Всё то, что скручивается и проворачивается у тебя внутри — лезвия ли скользят одно по другому, или осколки твоих костей, — ты свыклась с этими ощущениями, не так ли? И вот множество пальцев, что погружаются в твои волосы, заплетённые и прекрасные, взрезают скальп, и ты заглушаешь стон — наполовину удовольствия, наполовину боли.

Ты уже приняла отмеренную тебе жестокость (ржавая ложка ещё покоится на твоём языке), и ты проглатываешь её.

*

Она не настолько глупа, чтобы думать, будто бы он ни о чем не подозревает. Но даже ложным принцам время от времени необходимо спать — так что его веки смежены под куполом механических звёзд, и его лицо задёрнуто лиловым занавесом, пока он грезит о замках, которые только предстоит отыскать.

И Утэна тоже спит, свернувшись на простынях, как младенец.

Так даже проще.

*

Есть что-то в том, как вытягивается её шея — словно у жеребёнка, поворачивающего голову вслед за солнцем, — но снаружи темно, и двигатель урчит, словно кот, готовый броситься на добычу; есть что-то в том, как размыкаются её губы — со вздохом, пахнущим розами, — и Анфи не знает, правильно ли это или должно внушать ужас...

...но шины несутся по шоссе в никуда, и даже если цветочные чашечки её глаз прикрыты под напором страшного ветра, Утэна всё равно произносит её имя — не как давно потерянный Диос, не порочным шёпотом Акио, не как спаситель в овечьей шкуре, — Утэна по-прежнему произносит «Анфи» так, словно это означает нечто чудесное, словно это означает нечто большее, чем просто проклятие...

...и Анфи не уверена, правильно ли это или должно внушать ужас.

*

— Тшшш... всё в порядке... Я с тобой, слышишь, я с тобой...

Как если бы она отдавала, а не брала, как если бы была честной, а не лгала, как если бы собиралась спасти кого-то, а не обречь...

...как если бы была влюблена, а не просто шла ко дну.

Анфи притягивает чужое тело к себе, и поцелуй Утэны — сладкий и приторный, особенный и отталкивающий. И это так, словно её кожа расходится, и так, словно её сердце раскалывается — это скользят лезвия, это разбиваются кости, это удовольствие, это боль — и розовые реактивные струи проносятся по этому чёрному небу синхронно с тем, как у Анфи закатываются глаза и она надеется... о, она надеется, молится, умоляет, и думает, словно женщина, а не разверстая рана... о том, чтобы все эти мечи не пронзили тело Утэны, когда она кончит.

*

Она не настолько глупа, чтобы думать, будто бы он ни о чём не подозревает.

В его взгляде таится страх — как и всегда, — но Утэна на следующее утро столь же чиста, как нетронутый лист бумаги (быть может, уголки её рта выдают утомление от улыбки, быть может, она неожиданно краснеет, стоит Анфи коснуться её руки, быть может, быть может, быть может...) — и партия начинает разыгрываться заново.

*

И всё это скручивается и проворачивается у тебя внутри; нарезает тебя, и сервирует тебя, и ты упражняешься в ломких улыбках, и плетешь заклинания — одно или два.

И ты принимаешь отмеренную тебе жестокость.

И тебе остаётся только глотать её.

Конец