Машина смерти сошла с ума,

Она летит, сметая всех,

Мы увернулись на этот раз,

Ушли по белой полосе.

- Я тебя никому не отдам, - шепчет Марина, вдавливая Киру в горячий асфальт. - Никому. Ни друзьям, ни врагам, ни этой трахнутой груде железа.

Кира дрожит, несмотря на то, что битум обжигает лопатки. Она все никак не может забыть панический бег по черному полотну в пятнах электрического света. Их спасла только белая полоса, с которой так легко сорваться, чтобы свалиться прямо в стальную пасть адской машины. Пару раз Кира оступалась, но Марина хватала ее за руку и возвращала на спасительную линию.

- Друзьям и врагам нет до нас дела, - шепчет Кира, пересчитывая позвонки Марины, один за другим, сверху вниз.

Это единственное, что прочно держит на земле и не дается сорваться в пасть машины смерти.

Раз.

Два.

Три.

Четыре.

Пять.

И шрам. На спине Марины есть и другие: пару раз стальная пасть была слишком близко. Настолько, что Кира вспыхивала от ревнивой ярости и била арматуриной по красным фарам-глазам. Адская железяка ревела — от боли или от злости, Кира не знала, — но поджимала выхлопную трубу и убиралась к чертям.

- Это ты так думаешь, - шепчет Марина, ощупывая туловище и бедра Киры.

Она всегда боится найти липкое, но не может отказаться от привычки. Эти прикосновения совсем не похожи на обжигающие, с частым дыханием. Они деловиты и профессиональны, словно Марина — гинеколог, а Кира — ее пациентка. Казалось бы, красивая женщина распластана и доступна, и руки скользят по точеным бедрам, но это совершенно не возбуждает.

В горле по-прежнему колотится сердце, и страх постепенно стекает по щекам. Марина не стесняется плакать, просто не дает слезам стать единственным наполнителем туалета под названием жизнь.

- Я точно знаю, - уверенно говорит Кира.

Ее грязные волосы пропитываются чернотой асфальта, словно высасывают из него силы. Иногда Марина мечтает выбраться из страны вязкого битума и спрятаться в чистой воде, но белая полоса петляет, и ей нет ни конца, ни края. Порой кажется, что не осталось даже битого стекла, только трупы людей, которые сорвались со спасительной дорожки.

- Хочу есть, - говорит Марина, и ее желудок громко урчит, почти воет, как щенок, которого заперли в чулане, лишив ласки, воды и еды.

Марина мечтает обо всех вредностях общепита: жирных сардельках, зажаренной картошке, белом хлебе и десертах без конца и края. Пирожных, тортах, мороженом. Особенно, мороженом, потому что колени проваливаются в мягкий битум, а кожа накалилась так, что готова плеваться струйками пламени.

- Давай поедим, - соглашается Кира и пытается сесть.

Конечно, Марина не позволяет: несмотря ни на что, ритуалы надо соблюдать. Услышав рев машины — бежать, наступая только на белую линию и избегая трещин. Запыхавшись и упав — пересчитывать позвонки и ощупывать тело, проверяя, не добралась ли до них трахнутая железяка. Перед едой — бороться, пока Кира не сдастся, после чего Марина ее поцелует. Обязательно — крепко. Обязательно — обмениваясь силами. Обязательно — заявляя права на женщину, ради которой стоит жить.

- Сдаюсь, - смеется Кира, и Марина целует ее, наслаждаясь дикой смесью запахов: любви, пота, асфальта, солнца и даже бензина.

Можно было бы сойти с ума и сорваться с белой дорожки, забыв о том, что именно она сделала мир безумным, но легче было привыкнуть. К бензину, к рыку за спиной и к мягким губам.

- А теперь — есть! - провозглашает Марина и плюхается на мягкий асфальт.

На завтрак, как всегда, сухари и сморщившиеся яблоки. Зато они вкусные, как свежий мед на теплой булке. Обе девушки раньше и не подозревали, что еда может быть таким праздником.

- Как ты думаешь, мы когда-нибудь дойдем до края? - спрашивает Кира, щурясь на яркое солнце.

- Конечно, - уверенно отвечает Марина. - Главное — не оступиться, не сорваться с белой полосы.

Кира кивает, и ее лицо такое серьезное, что хочется ляпнуть какую-нибудь глупость. Может, тогда с ее лба исчезнет глубокая морщина, вместо которой появятся сотни других — в уголках глаз и губ. Марина отчаянно вспоминает свои любимые глупости.

- Только страшно, - признается Кира.

- Сорок тысяч обезьян в жопу сунули банан, - невпопад говорит Марина и заливается краской.

Морщина на лбу Киры становится глубже, но через пару секунд исчезает, не оставив и следа.

Кира хохочет и хлопает себя по ляжкам. Это почти обидно, и Марина дуется, обещая себе, что больше не будет смешить подругу. Особенно на белой полосе. Может быть, когда они дойдут до края...

