Район Гозу, 2165 год
Всё начиналось хорошо. Славно, яростно, сбивая дыхание — и всё вместе приправлялось надеждой. Но она осталась лежать лицом в грязь.
Бой был коротким. Во рту у нее вкус грязи. Грязи, и мусора, и духи знают, чего еще. Она чувствует себя смятой; кожа всё еще будто голая от последнего биотического разряда. Того самого, который отбросил ее на задницу, точно соплячку едва после выпуска. И разве не это ее жжет? Под ссадинами собирается стыд. Ей не стоило ввязываться в эту драку. Не стоило бросать сраную службу на Палавене. Она...
— Кто ты такая?
Перед глазами у нее маячит пара ботинок. Один из них постукивает около ее рта.
— Тебя не настолько шарахнуло, чтобы лишить дара речи. Отвечай мне.
Она громко стонет. Вздрагивает, когда сильная рука хватает ее за воротник.
— Это не ответ.
Голос тихий. Низкий и четкий, и каким-то образом отдается в ее теле, в позвоночнике, в раскалывающейся голове.
— Найрин, — говорит она. — Найрин Кандрос.
— А. — Теперь в голосе одобрение. Найрин рывком поднимает голову, рот наполняется резким озоновым привкусом — ее биотика вспыхивает и наносит удар. Движение не поддается контролю — она еще слишком слаба для полноценного разряда, — но оно достаточной силы, чтобы азари, которая допрашивала ее, качнулась на каблуках. Руки у той сжимаются в кулаки.
— Сделаю вид, что этого не было, тебе ведь прилетело по голове. Хотя меня и впрямь впечатлило, как ты в одиночку вырубила троих этих ублюдков-наемников — пока один не оказался достаточно умным, чтобы впечатать тебя в стену, — говорит азари. — Ты знаешь, кто я такая, Найрин Кандрос?
Найрин пялится на нее. Азари. Переменчивая, и синяя, и высокомерная — как все они; чешуйки остро и ярко поблескивают под переливчатыми огнями рекламы станции Омега. Метки темные, как синяки. Странная ухмылка кривит губы.
— Нет, — говорит Найрин. — А должна?
Изумленный смех.
— Тебе точно прилетело по голове.
Найрин щурится. Замечает синтетическую кожу ботинок азари. Ее перевитые мышцами сильные руки — и длинные тени у нее за спиной. Охрана, просто не на виду. Она сглатывает.
— Да, — говорит она. — Я имела в виду, что да. Я знаю тебя. Теперь. Я знаю о тебе.
— Хорошо, — говорит Ария Т'Лоак. — А теперь: что ты делаешь в моем городе?
Найрин поднимается на ноги. Когда ей это удается, она оказывается вровень с хозяйкой Омеги. И несмотря на это, её тянет сжаться.
Она держит спину прямо.
— Учусь.
«Загробная жизнь», 2167 год
— Ты учишься, — произносит Найрин; слова почти теряются у основания щупалец Арии.
— Едва ли, — фыркает Ария. — Я танцевала все танцы, Кандрос.
— Не со мной, — отвечает Найрин. — Пока еще нет.
— Даже не знаю, отчего я тебя терплю.
— Дело в сексе, — говорит Найрин.
Она не ошибается.
Найрин делается текучей под ее пальцами, все ее сочленения расслабляются, гнутся с легкостью, когда она движется в одном с Арией пространстве. От нее поднимается тихий, гудящий звук — нечто телесное, идущее скорее от кожи, чем из горла. Для Арии это как металлический стук и песня без слов. Нечто глубинное и удовлетворенное, на самой-самой грани азарийского слуха, глубоко под низкими частотами басов.
В «Загробной жизни» только так и можно танцевать: близко.
(На расстоянии сердцебиения, на расстоянии вдоха; музыка проталкивается по их позвоночникам, сквозь их рты).
Ария скользит ладонью вверх по спине партнерши. Стискивает края ее панциря.
— Ты, — говорит она, — заносчива, Найрин.
— Ты танцуешь со мной. Посреди всего этого народа.
