Это не то место, не то время, не та жизнь, не те смыслы и в целом — все не то. Выдыхай, будущая Майор, сейчас же — просто Мотоко Кусанаги. Есть вещи, над которыми привыкаешь не рефлексировать без необходимости на то.

Фальшивое имя, фальшивая память; что может быть проще? У тебя забрали все, включая твое собственное тело? Так придумай себя с нуля. Кто-то зовет это трагедией? Она зовет это «свободой», пожимает плечами, и во всех своих телах не меняет только толщину запястья; точно под старые часы с истрепанным ремешком.

Мотоко скорее склонна менять людей рядом, чем этот ремешок. Некоторые люди истираются и стираются из памяти и этого ремешка быстрее. А на некоторых даже жалко тратить память кибермозга.

Странно, когда вещь начинает значить для тебя больше, чем живые люди вокруг. Впрочем, что такое живые люди для киборга, для которого само понятие человечности столь зыбко и неуловимо?

Время превращается в бесконечную дорогу, серую ленту, изнашивающую тело; чье угодно, только не её. Закончится одно — возьмет следующее, в чем вопрос? Слышишь, как гремит у края уха чья-то очередная хладнокровно вскрытая в твоем интересе душа, Мотоко?

Ты снова ошиблась. Ничего значимого. Снова. Снова пустышка.

Можно бесконечно перебирать, повинуясь зову Призрака, ища кого-то, того самого, одного. Искать бесконечно — и пройти в одном метре от, разминувшись в извиняющейся за неосторожно задетое плечо улыбке.

Можно ходить по борделям, можно случайно знакомиться в Сети, можно присматриваться к заказчикам и заказчицам.

И раздраженно слышать молчание Призрака. Он выручает всегда; на каждом заказе, задании и в любом выборе, но тут — молчит. Молчит тишиной вызывающей, тишиной насмешливой, тишиной, которой нечего противопоставить, кроме бессильной злобы, тлеющего раздражения. Ей еще так мало лет. Она еще на что-то надеется.

И, как и каждый, хочет быть любимой; в меру своих представлений о любви.

— Я видела тебя во сне. — слышит она однажды внезапно, во время очередного путешествия по бескрайней сети. Сейчас уже не вспомнить: просто так ли, в рабочих ли целях?

— Я видела тебя во сне, — повторяет голос; приятный перезвон цепляет слух и заставляет замереть, — ты красивая, хоть и ненастоящая. Зато я — настоящая. Приходи?

Мотоко вертит головой, в поисках канала, проводящего звук. Ничего не находит.

Только Призрак внутри дрожит совсем чуть-чуть, как когда-то в детстве.

Она больше не ищет, но чего-то ждет. Чего-то значимого, что должно произойти. Может быть, отношений, что внесут в её жизнь нечто, доселе известное и чувствуемое смутно (кажется, жизнь)?

Она встречает этот голос в другой раз, совершенно внезапно.

Дождь, Токио. И оба, конечно же, так не вовремя: что дождь, что Токио, с его утомительной многолюдностью и разноплановостью.

Тело, естественно, от таких ударов судьбы, как сильный дождь, защищено, но Мотоко не очень уверена, что защищен её Призрак, или душа, или лимбическая система, или что там нынче именуется тем, что чувствует.

Одежда промокает в один момент, то, что именуют душой — во второй, и тогда же над ней вдруг появляется яркий и широкий зонт. Зонт держит крайне дружелюбная хозяйка оного, чей голос произносит, совершенно серьезно:

— Привет. Кажется, тебя стоит угостить зонтиком, да? — Мотоко еле заметно вздрагивает, оборачиваясь. Инстинктивно нащупывает под плащом кобуру, хотя, чтобы справиться с обычным, живым человеком, хватит и просто её рук.

Серая пелена затягивает сверкающий неоном город вместе с её Призраком, совершенно беззащитным равно перед пеленой и перед голосом.

Рассмотрев обладательницу голоса и её зонт, Мотоко улыбается.

Она не видит, как впервые за много лет, сияет настоящая улыбка её искусственного тела.

Это знакомство длится долго; даже кибер-сердце немеет от чувств и желаний. От них вдруг в момент становится негде скрыться, и нет спасения ни в работе, ни в Сети, ни в увлечениях.

