Она непокорная.

Она болтливая.

Она – быстро вспыхивающая и столь же быстро остывающая.

В ее словах – бесконечная глупость и неизведанная мудрость.

В ее движениях – грациозность слона и неуклюжесть бабочки.

Она – моя рабыня.

И она более свободна, чем я.

Я забрала ее из маленькой деревушки, что на краю моря. В той деревне не оказалось никого, кто захотел бы встать на ее защиту, хотя она сама защищала крестьян с пылом, достойным лучшего применения. «Ты не смеешь трогать их! – крикнула она мне запальчиво. – Возьми лучше меня!»

Я так и поступила.

Мне не было ведомо, чем девочка по имени Габриэль сумеет мне пригодиться. Девочка – потому что я была старше ее на пятнадцать зим. Рядом со мной она, даже вытянувшись во весь свой рост, все равно задирала голову, чтобы посмотреть мне в глаза. О да, она смотрела мне в глаза, хотя я сразу велела ей: «Не смотри на меня, не обращайся ко мне, жди указаний, жди, пока я сама тебя позову!»

Она не послушалась. Она говорила тогда, когда хотела говорить, она смеялась и пела, она танцевала и спала, когда я хотела ее. Она была и оставалась непокорной – и грубому окрику, и плети. Но плеть едва коснулась ее спины: я уже тогда понимала, что не смогу поднять на нее руку.

Чем она покорила меня? Своей ли храбростью, своей ли непримиримостью? А может быть, меня привлекли ее светлые волосы и зеленые глаза, напомнившие мне поле возле Амфиполиса – моей родной деревни? Кто знает. Я посвятила множество ночей думам о собственном поступке и так и не смогла найти ему объяснение. Кто знает, может, Судьбы направили ее ко мне, а меня – к ней.

Я полюбила ее так сильно, как только смогла. Не за что-то – вопреки. Она неимоверно злила меня своей свободой, и за это же я безумно любила ее.

Я знала, что она не любит меня в ответ. Я знала, что я ей противна. Она видела во мне лишь Завоевателя, забравшего ее из дома, ее отвращали и моя кожа, покрытая шрамами, и мой голос, и мои пальцы, огрубевшие за время бесконечных войн. В моих глазах для нее наливалась соком одна только любовь, но я не сомневалась, что она не узнавала ее там. Она дергалась от моих прикосновений, она сжимала губы и ноги, она молчала, когда я приказывала ей петь для меня. Я была бессильна против нее, она же только набирала силу, пользуясь моей слабостью.

Она зрела для меня два года, и все это время я и пальцем не дотронулась до нее, хотя, видят боги, мне этого хотелось. Я смотрела на нее и представляла, как кину ее на шкуры, как завладею ее губами, как она обнимет меня за плечи и раскинет ноги, приглашая в свое лоно. О, как сильно пленяла эта фантазия! Так сильно, что я даже забыла про всех своих наложников, до того частенько ублажавших меня.

Однажды я захотела взять ее силой, но мне не достало смелости. Я почти сотворила это, когда увидела глубочайшее отвращение, написанное у нее на лице. Мои руки, поднятые для насилия, упали как плети, я отшатнулась, словно змея, осознавшая, что лишилась яда.

Я боялась, что она возненавидела меня в ту ночь. Боялась так упорно, что долгое время не попадалась ей на глаза, обходила стороной и не вызывала к себе. Мне не хватало ее голоса, ее смеха, и я выла ночами на луну, не в силах высказать все то, что медленно съедало меня изнутри.

Ей не за что было любить меня. Пусть даже я восстановила ее деревню, пусть осыпала ее родственников каменьями и золотом, пусть относилась к ней самой, как к дочери Клеопатры, пусть она пела и танцевала, показывая мне, сколь не заботит ее собственное положение – она продолжала быть пленницей в моем доме. А я продолжала владеть ею.