Успокоившись, Марина хватает Киру за руки и прижимается носом к носу:

- Глубина, глубина, я тебя съем, - перевирает она, но Кире все равно: поцелуи сводят с ума, и руки Марины такие быстрые, что кажется, у нее их десяток.

Солнце выжигает белую полосу, где-то вдалеке рычит трахнутая железяка, а Марина плавится в объятиях Киры.

Иногда она хочет, чтобы край так и остался всего лишь мечтой.

Мы здесь сегодня,

А завтра будем там,

Где тошно от огня чертям!

Кира смотрит в раскаленное добела небо и мечтает о воде. Всего лишь об одном стакане, чтобы промочить иссохшее горло и треснувшие губы. Иногда ей кажется, что она стала Землей, на которую свалились засуха и пожары. Иногда, — что она давно умерла и попала в самую жопу ада, до которой и черти не добираются, потому что шерсть трещит от жара и превращается в огонь без магического посыла.

- Если долго-долго представлять, как пьешь, можно утолить жажду, - говорит Марина и представляет.

Кира видит, как подруга делает глоток за глотком, и злится на ее глупость. Как будто силой воображения можно получить то, чего хочешь.

- Дура! - раздраженно говорит Кира и садится.

- Зато мне хорошо, - отвечает Марина и продолжает «пить».

В адском пекле плохо даже трахнутой железяке. «Кристина» вырвалась из плена печатных букв и пробралась к живым людям, а те встретили ее плакатом «Добро пожаловать в наш дерьмовый мир».

- Прости, - говорит Кира и вытирает лоб.

Кристаллики соли дерут кожу, и Кира морщится от боли. Но Марина в этом не виновата. Несмотря на то, что именно она завела их в жопу ада.

- Зато трахнутая железяка отстала, - говорит Кира.

Надо мыслить позитивно, иначе останется только выть, а на это нужны силы, которых нет. Поэтому Кира находит положительные моменты в том, что ее медленно прожаривают на адской сковородке, забывая переворачивать.

- Да. И дорога не так бесконечна, как мы думали, - говорит Марина, «принимая душ».

Кира обреченно думает, что готова упасть совсем низко и утолить жажду мочой. Своей. Или любимой женщины. Некоторых это даже возбуждает, а она — не хуже и не лучше. К тому же, очень хочется пить. Только в теле не осталось ни капли лишней воды: жажда солнца намного сильнее и беспощаднее.

- Аха! Я же говорила! - победно восклицает Марина и тычет пальцем в пыльное марево. - Если очень захотеть, можно в космос полететь!

Кира пытается сказать, что оазис — мираж, но любимая так радуется, что слова умирают еще в сухих легких.

- Шевелись!

Приказ бьет по телу из песка, и то рассыпается, но Кира подчиняется. Она представляет, что насыпана в целлофановый пакет и ее несут к спасительной воде.

Странно, но Марина права: сила воображения может почти все. Даже унести в космос. Надо просто очень сильно захотеть.

Они падают в пруд, и желанная прохлада обнимает сухой песок, превращая его в глину. Вода заливается через носоглотку и срамные места, пропитывая внутренние органы. Кире кажется, что Бог — это вода, а вода — это Бог, и она случайно оказалась при таинстве создания человека.

«Наверное, я — Адам, - думает Кира, втягивая в себя божественную благодать. - Хотя у меня есть грудь, поэтому я — Лилит».

- Слышишь, Мариш? Я — Лилит, - смеется Кира, утопая в эйфории.

- А я твоя Ева, - серьезно говорит Марина.

Ее руки гладят бедра Киры, и это правильно. Даже в жопе ада, на раскаленной сковородке, можно найти счастье с любимой женщиной.

Пока вдалеке не зарычит трахнутая железяка.

Мы будем драться на земле,

Под солнцем и в кромешной тьме,

Мы будем драться в небесах,

Мы будем драться до конца.

- Кажется, я обгорела, - жалуется Кира. - Спина чешется, хоть волком вой.

- Думаешь, поможет? - подмигивает Марина.

- Бе-бе-бе.

Кира выгибается и чешется, жалея, что она не кошка и под спиной нет косяка или хозяйской руки. Можно было бы требовательно подставить хребет, но приходится довольствоваться своими пальцами, словно Кира одинока или у Марины есть только права, без обязанностей.

- Кажется, у меня режутся крылья, - с тревогой говорит Кира.

Конечно, она так не думает. Она боится, что подцепила в оазисе какую-то дрянь, которая забралась под кожу и выедает тело изнутри, потому-то спина и чешется.

- Мне осталась всего пара дней, - шепчет Кира. - А потом мой живот треснет, и чужеродная сука явится на свет.

- Чужеродная сука верзус трахнутая железяка? - смеется Марина. - Смотрите под каждым ЛСД вашего города!

Кира готова описаться от страха, а ее любимая смеется, да где-то вдалеке опять рычит «Кристина». Наросты на спине растут с каждой секундой, и она чувствует себя натурщицей Мунка. Или самим Мунком, потому что крик природы вливается в нее вместе с красным небом, а Марина убежала далеко вперед по жизни.