— Моего народа, — говорит Ария. Она вжимается сильнее, задевая губами основание горла Найрин. Быстро скользит языком к самому краю пластины: где та смягчается, переходя в кожу.
Прерывистый вздох.
— Самоуверенная.
Ария ухмыляется.
Клиника Омеги, 2185 год
— Самоуверенность, — говорит Мордин, не отводя глаз от хмурого батарианца с дыркой в боку. Огни клиники высвечивают каждый синяк и сгиб. Мордин тянется вперед, печатает пару кратких команд на омни-туле пациента. — Опасное качество. Весьма полезное. Не смог бы без него закончить образование. — Пауза. — На малой дистанции создает риск.
— И еще какой.
Мордин глядит на Арию, пока та шествует в его клинику. Опасное создание. Образчик современного крупного диктатора. Сложно ее прочитать. Похоже, она на своем месте. Батарианец с внутренним кровотечением и высокими показателями агрессии — один из ее солдат. Логично, что она здесь. Рискованно настолько же, как и логично.
— Самоуверенность, — говорит Ария, — важная вещь.
Она не из тех посетителей, которые тихо сутулятся рядом с пациентом. Она тычет Брэя в грудь — стараясь не задевать швы, но не ссадины.
— Кто это сделал, Брэй?
Брэй взрыкивает. Типичный признак смущения у батарианцев. Сдерживаться не свойственно для их вида. Мордин вздыхает. Война и гнев. И то, и другое усложняет вселенную.
— В основном стена, босс, — говорит Брэй. — Архангел в меня выстрелил. Меня выкинуло на уровень вниз, в Гозу.
— Повезло: отходы по-прежнему проблемный вопрос, — замечает Мордин. — Скорее всего, смягчили падение.
Ария прикрывает глаза.
— Мордин, — говорит она. — Я не хочу приказывать одному из твоих новеньких мехов соскребать тебя с вот этой вот стенки.
— Будет непросто, — кивает Мордин. — Автоматы ГОР — не для тонкой работы.
— Босс, — подает голос Брэй. — Могу подтвердить: Архангел — из турианцев. Тут всё ясно.
Склады Т'Лоак, 2165 год
— Что ж, — произносит Ария, улыбаясь при виде побоища, учиненного Найрин среди листов металла и стекла. — Мне всё ясно.
Найрин дышит тяжело. Руки распластаны по одной из сдавленных, смятых стен, шея согнута так, что кажется — еще чуть-чуть, и голова исчезнет вовсе. Стоит Арии открыть рот, картина меняется. Найрин поворачивается; глаза вспыхивают раздражением, смешанным с надеждой.
— Единственное, что я тут ясно вижу, — говорит она; ее голос напряжен, — так это то, что...
— ...эти ваши кабалы на Палавене понятия не имели, что с тобой делать, — ухмылка Арии становится шире. — Гребаные турианцы.
«Духи». Найрин хочется зарычать. Она сглатывает этот порыв, вдыхает запах выстрелов, взрывов и затхлого воздуха.
На выдохе она смеется. Что-то от того рыка просачивается в смех.
— Думаешь, у тебя выйдет лучше?
Стол — один из немногих предметов мебели, оставшихся нетронутыми после демонстрации способностей Найрин, — со скрипом прогибается под ударом тугого, отлично управляемого биотического хлыста Арии.
Найрин вздрагивает, но еще ей хочется наклониться ближе. Переиграть усилие в собственной голове и увидеть, как азари использовала свою биотику и мышечную массу, чтобы создать направленный пучок силы, без утечек в какую-нибудь еще часть помещения.
— Найрин, — мурлычет Ария. — Я могу заставить ваших разукрашенных армейских инструкторов выглядеть, точно малые человеческие дети, если захочу. Если ты захочешь. Ты сказала, что хочешь учиться?
— Мне нужно учиться.
— И ты явилась в эту всеми забытую кучу отбросов как раз поэтому?
— Я...
— ...так давай, Найрин.
Она рычит — на сей раз. Жар пульсирует у нее в горле, расходится в крови до тех пор, пока она не начинает чувствовать его лицом и кончиками пальцев.
— Так и сделаю, если перестанешь вмешиваться.
