Пальцы у Мичиру испачканы красным. Она трет их изо всех сил, красный сыпется с ладоней, но под первым слоем обнаруживается второй, под вторым – третий, и скоро Мичиру начинает казаться, что она попросту сдирает со своих рук кожу.

Кожа пропитана красным.

В воздухе пахнет металлом и солью. Жарко.

Страшно поднять взгляд, потому что Мичиру знает – помнит, – что увидит. Но все равно смотрит, как будто что-то невидимое тянет ее за подбородок, заставляя приподнять голову. Мичиру разглядывает багровое небо без единого облачка. На небе нет солнца, но оно словно все, целиком источает тошнотворно-алое свечение.

Потрескавшийся асфальт под ногами – алый. Крошево бетона, огромные куски стен – алые. Алый отражается в осколках стекла из разбившихся окон и витрин магазинов.

Алый, алый, алый.

Мичиру опускается на колени, трогает асфальт – он влажный, – и отчетливо чувствует сладковатый, гнилостный запах – пахнет кровью.

Мичиру шагает по улицам разрушенного города, пробирается между останками когда-то величественных небоскребов, и чувствует, как с каждым шагом становится тяжелее дышать – как будто объем ее легких все уменьшается и уменьшается.

С разбитой мостовой на Мичиру смотрит мертвое тело девушки. Оно пробито насквозь куском арматуры, чуть ниже ребер. В ране заметно что-то сероватое и склизкое даже на вид, и Мичиру не хочет думать о том, что это. Пальцы трупа сжаты вокруг арматуры, словно до сих пор пытаются вынуть ее.

Бледная кожа забрызгана кровью.

Это только первая жертва – Мичиру продолжает идти.

Из окна первого этажа свисает мужчина, распоротый осколками стекла – раны узкие, но глубокие. Неподалеку лежит маленькое, скорее всего детское тело, практически расплющенное бетонной плитой – лица не разглядеть, потому что череп всмятку, в осколки кости и ошметки мозга.

Дальше по улице – сгоревшая женщина. Мичиру думает, что женщина, судя по остаткам длинных светлых волос. Тело обгорело неравномерно, правая нога почти нетронута, а вот от левой, живота и грудной клетки остались только жженые куски мяса и почерневшие от сажи кости.

Около этой жертвы Мичиру стоит какое-то время, ей кажется, что она кого-то ей напоминает, вот только кого?

Мичиру видит еще множество, множество трупов – раздавленные, разрезанные, сожженные, разорванные на части тела, – и ей кажется, что она идет здесь уже целую вечность. Руки у нее уже не красные, но бурые от запекшейся крови, она забилась под ногти, под кожу, и ее больше не вытравить.

А потом выпотрошенный труп города накрывает волна – огромная, до неба.

Мичиру успевает испытать нечто вроде облегчения до того, как соленая вода заливает ей нос и горло.

Первое, что она делает, проснувшись, – идет в ванную и тщательно моет руки, непростительно расточая мыло. Потом умывается и трет на этот раз глаза, как будто может оттереть от сетчатки все увиденное.

Сейчас эти кошмары не столько пугают Мичиру, сколько необыкновенно выматывают, как будто ночью она действительно проходит многие километры. Раньше было иначе – раньше она чудовищно боялась захлебнуться, вспоминала, как вода жжет глаза, заливает трахею, бронхи и легкие, лишает остатков кислорода, вспоминала жгучую, невыносимую боль в груди и то, как слабеют все мышцы тела.

Именно из-за этого она и решилась написать картину разрушения мира – глубоко внутри теплилась мысль, что может быть, хотя бы может быть, это избавит если не от кошмаров, то хоть от страха.

Тщетно, конечно. От страха ее картина не избавила, он просто утих со временем. Наверное, она устала бояться.

А вот отвращение, слабость и дрожь во всем теле никуда не делись.

Но сегодня Мичиру нужно было взять себя в руки – сегодня был большой день. Сегодня к ней переезжала Харука.

Закончив с умыванием, Мичиру критически оглядела себя в зеркале и попробовала улыбнуться. Улыбка вышла жалкой, но вполне искренней. В конце концов, Мичиру в самом деле была рада переезду Харуки. Нервничала, чувствовала неуверенность и даже, пожалуй, легкий страх, но при всем при этом правда была рада.

