и про то, что вечером дома опять пристанет с расспросами мать. Издевательство присутствия в классе закончилось на сегодня, и постоянно зудящий в душе вопрос «Что с этим делать?» размылся в сиреневой дымке дождя.
- Вера... ты же недавно у нас в школе учишься?
Бедная учителка, не знает, как начать разговор. Ну, да вряд ли будет эта самая беседа – да с какой стати Вере откровенничать с ней.
- Недавно.
- И сразу на тебя так ополчились одноклассники... почему?
- По разным причинам.
И опять повисло неловкое молчание. Точнее, Веру оно вполне устраивало. Неохота выворачивать душу перед этой вчерашней девчонкой, которая все равно ничего не может изменить. И изо дня в день будет продолжаться охота на волчонка – на человека, который никому ничего плохого не сделал.
- Вера, я понимаю, что лезть вот так в душу некрасиво... но с любой ситуацией можно что-то сделать.
- Спасибо, Елена Георгиевна, но – не надо. Вот мой дом, я пойду.
Она уже было поднялась по ступенькам к подъездной двери, но в спину прозвучало:
- Подожди. Пригласи меня, пожалуйста. Я хочу посмотреть как ты живешь. Угостишь меня чаем.
Нет, не хочет понимать, что не дождется. Ну что ж. Пускай. К тому же редкость, чтобы учителя так напрашивались в гости к ученикам. Не оставляет надежды помочь. Ха.
- Пойдем...те. Только у меня бедлам.
Три ключа, дверь тяжело отходит в сторону. Елена Георгиевна тихонько охнула: она не ожидала такой богатой обстановки. Шкафы-купе с маркировкой “Mr.Doors”, зеркальный потолок, куча техники, мягкое ковровое покрытие, в котором нога утопает на сантиметр... а девочка одета почему-то словно из секонд-хенда...
Вера зацепила носком ботинка пятку другого, несколько секунд поворочала ступней, потом освободилась и от второго – не развязывая. Пнула их в сторону прямо посреди коридора и свернула на кухню.
- Моя комната – прямо и направо. Я чай поставлю.
В комнате, действительно, бедлам редкостный. Мягкая двуспальная кровать завалена вещами, а незаправленная постель почему-то находится на стареньком диванчике, придвинутом к столу с компьютером. Стены все в разнокалиберных постерах и вырезках из газет, на которых преимущественно изображены Ночные Снайперы, Сурганова и Мара. И вскользь услышанное слово, брошенное злым школьником, становится более понятным. Неужели в самом деле...
- Вы чай какой будете? Есть зеленый с жасмином, черный с бергамотом... цветочный там, – Вера стоит в дверях и ревниво оглядывает комнату.
- Зеленый будет лучше.
- Идем на кухню. Простите... Идемте.
На кухне – встроенная техника, просторно, уютно. Видны, конечно, следы недавнего переезда, но все уже очень аккуратно. Пластиковые окна с еще неснятой защитной пленкой, навесные потолки. Неплохо живут. Может, стоит осторожно спросить...
- Вера... а почему ты... ну так одеваешься? Родители тебе не дают денег?
- Почему. В финансах меня не ограничивают. Просто, зачем? Мне и так удобно.
Вера присела на край стола, скрестив руки на груди. Она успела переодеться в цветастую рубашку «BigStar» и светлые штаны. Домашняя одежда у нее не в пример лучше школьной...
- Понимаешь, Вера, ребята же строят свое отношение на всем сразу. Если ты изменишь стиль одежды, то тебе уже будет легче общаться. Обувь опять же...
- Да что вы пристали? Это моя одежда, и мне решать, что носить! Это одежда из дома, понимаете?
Не выдержала. Прорвало.
- У меня ничего не осталось от того, что было дома. Здесь все другое. Другие люди, совсем другой дом, город... Здесь даже звезды другие. И здесь нет людей. Звери кругом.
Елена Георгиевна осторожно отпила чай. Вкусно. Горячо.
- Вера... я не хотела тебя обидеть. Но... то, что говорят ребята, это действительно так? Если да, то ничего плохого в этом нет, просто...
- Что- просто? Да я сама не знаю, так это или нет. Мать увезла меня из Екатеринбурга потому, что там была Катя. Друг. Наверно, даже больше. Она сама меня нашла. А мать... узнала об этом. И мы уехали. А Катя смеялась. Говорит – девочка, ты еще повзрослеешь. А я жить не хочу. Весь мир знает. А все мать. Не хочу. Из меня урода сделали. Теперь клеймо извращенки на всю жизнь.
- Но это не извращение... – Елена не успела договорить.
Вера вышла из кухни, твердо впечатывая босые пятки в пол. Рассерженные шаги не глушит даже сантиметровый ковер. Вот оно что. Значит, правда.
Из комнаты достаточно громко зазвучала музыка. «По мостам, по мостам...». Надо будет послушать Снайперов, наверно что-то в этом есть.