Ария скрещивает на груди руки.
— На Омеге ты можешь быть кем только захочешь, — говорит она. — Не так ли?
— Это ты так говоришь.
Шаг вперед. И еще один. Найрин использует свой рост, чтобы вклиниться в личное пространство Арии. Ария пинает ее по ногам; разве что самую малость меняется в лице, когда Найрин уворачивается достаточно быстро, и ступня только ударяет ей в защитную кость.
— На Омеге, — говорит Найрин, — ты можешь делать всё, чего только, блядь, пожелаешь.
Они обе тяжело дышат. Ария усмехается так широко, что у нее должно бы болеть лицо. Найрин не протягивает руку, чтобы потрогать.
— И я хочу драться, как это место, — говорит Найрин. — Драться, как это место и драться ради этого места. Если оно меня не сожрет.
Ария вскидывает подбородок.
— И я...
— Ты — Омега.
— Ты — та еще заноза, маленькая героиня.
Это, в конечном счете, не поцелуй. Губы Арии двигаются, змеясь по уголку рта турианки и вниз по ее горлу, до тех пор, пока Найрин не соскальзывает вниз, а Ария не тянется вверх, пальцы переплетаются с когтями, безразличные к порезам. Найрин чувствует, что дрожит, и смеется над этим, прижимается к стене и к плечу Арии.
— Зачем мы это делаем? — пытается Найрин. — Ты... мы...
— Всё. Чего мы. Блядь. Пожелаем, — ухмыляется Ария. — Я — очень доступный для понимания диктатор.
Следом — смех. Сверкающий, и нервозный, и согревающий — в то время, как руки блуждают, изучая, а зубы пробуют кровь. Смех — сквозь все первые прикосновения, и новые способы нажима, и потрясенное, искристое бурление грубой биотики Найрин, когда Ария отыскивает точки давления у нее на талии, на горле, на бедрах.
У стены не остаётся ни единого шанса.
Мост Архангела, 2185 год
У наемников не было ни единого шанса.
Ария идет сквозь бурелом из мертвых Синих Светил и качает головой. Воздух пропах смертью. Это подходит к ее настроению. Соответствует тому, что исходит от турианца у нее за спиной. Нечто резкое, огрубевшее по краям. Крик в утомленном горле.
(«Я — очень доступный для понимания диктатор».)
— Не думал, что удостоюсь подобной чести. — Низкий, вибрирующий голос, просачивающийся с верхних этажей в ее омни-тул, ей знаком. И это — не тот голос. У нее начинают болеть зубы.
— Это и не честь, — говорит Ария. — Ни разу. Просто нечто уместное. А вот почему ты убиваешь, Архангел?
— Ответа «почему бы и нет» будет достаточно для этой выгребной ямы?
— Нет, — огрызается Ария. — Это опасно близко к тому, чтобы попытаться меня поиметь.
Щелчки на том конце радио.
— Доводилось слышать, что насчет этого существует правило.
— Только одно, — говорит Ария.
Она убьет Брэя. Она подождет, пока ублюдок не выздоровеет до конца, а затем порвет его на мельчайшие вопящие клочья. «Из турианцев», вот как он выразился. «Это она», вот какой был подтекст, и рука у нее пониже спины, за что она даже на него не выругалась, — потому что в голове у нее была сплошь Найрин в качестве лицемерного, неуловимого Архангела.
«Один выстрел за раз, один наемник с каждым выстрелом».
В этом она вся. Это идеально для нее.
— Ты, — говорит она Гаррусу Вакариану (его имя — секрет, жгущий ее изнутри, выжидающий другого подходящего случая), — не тот, с кем я расположена общаться сегодня. Перебей их хоть всех, мне все равно. Ты только облегчаешь мне жизнь. — Она держит паузу, дает молчанию стать зловещим. Всегда знала, как вывернуть тишину в нечто острое. — Мы оба можем с этим жить.
«Загробная жизнь», 2176 год
— Ты злишься, — говорит Ария; поджимает губы. — Я могу с этим жить.
