Сто четырнадцать, сто пятнадцать, сто шестнадцать… Странно, их всегда было сто двадцать три. Ровно сто двадцать три шага от железнодорожной станции Г. до парка. Похоже, этот город уже не тот. Неужели можно так измениться за всего лишь десяток лет? А может, я просто что-то пропустила… Отношения с наукой, которую придумал то ли Эвклид, то ли Милетский, у меня всегда складывались скверно. Но как бы там ни было, шагов не сто двадцать три, а значит что-то не так.

Даже чувства, которые раньше вызывали улицы этого старого городка, куда-то безвозвратно пропали. Ни тревоги, ни счастья, ни какой-то непонятной дрожи при мысли, что ты дома. Ничего. Только гордость, пожалуй, и осталась. За то, что в городе этом, не осмелюсь назвать его нашим или моим, целых две остановки для электричек и поездов. Станция, от которой до парка всегда тянулось такое забавное количество шагов и маленькая кучка людей, вернувшихся с учебниками да сумками, зарплатой, продуктами, или другими покупками, которыми завтра же будут хвастаться перед друзьями. Станция и вокзал, удобно приютившийся недалеко возле домика одного из немногих моих знакомых здесь. Часто, читая в электропоезде очередную книжку или просто глядя в окно, ловила голоса пассажиров, что обсуждали две остановки, рассуждали, спорили, доказывали, что Г. И Л. это один город и разные населенные пункты. А я, не покидая миры, созданные талантливыми писателями или мной, лишь улыбалась, потому что они говорили о моем городе.

На самом деле он моим не был. Я не рождалась тут, не ходила в школу, не влюблялась и даже первая сигарета не стала выкуренной в Л.. В этом городе меня не ждали на каникулы друзья, не накрывала ужин бабушка и не ругали родители. Совсем чужое место казалось бы. Но когда я однажды случайно забрела сюда, чтобы забрать мечту – самую дешевую и хорошую гитару, какую я тогда, лет пятнадцать назад, нашла, влюбилась. Никогда прежде мне не доводилось чувствовать себя дома: отчего-то к городу, где я выросла, в память влилась только ненависть, а те места, где мне приходилось жить во время учебы или рабочих поездок, давали мне что-нибудь приятное и светлое, но так и не решались перейти грань чужого/родного. Лишь этот полумертвый, как я всегда его называла из-за того что даже в выходные площадь и улочки пустовали (впрочем, именно этот факт я в нем и обожаю больше всего), маленький, серый, спокойный, сонный городок запал мне в сердце, обнял и поприветствовал словами «Ты – дома». И я поверила Л.. Наверное, мы с ним просто похожи. Но, не смотря на всё, мне не хочется быть здесь каждый день. Это место, куда мне нравится возвращаться и откуда нравится уезжать, но отнюдь не бросать якорь.

Город снова встречает меня дождем. И зонтик как всегда остался покоиться да вбирать в себя пыль в каком-нибудь шкафчике из шестнадцатой квартиры. А есть ли он у меня? Никогда не беру зонтик, для меня это страшное и глупое неуважение к дождю. А он – третья любовь после музыки и богатств литературы. И вот капает себе дождь, скорее уже не капает, а бушует, а на душе как-то… солнечно, что ли. Солнечно… Солнечно, дождливо, дождливо, солнечно... Была у меня подруга, одна из немногих, у кого совмещались два чудесных качества: знакомство с человечком, которого я иногда вижу в зеркале, и любовь к дождю. Их всего-то трое было таких людей: одна замечательная девушка из университета, поэт, с которым мы много лет назад познакомились на Юге, да так больше и не встречались, и она. «Одни наслаждаются дождем, а другие просто промокают». Сколько я не пыталась, но видимо, не суждено понять, как можно испытывать к этому явлению природы чувства, далекие от теплых. Размышления на эту тему привели меня к выводу: наслаждаться дождем – это искусство и счастлив тот, кому оно дано.

Мы вроде и познакомились в похожую погоду. Это заинтересовало меня в ней – «Да ничего страшного, я люблю дождь». А ещё то, что она смеется только когда ей действительно смешно, как говорит, начиная с какой-то мелочи будто того, что закончился сахар, и, доходя до философии Канта, изгиб бровей, которыми она играла подобно дирижеру, затрагивая музыкантов в моей душе: грусть, понимание, восхищение, поддержку или злость. Душа у неё была безумно красивая и добрая. Она часто меня уверяла в заблуждении последнего, безуспешно, эта шатенка была очень хорошей. И что самое страшное или наоборот, но она именно тот человек, о котором я однажды сказала, что это единственная девушка, к которой я всю жизнь буду испытывать то же самое, что и к творчеству, блюзу или шоколаду. И не соврала ведь, до сих пор люблю…

По поводу дождя, была у нас с ней небольшая традиция. На вопрос «как ты?» мы придумали всего два ответа и всегда пользовались только ими – «дождливо» и «солнечно». К тому же «дождливо», если пытаться перевести на язык нормальных жителей нашей планеты, скорее значило здорово, отлично, ведь нам обоим дождь был по вкусу. А вот «солнечно» шептало, что-либо идет не так, плохо, проще говоря. Где-то у меня всё ещё валяется письмо с «дождливо», написанным большим размашистым и неразборчивым почерком. Или хотя бы с не дождливо. Я надеюсь, что хоть какое-то письмо от неё в вечном бардаке осталось. Приеду домой, ну, туда, где обычно сплю и работаю, затею ради поисков уборку. Это будет непросто, да.

И в этот город мысли о ней приехали со мной. Мы когда-то собирались сюда вместе, да так и не собрались. Она не верила, что шагов может быть именно сто двадцать три. Мы хотели приехать сюда: я – чтобы убедить её в моей честности и получить в подарок поход в местное кафе за её счет, а именно вишневый пирог (лучшее и единственное съедобное блюдо в том заведении), она – посмеяться с моих доказательств и недовольного выражения лица и попробовать превосходный десерт, неоднократно расхваленный мной. Его готовил Артем, сам хозяин кафе. Спор так и не состоялся. А может, шагов сто шестнадцать, потому что она не рядом? Всё, что мне сейчас нужно, кроме как покушать после изнурительной поездки (Артем ведь так и не переехал за границу, правда?), знать, с ней сейчас тоже октябрьский дождь или нет, да главное – как она – солнечно или всё же дождливо.

Конец