Я открываю глаза, взрезая путы воспоминаний. За пределами палатки шумят костры и солдаты. Мой лагерь готовится к последней мирной ночи.

Мне предстоит поход на Рим. Самый трудный, самый опасный. И Цезарь ждет меня, верит, что я приду – я не могу предать его доверие. Слишком много невысказанного осталось меж нами, слишком много нужно еще сотворить.

Я лежу, скрестив руки на груди, и смотрю в потолок палатки.

Что станет с Габриэль, если я не вернусь? К какому хозяину она попадет? Останется ли жить или умрет, не приглянувшись никому своей дикостью, своей непокорностью?

Я принимаю решение быстрее, чем когда-либо. На самом деле в сердце моем нет сомнений – и никогда не было. Я стремительно поднимаюсь и выхожу из палатки. Иду к ней, смутно надеясь, что она меня ждет.

Она не ждет. Она смеется с кем-то из солдат и поднимает глаза, когда я встаю на пороге. Ее смех все еще тревожит воздух, когда я хрипло велю: «Вон!», и солдат стрелой уносится прочь.

Она скрещивает руки на груди и с вызовом смотрит на меня, не говоря ни слова. Я опускаю полог и прохожу внутрь. Здесь жарко – или мне кажется?

– Что тебе нужно? – спрашивает она, потому что я продолжаю молчать. Что-то заставляет меня дрожать.

– Что тебе нужно? – повторяет она с нажимом. Тогда я открываю рот:

– Ты можешь быть свободна, Габриэль.

Я вижу, что она не понимает. Она хмурится и качает головой. Я подхожу ближе и опускаюсь на одно колено перед ней, беру ее руки в свои. Она хочет отстраниться, но почему-то не делает этого. Мне важно, что она позволяет себя касаться.

– Завтра я ухожу в Рим, – говорю я и невольно вздыхаю, словно мне не хочется туда идти. – Я не могу взять тебя с собой, но не могу и оставить. Если я погибну…

Я замолкаю, думая, что сказала достаточно. В конце концов, я не обязана объяснять своей рабыне, почему хочу отпустить ее. Она должна быть рада, а я…

Я тоже рада. Я знаю, что она будет жить, и это наполняет меня светом. Может быть, это ее свет, и она делится им со мной, сама того не желая.

Я смотрю на нее, не ожидая ничего, и замираю, когда вижу, что она улыбается – мне.

– Я свободна? – переспрашивает она, словно не веря. – Я вольна делать все, что захочу?

Я крепче сжимаю ее руки, зная, что должна отпустить.

– Да, – подтверждаю я. – Все, что захочешь.

Я почти вижу, как она отталкивает меня и выбегает из палатки. Бросается прочь, радуясь и смеясь. И я готова отпустить ее, пусть даже не получила от нее ничего, что хотела бы.

Но она не уходит. Она внимательно смотрит на меня, и я внезапно чувствую, как она сжимает мои пальцы.

– Что ж, – говорит она беспечно, – тогда я хочу дождаться твоего возвращения.

Это невозможно.

Это невероятно.

Но она снова повергает меня в ступор своими решениями. Кажется, что она просто делает все наперекор. Могу ли я не радоваться этому сейчас?

– Но если я не вернусь… – пытаюсь я, однако не успеваю ничего сказать.

Она целует меня так, будто целовала уже сотни и тысячи раз, и в груди моей наливаются жаром миллионы солнц. Я целую ее в ответ, закрывая глаза, мои руки дрожат, в голове все помутилось.

– Ты вернешься, – заявляет она уверенно, когда, наконец, отпускает меня. – Я ведь буду тебя ждать.

Я молча соглашаюсь с ней и не понимаю лишь одного: как давно мы поменялись местами? Как давно я всем сердцем, телом и душой принадлежу ей, девчонке из Потейдии, что на самом краю моря?

Но как бы там ни было, теперь я просто обязана вернуться.

Конец