Они идут по нижним уровням «Загробной жизни», и Найрин все никак не удается вырваться вперед. На пути всегда есть какой-нибудь бар. Гризз у нее за левым плечом. Патриарх не спускает глаз с их обеих — глядя устало-насмешливо, как умеют только кроганы. Найрин хочет содрать с нее кожу. Пробиться через это всё точно так же, как она ломала стены, и челюсти, и глухую оборону. Она хочет...
...Ария берет ее подбородок в ладони. Ее взгляд тверд.
— Синие Светила были мне нужны для этой работы, Найрин.
— У них нет чести, — сплевывает она.
— Они — наемничья организация.
В челюсти Найрин хрустят крошечные кости.
— Ты знаешь, что они сделали с Заидом.
— Они беспощаднее, чем средняя наемничья организация, — Ария остается невозмутима. — Мне это и нужно. И в то же время их чуть легче заменить, — добавляет она. — На случай, если они вдруг перейдут дорогу твоему излюбленному, невесть по какой причине, собутыльнику.
Найрин замкнулась. Ей всё равно. И еще ей страшно, думает она. Но не до необходимой степени.
«Мне стоило бы ненавидеть это сильнее».
«Загробная жизнь», 2170 год
«Мне стоило бы ненавидеть его сильнее».
Такая мысль мелькает у нее иногда, когда она сидит в баре и с веселым ужасом наблюдает, как Заид Массани подносит к губам ее напиток. Он не глотает. Только дает жидкости, густой и смертоносной, подступить к краю; его рот открывается, чтобы рискнуть — и она толкает его в бок.
Человек. Весь в шрамах. Корыстный. Его истории могли бы сбить с неба все луны Тессии. И он лучший из стрелков-людей, кого она встречала за свою жизнь.
(«Покажи мне, — начинает она. Больше, чем один раз. — Как там поживает Джесси?»
— Как гребаная мечта, и ты не урвешь у нее ни кусочка».)
— Прекрати это, — говорит она теперь. — Почки предназначены, чтобы фильтровать кровь. А не чтобы истекать ею.
Заид пожимает плечами.
— Жизнь коротка.
— В таком случае она окажется даже ну очень короткой.
Он смеется.
— Ты пиздец доставучая, Кандрос, — говорит он. — Но, сдается мне, это часть твоего чертова обаяния.
— Брось этот покровительственный тон, — бормочет она. — Ты стреляешь никак не лучше.
Он помахивает ладонью перед своим поврежденным глазом; под прерывистым пульсом огней его лицо выглядит, словно у ожившего мертвеца.
— Ладно, — говорит Найрин; низким, полным веселья голосом — пока план разворачивается в ее голове: яркий, слегка дурацкий и согревающий до последнего уголка. — В следующий раз, как Ария тебя нанимает, мы закрываем мне правый глаз. И пусть Брэй или Гризз считают головы. Они непредвзяты.
Заид поднимает собственный стакан. Найрин глядит, как движется его горло, пока он осушает его до дна.
— Иногда, — произносит он. — Мне нравится твой образ мыслей.
Район Гозу, 2170 год
— Мне нравится твой образ мыслей.
Найрин смеется, склоняет голову над столом с картой. За последние годы ее жилище заполонили экраны, двухсторонние зеркала и ловушки. Заид помог с охранной системой с обмен на небольшое, но неприятное дельце на Тучанке, о котором она старается не вспоминать.
Очень хорошая охранная система. Она отлично сочетается с картами. Но сейчас Ария стоит рядом с ней, небрежно положив руку ей на талию, заглядывая в планы Найрин по транспортировке «красного песка».
— Если я продам его, — говорит она, и тепло от одобрения подруги смешивается с недовольством, — я буду знать, куда он пойдет.
Ария хмыкает:
— Продолжай убеждать себя в этом, дорогуша.
Найрин напряженно замирает:
— Я должна. И это сработает.
— И сделает тебя богатой, — Ария касается экрана, широко ухмыляется, когда изображения светлеет и увеличивается под ее пальцами. — Ты хорошо усвоила науку.
Найрин вздыхает.
— Не пытайся ко мне подольститься. А то не получишь подарка из моих неправедных заработков.
Она отодвигается, проходится туда-сюда по комнате.