Каждый раз, когда идет дождь, и Мотоко подает ей зонт, Призрак вздрагивает, и её руки - вместе с ним.

Скрывать свои чувства совсем не сложно, когда ты от начала и до конца механический.

Так она думает в первые пол года.

По прошествии полугода все становится сложнее.

..но до сих пор нет ничего сложного, по мнению Мотоко, в делах постельных. Так ей кажется ровно до тех пор, пока она ничего не испытывает. Возникшие же внутри чувства значительно усложняют ситуацию: Мотоко делается злой, Мотоко делается мрачной и нелюдимой.

Она, конечно же, замечает.

— Что случилось, — спрашивает, — ты мне не рада?

Мотоко молчит, лишь про себя отвечая на этот вопрос:

«Я не рада своим чувствам

Я не рада тому, что я должна буду с ними сделать

Или с тобой»

Этого никто не слышит, а вопрос остается неотвеченным, впрочем, неотвеченным только вслух.

Вместо ответа Мотоко кладет ей руку на плечо и, впервые за все время, притягивает к себе. Поцелуй выходит недолгим, хотя им обеим так банально кажется, что он бесконечен.

Мотоко настаивает.

Она не отталкивает, и в её памяти со временем все сотрется в единую, цельную эмоцию, переживание близости.

В памяти Мотоко все сохранится с фотографической точностью, которая в последствии станет причиной сиюминутной мысли: «приятно иметь возможность сказать чувствам off». Но.

Сохранится отводящая пряди волос с шеи, в разрешающем жесте, ладонь.

Сохранится подернутый туманом взгляд.

Сохранится доверие, теплая кожа, двигающееся навстречу тело, исполненное открытостью и незамысловатой простотой оного. Такое отзывчивое, как ей кажется, по сравнению с её собственным. Даже когда, в будущем, её покроют кожей, чувствительностью почти равняющейся с человеческой, ей все равно будет чего-то нехватать.

Сейчас нехватает тоже, но, разве что, оной чувствительности. Когда же пальцы сжимают чужую грудь, когда чужая душа задыхается под её руками глубокими стонами принадлежащего ей тела, когда к ней прижимаются так, и так ловят ритм, Мотоко кажется что она сошла с ума, и почти кажется, что нашла то, что искала. Сложно рассчитать силу с таким навороченным механическим телом; девушка под ней на утро считает синяки, чтобы вскоре обрести новые, враз, с одного прикосновения раскрывая навстречу жаркий и влажный рот, послушно выгибваясь навстречу уверенным пальцам снова и снова, отдаваясь безрассудно, слепо и искренне.

Мотоко так хорошо и она тешит себя иллюзией, снова почти что дышит.

И что почти что снова бьется такое, до сих пор чужое, механическое сердце.

Дороги смерти

Кончается все глупо и так банально для её работы. Законом оберегают семьи работающих в спецслужбах; кто сказал что-то о любовниках?

О любовниках никто ничего не сказал, если нельзя назвать речью непривычный скрип перекошенной входной двери, запах крови настоящего, живого тела, и того, что звучит как «смерть».

Мотоко никого больше не ищет. Ей все равно на время, место и жизнь, что может оказаться не той. В её теле теперь намного больше функций (спасибо новой работе в девятом отделе), в её жизни еще больше опасности, но совершенно нет того, к кому бы она возвращалась каждый вечер.

Мотоко обладает памятью, запоминающей всё в совершенной, фотографичной ненужности деталей, и в этой памяти слишком много смертей.

Она выбирает очередное тело по размеру запястья; чтобы хорошо сел старый ремешок часов.

Она выбирает очередного любовника по безымянности, непримечательности и коротким светлым волосам. На следующий день выбирает любовницу, и, не видя разницы, прямо в процессе отвлекается на один из срочных ответов своего отдела, ленивым, плавным жестом отодвигая от себя живое (это непреложный параметр выбора спутника на редкий свободный вечер) тело.

Она выбирает работу из тех, что бросают большинство остальных, и ей кажется, что она не оглядывается назад.

Многому учит жизнь; не всему она учит Мотоко.

Призрак молчит.

Конец