Знаешь, мама, прошло немного времени, но я так устала. От всего. От того, что меня гонят по красным флажкам чужого мнения и загоняют в ловушку штампа, который ты приклеила мне сама. Но я почти знаю, что делать. Охотник, вскрывающий западню, ждет испуганного, затравленного зверя. Но я еще покажу клыки. Всем. И тебе тоже. Я почти знаю, что сделаю. Просто пока не знаю – как.

- Вера, ты где пропала? – Елена Георгиевна осторожно заглянула в дверной проем ее комнаты. Вера сидит за столом и пишет. Заметив чужое присутствие, Вера захлопнула блокнот, автоматическим движением бросила его в ящик стола и повернула ключ.
- А еще мама прочитала мои дневники. Знаете что, Елена Георгиевна? Вам спасибо, конечно, но вряд ли вы сможете меня понять. За попытку – благодарствую.
Вера поднялась со стула, и Елена Георгиевна вдруг поняла, что девочка сейчас учтиво откроет перед ней дверь на выход. Нет, нельзя.
Она решительно прошла внутрь комнаты, как бы отрезав возможность действовать Вере. Взяла со стола фотографию в стеклянной тонкой рамочке. На фото – девчонка. Захотелось сразу улыбаться, настолько солнечная и веселая картинка: выхвачено кадром сиденье карусели, с которого, с ослепительной улыбкой запрокинув голову, она оглядывается через плечо. Длинные волосы разметало встречным ветром, а руки смело раскинуты в стороны от цепей, за которые принято обычно крепко держаться.
- Катя? – полуспросила, полуутвердила Елена Георгиевна. – Красивая.
- Угу, – Вера помрачнела еще больше и стала бездумно долбить «Сапера» в компе. Центр выдает «...и был бы хоть повод для этакой ссоры...». Похоже, будто Вера сама наказывает себя воспоминаниями, ведь эта музыка, наверно, много для нее значит. Что же происходит в этом пятнадцатилетнем сердце...
- Елена Георгиевна, сколько вам лет? – неожиданно спросила Вера.
- Двадцать два... а что?
- А. Ничего, я так и думала.
Думала она... Что, интересно, она себе думала. А список книг на полке интересный – Берроуз, Кастанеда, Виан... То ли стремится за модой, то ли действительно любит читать. Сейчас погаснет разговор и все равно придется уйти...
- Вера, а сколько Кате лет? Как вы познакомились? - сказала и пожалела. На такие вопросы не отвечают малознакомым людям. На такие вопросы дают понять, что еще есть время уйти самой и не быть выставленной.
- Ей двадцать один. А познакомились на Шарташе - это озеро такое в Свердловске.... там не купаются давно, вода грязная. Мы лодку брали. А я кувыркнулась в воду. Она меня вытащила. Я плевалась этой противной водой, а она смеялась и обещала научить меня плавать.... Зачем вам это?
И действительно, зачем. Все равно придется уйти. Лена встала и молча пошла к двери, а Вера так же молча - за ней следом. Ботинки поддались поразительно быстро, даже без пресловутой ложки. Вера подперла плечом косяк и свернула руки крестом на груди. И, только когда Лена уже открыла без ее помощи дверь, сказала:
- Я все решу, Елена Георгиевна. Спасибо.

Я все решу, я это знаю. Больше никто не будет вырезать меня из бумаги собственного мнения. Больше никто ничего не решит за меня. Мама, ты так хотела меня убедить в том, что я не такая... У тебя получилось. Мне опять встретились синие глаза, и мне опять захотелось жить. Не знаю, было ли это любовью раньше, но теперь - мама - я верю тебе. Я признаю. Апеллировать не буду.

Снова ощущение провода с пропущенным по нему током под ногами. Но сейчас не хочется припустить по коридору прочь от класса. Бежать некуда, кроме как вперед. Хорошо, что первый урок - у Елены Георгиевны.
- Можно войти?
Елене Георгиевне впервые стало ясно что такое - тишина гро-бо-ва-я. Шелест книжного листа с задней парты заставил вздрогнуть всех замерших. Два десятка пар глаз уставилась на стриженую голову Веры, на дорогущие джинсы, на майку-обрубок, на татуировку в полплеча... Вера широкими шагами прошагала по проходу, в котором так и не появилось предательской подножки, швырнула рюкзак на стул, села, широко - по-мужицки - расставив ноги. И подмигнула обалдевшей учительнице, доставая учебник и выкладывая его на парту. А через минуту бойко писала на доске решение какой-то длиннющей дроби.
И только ботинки остались те же - с заломами на сгибах и проявляющейся солью возле подошвы.

Конец