— Позволь Гриззу помочь на этот раз, — говорит она. — Он хочет помочь.
— Да неужели?
Ария потягивается, глядя, как Найрин подстраивает освещение в комнате, следит за ее размашистой военной походкой, созданной для планетарных войн.
— Откуда ты знаешь, чего хотят мои подчиненные, Найрин?
— Я знаю тебя, — говорит она, качая головой. В следующие слова вплетается сожаление: — И как все хотят угодить тебе.
До чего же захватывающе было смотреть, как эта женщина сопротивляется ее городу, сопротивляется ей. Такая юная и яростная.
Лизелль хочет увидеться с ней. Всерьез.
(— Я ведь твой злобный отпрыск, Ария, — тихий голос с отблесками коварства. Высокая, усмехающаяся тень — ее дочь, — нависает над креслом Арии. — Я хотела бы с ней встретиться.
— Ты ее знаешь, искорка.
— Как одну из твоих подручных, с которой ты иногда спишь, — говорит она нарочито терпеливо. — Но она не знает меня, а мне полагается смущать посторонних.
Почти невозможно не смеяться, когда Лизелль этого хочет. Одна Богиня знает, откуда она унаследовала эту способность.
Точно не от отца.
Она улыбается, и Лизелль перестает кривляться, чтобы взять ее руки в свои. Быстрый, безыскусный жест. Всё, чем они ограничиваются последние сто лет.
— Она не просто одна из твоих постельных игрушек, ма, — слова скользят между ними, взгляды их обеих то и дело обращаются к камерам наблюдения. — И я — тоже результат чего-то большего, чем простое увлечение. Могу я познакомиться с ней, прежде чем обзаведусь младшей сестренкой?
Она прижимает ладонь к губам Лизелль.
— Этого точно не случится.
— Но могу я увидеться с ней? Ты можешь сказать ей? Пять лет — это целая вечность при ее продолжительности жизни. Ты явно настроена серьезно.
Годы в семьях азари текут странно, нелинейно. Глядя на свою дочь, Ария чувствует, как столетия рассыпаются на части, видит Лизелль, какой она была прежде — маленькой девочкой, завороженной шумом и беспорядком этого места. Видит все те усилия, которые приложила, чтобы уберечь свою бесценную искорку, пока она сама прокладывала путь через властные структуры Омеги и изменяла их так, как ей хотелось. Видит разум Лизелль, поначалу — как у любого ребенка — находивший опору в разуме Арии. Иногда ей кажется, что всё еще можно исправить.
— Ничего не обещаю, Лизелль, — говорит она.)
Теперь Ария смотрит на Найрин и чувствует себя старой.
— Ты всерьез поработала над этим, — замечает она.
Найрин пожимает плечами.
— Мне хорошо это удается, ты сама говорила.
— Ты и в самом деле приготовила мне подарок?
Ария не знает, откуда являются эти слова. Ее голос остается недрогнувшим, но она немедленно хочет забрать их обратно. Проглотить и выплюнуть вместо них что-нибудь другое, не такое жадное. Эта комната слишком маленькая. Ей нужно идти. Она...
— Ты в самом деле это спрашиваешь?
Ничего другого не остается — не отступать же. Она смотрит в теплые зеленые глаза и даже способна усмехнуться, видя, как зрачки в них сужаются в радостном удивлении.
— Я только что спросила, Найрин.
Найрин сжимает кулаки. Разжимает их.
— Ты будешь смеяться, — бормочет она.
— Может быть, но сначала тебе надо мне это показать.
Найрин запускает руку в один из своих шкафчиков. Достает что-то из тяжелой белой ткани, складками ниспадающее с рук. Ария замечает символ, вышитый черным. Та же буква старого греческого алфавита с Земли, что изображена на каждом грузе с этой станции.
— Омега, — выдыхает Ария.
— Лидерам нужны символы. — Найрин стоит теперь позади нее, и она чувствует спиной тепло — почти что прикосновение.
— У меня есть Патриарх.
— Это, — шепчет Найрин, когда Ария чуть поворачивается и поднимает руку, — гораздо проще носить с собой.
— Я не смеюсь, — говорит Ария. — Видишь?