Они с Харукой были знакомы уже несколько месяцев, и два из них – встречались. Выбирая, что надеть, Мичиру думала об этом, и ее улыбка невольно становилась шире.

Харука оказалась удивительной. Не только как союзник, с которым можно встать плечом к плечу, но как человек и как женщина. Мичиру любила в ней все – ее тонкую усмешку, теплые руки и короткие, вечно расстрепанные волосы. Ее походку, резкость ее характера и то, как она флиртует. Ее смелость, искренность и самоотверженность, и то, как она воспринимает это как должное.

Себя Мичиру видела ее полной противоположностью, но старалась отвечать честностью на честность, добротой на доброту. Ей казалось, что каждая минута, проведенная рядом с Харукой – как глоток свежего воздуха, и каждая делает ее сильнее и лучше. Делает такой, какой ей стоит быть.

И все-таки, смелости, чтобы предложить Харуке встречаться, она набиралась целых несколько месяцев, а переезд предложить не решилась бы, наверное, никогда, если бы Харука сама не заговорила об этом. На поле боя Мичиру была собрана и уверена в себе, но оставаться такой же и в отношениях требовало от нее немалых усилий.

Иногда она гадала, догадывается ли об этом Харука, но так и не могла прийти к какому-то определенному мнению. Да это было и неважно, в общем-то.

Когда Мичиру спускалась по лестнице и выходила из дома, остатки кошмара уже почти выветрились из ее головы.

Харука подъехала через несколько минут. Стянула с головы шлем, привычным движением растрепала волосы и улыбнулась Мичиру – коротко, но искренне.

С вещами они закончили довольно быстро – их у Харуки было совсем немного. Развесили в шкафу одежду, положили в ящик комода белье и носки, поставили зубную щетку в специальную подставку над раковиной. Несколько памятных фотографий отправились в ящик стола, туда же – десяток тетрадей и блокнот с зарисовками – Харука рисовала совсем непрофессионально, зато очень живо.

В общем, с вещами было просто. Справились бы еще быстрее, но иногда, беря в руки, например, блокнот, Мичиру замирала на несколько секунд, касалась его осторожно пальцами, рассматривала. Несмотря на то, что большинство этих вещей она уже видела у Харуки, ничего не могла с собой поделать. Харука косилась на нее насмешливо, но не возражала.

Когда закончили, Мичиру отправилась на кухню, готовить обед. Чувствовала она себя несколько растерянно. Она была рада, конечно, просто казалось, что солнце за окном светит чересчур ярко, краски вокруг непривычно насыщенные, и вообще все чуточку ненастоящее. Харука сидела у нее в гостиной, вещи Харуки лежали в ее шкафу, и от этого голова у Мичиру становилась легкой, как воздушный пузырь.

Несколько раз она чуть не разбила тарелку, один раз рассыпала рис. Когда обед был почти готов, с грохотом уронила грязную сковородку в раковину, вместо того, чтобы аккуратно поставить. Расстроенно покачала головой, пытаясь стереть неуместную улыбку с лица, вытерла руки о кухонное полотенце и хотела уже развернуться, чтобы взять еду и идти в гостиную, когда почувствовала теплые ладони на своих плечах.

Харука обнимала ее за плечи и прижималась грудью к ее спине. И чуть слышно прошептала ей на ухо:

– Эй, все в порядке. Я никуда не уйду.

Мичиру медленно выдохнула и, наконец, расслабилась. Теперь она точно знала, что воздуха ей хватит на каждый следующий вдох.

С наступлением ночи небо снова окрасилось бордовым, рассыпало все оттенки красного по улицам мертвого города.

Мичиру шла по растрескавшемуся асфальту, разглядывала отсеченные конечности, вспоротые животы и вывалившиеся наружу внутренности, желтые кости и бурую кровь, всматривалась в искаженные смертью лица, в пустые белые глаза, и чувствовала подступающую тошноту.

Все те же просоленные, пропахшие гниением развалины.

Разница – лишь в том, что этой ночью, когда город захлестнуло цунами, у Мичиру было на несколько глотков воздуха больше. И проснувшись, сев на постели и уткнув лицо в ладони, она едва не разрыдалась от того, насколько огромной эта разница оказалась.

Рядом с ней лежала Харука. И Мичиру наверняка знала, что именно ее теплое, спокойное дыхание – причина того, что этой ночью она проснулась, не успев умереть.

Конец