— Вижу.
Слова превращаются в низкий рык, когда Ария выгибает спину и ткань куртки натягивается. Она берет Найрин за подбородок, наслаждаясь легкой болью в руке, выгнутой под неудобным углом.
— Думаю, я ее оставлю, — говорит она. — Но ничего не обещаю.
Цитадель, 2186 год
— Ария, я не могу ничего обещать. — Голограмма советницы азари выглядит так, словно ей нужно семь стаканов выпивки и десять лет сна. Она хмуро смотрит на Арию с проектора на запястье.
Ария так же хмуро смотрит в ответ.
— Конечно, Тевос, — говорит она. — Но можешь попробовать уговорить кое-кого пообещать.
У нее болит всё. Точно тысяча заноз засела под кожей. Брэй расхаживает по ангару, но она не двигается с места. Она заперта в грязных незнакомых стенах, среди рециркулированного воздуха. Когда Хранители двигаются, Ария почти уверена, что чувствует их дробные металлические шаги всем телом. Она не кричит. Она не кричала и тогда.
Петровский выставил ее с Омеги, не оставив ей ничего.
— Если Шепард здесь, — резко говорит она, игнорируя то, как Тевос прикрывает глаза и чуть вздрагивает, — я ее использую. И вытащи меня из этого хренова причального дока.
На ее куртке остались пятна ожогов. Пузыри в тех местах, где синтетическая ткань не загорелась. Отпечатки ладоней выделяются особенно четко. Она вспоминает ярость Патриарха. Они подпитывали друг друга, гнев встречался с гневом и превращался в нечто столь же прекрасное и разрушительное, как дочь, которая у них когда-то была — прежде, чем половина населения этой станции появилась на свет. Он бросился на Петровского. Сломал этому ублюдку полдюжины ребер, прежде чем щиты восстановились. Выкрикивал тот же боевой клич, что Ария чувствовала в своих костях, когда бросила ему вызов, и все годы после, когда они ходили кругами, росли и отходили назад, согласуясь со своей природой, со стратегией и временем.
Его смерть была такой же бессмысленной, как и смерть Лизелль, и никто даже не назвал его по имени, полученному им от его клана.
Не думать об этом. Не думать.
«Я — Патриарх, ты, наглый мешок с дерьмом. И я сейчас оторву тебе задницу».
Петровский улыбнулся.
Наглый мешок с дерьмом.
Ария стягивает куртку. Она не издает ни звука. Она не дрожит. Она толкает смятую, грязную ткань в руки Брэю.
— Почисти это, — приказывает она.
— Да, босс.
Омега, базовый лагерь, 2186 год
— Брэй, — говорит Ария, не сводя взгляда с лица Найрин, пока ее люди суетятся вокруг и толпятся около коммандера Шепард, которая распоряжается ими так, будто в самом деле командует целой вселенной, — не спускай глаз с Найрин.
— Да, босс.
Найрин сердито смотрит на нее.
— Это в самом деле необходимо?
— А ты как думаешь?
— Я...
— Ушла, — ровным голосом продолжает Ария. — Или никогда не уходила. Оба варианта очень меня тревожат. Отличный плащ, кстати сказать. Как раз вписывается в тот образ борца за справедливость, которого ты пыталась избежать. Тебе идет. Я так и знала.
— Ария...
— Не надо, — говорит Ария. — Просто... не надо.
Район Гозу, 2180 год
— Не надо. Просто...
— Это и есть план.
В грубых словах звучит смех. Резкий, скрытый смех, от которого Арии хочется разносить что-нибудь на куски. У нее заканчиваются подходящие цели. Найрин собирает вещи, пока говорит, ее квартира возвращается в исходное пустое состояние.
— Это что, угрызения совести, Найрин? — Ария спотыкается на собственной насмешке. — Ты ведь получала удовольствие, убивая каждого головореза, до которого могла дотянуться, дорогуша.
— Это... в этом-то и проблема, — шепчет Найрин.
— В чем? В удовольствии? — Ария смотрит на нее с медленно подступающим ужасом, в то время как турианка испускает длинный, низкий звук огорчения. — Гребаные турианцы...
— Не говори так, — огрызается Найрин. — Я должна это сделать.
— Давай-ка разберемся, — говорит Ария. — Ты так сильно заботишься об Омеге — и тебе так сильно нравится то, что ты делаешь, — что ты должна уйти. Конечно. Всё очень логично.
— Ты.
Тихий голос, но слово звучит жестко.
— Прости, что?
— Я должна оставить тебя, — Найрин делает шаг вперед, беря Арию за плечо, и белая кожа куртки сминается под ее прикосновением.
— Вот как ты говоришь, — произносит Ария — тихо, отрывисто. — Поясни.
— Песня моя, — мягко говорит Найрин, отступая назад. — Ты — очень доступный для понимания диктатор.
Ария смеется. Смеется громко, до боли, уперевшись руками в колени, вздрагивая плечами.
— Я, — говорит она, и слова точно застревают во рту, — это Омега.
— Не вся, — отвечает Найрин. — Больше нет.
Воздух искрится биотикой, наполняется едким запахом. Щит Найрин прогибается, когда плеть бьет ее в бок. Она растягивается на полу. Ария смотрит на нее сверху вниз; смесь обиды и отвращения обжигает ее горло.
— Ну что ж, — Ария протягивает руку, — ты предельно ясно высказалась.
Найрин берет ее за руку.
Ария поднимает ее лицо за подбородок.
— Если позволишь, — говорит она. Слова — жесткие, формальные. Найрин кажется, что они застывают льдом на ее коже, на краях пластин брони. — Я бы тоже хотела кое-что прояснить.
— Я...
— Порадуй меня.
Ария смотрит ей в глаза, отметки между ее бровями сдвигаются, когда она хмурится. Она не отпускает руку Найрин, не улыбается, когда Найрин опускает голову, чтобы прижаться лбом ко лбу своей любовницы. Последнее усталое прощание.
Тело Арии ноет от слабого разряда, когда она позволяет своему сознанию ускользнуть, истаять в поиске. Трюк, которому каждая азари учится еще в детстве. Момент, когда она — пусть даже исковерканная яростью — может коснуться истинных очертаний.
Ее глаза заливает чернота. Она чувствует, как разум Найрин касается ее собственного, осторожно и открыто.
Столько лет вместе, и они никогда не раскрывали разумы одна другой. Найрин никогда не просила, и это — не та степень близости, которую легко предложить. Теперь они стоят рядом, запутавшись в остром, изломанном шуме, составляющем боль каждой из них, но ни одна из них так и не простит другую за всё это.
Район Гозу, 2185 год
«Тебя не прощают».
Ария не говорит этого вслух. Слишком много народа. Шепард, переполненная адреналином и обещаниями насчет всего этого гребаного элемента ноль, которого она получит, сколько захочет, если только уберется, отчего-то задерживается.
«Тебя не прощают, маленькая героиня».
Взрыв вобрал все тела. Найрин теперь перемешана с ошметками адъютантов. Пепел липнет ко всем ним. Ария воображает, как мертвые просачиваются в живых, и это — из беспримесного, нелепого ужаса, — заставляет ее рассмеяться.
— Шок, — замечает Мордин. — Проблематично.
Ария рывком поворачивается к нему.
— Ты больше не притворяешься ебаным доктором, Солус. Так что заткнись.
— Никакого притворства, Т'Лоак, — говорит он; слабая улыбка озаряет его черты — на такой манер, который прямо-таки выбивает ее из колеи.
— Мне больше нравилось, когда ты привязывал нарушителей границы к гранатометам.
Она отстраняется. Он не идет за ней.
«Тебя не прощают».
Она встает на колени. У нее за спиной какое-то шевеление из-за этого, и оно отдается в той смутной части ее сознания, которая понимает: кто угодно может вонзить нож ей в спину, но она всё же наклоняется вперед, и ее палец чертит по пеплу и обломкам, пока у ее ног не оказывается символ когтя.
«Тебя не прощают».
Это начиналось хорошо. Славно, яростно, сбивая дыхание — и всё вместе приправлялось надеждой. Но она осталась опрокинута лицом в грязь.
Конец