- Ты — ангел, - восхищенно шепчет любимая, ощупывая спину Киры.

У Марины холодные и нежные пальцы. От ее прикосновений становится легко и страх стекает по рукам, впитываясь в бесконечный песок.

- А как же Лилит? - обиженно спрашивает Кира и пытается повернуть голову на сто восемьдесят градусов.

Только она не сова. Пока еще. Голова застревает на уровне плеча и не желает развернуться еще немного, чтобы Кира увидела наросты своими глазами.

- К черту Лилит! - говорит Марина. - Ты же целый ангел!

- Не хочу быть ангелом, - бурчит Кира. - Они бесполые, а я — женщина.

- Хорошо, не будешь ангелом, - легко соглашается Марина. - Будешь херувимом на просторах Олирны.

Как будто это что-то меняет.

На самом деле, Кира боится, что станет женщиной-курицей. Наседкой с большой задницей и маленьким мозгом. Но не признаваться же в этом вслух?

Губы Марины щекочут чувствительную кожу, и Кира заливисто хохочет, даже когда машина смерти проносится рядом. От каждого поцелуя крылья становятся больше и сильнее, но остаются легкими и невесомыми.

Кира по привычке тянется к позвонкам любимой и понимает, что пришла ее очередь целовать.

У Марины соленая спина и черные перья, а в руках полыхает кроваво-красный меч.

- Надерем хреновине выхлопную трубу? - предлагает она и распахивает крылья, поднявшись во весь свой ангельский рост.

- Обязательно, - кивает Кира.

Сомнения затягивает в песчанный смерч, поднятый танцем крыльев, и адская железяка глохнет от звонкого смеха.

Девушки срываются с места, их мечи поют песню победы, а в сердцах горит адреналин, вырываясь изо рта ликованием. Когда уходит страх, высвобождаются все силы.

- Так мы за этим шли? - спрашивает Кира.

- Да, - отвечает Марина.

Они сияют, и это сияние приманивает зло со всех концов Песков, которые окружают черное полотно в пятнах электрического света.

- Мы будем драться? - спрашивает Кира.

- Это наш трип, - со смехом говорит Марина и замахивается.

Адская железяка становится похожа на зашуганного пса, но это не может ее спасти: рука уже движется, чтобы отомстить за тех, кого пожрали стальные зубы.

Это их трип — в бесконечном танце, наплевав на законы физики и подпитывая друг друга хлесткими поцелуями крыльев.

Мы будем драться, чтобы жить

За тех, кто первым был убит,

Враг словно призрак без лица,

Мы будем драться до конца.

Мы будем драться!

Бесконечный асфальт змеится под босыми ногами, но больше не обжигает. Марина выше огня, холода и боли. В ней остались только бескрайние сила и счастье любви. Рядом сияет Кира, и этого достаточно, чтобы заполнить жизнью мертвые земли.

- Здесь, мы разобьем сад. Построим огромный дом, обязательно с бассейном, в котором будет много свежей воды. И будем валяться на зеленой-зеленой траве, впитывая в себя солнце и расцветая маковым цветом.

- Почему маковым? - спрашивает Кира, счищая с меча кровь.

- Потому что ты цветешь маковым цветом, когда я валяюсь близко-близко к тебе, а мои руки...

- Прекрати! - вспыхивает Кира, и Марина смеется.

- Я тебя люблю, - неожиданно серьезно говорит она спустя пару секунд и целует свою женщину. В щеку. С трепетом. Потому что перед ней богиня: сильная, но хрупкая. Как цветок, выросший в пустыне.

- Да ну тебя, - бурчит Кира и отворачивается.

Она не умеет принимать любовь. Наверное, потому, что никогда не любила себя. Зеркала вечно кричали о ее уродстве и захлебывались амальгамой, пока она не отводила взгляд, зарекаясь снова проходить мимо.

Когда Марина прибрала Киру к своим рукам, та смотрела на нее огромными серыми глазами и ждала. Пока ударят, пока прогонят прочь, пока из горла потечет ядовитая амальгама, обжигая уши звонким, издевательским смехом. А сейчас — стала сильной, и в ее руках горит карающий меч, которого боится тупая нечисть.

- Но сначала мы освободим Пески, - говорит Марина. - Они загоняли нас. Они запугивали нас. Они ломали нас. Теперь — их черед.

Киру пугает лед в голосе любимой. Та словно ненавидит весь мир, всех тех, кто не принял и убивал, и это пугает больше их ненависти. Кира делает шаг назад и нерешительно смотрит на Марину.

- Неужели ты боишься? - спрашивает та, запуская пальцы в волосы любимой и обжигая губы дыханием.

- Да, - кивает Кира.

Марина целует ее. Долго, нежно, до тех пор, пока в голове не взорвется новая Вселенная, переполнив легкие стоном. Кира не глядя убивает монстров, которые оказались так глупы, что кинулись на «беззащитных» богинь. С каждым трупом она понимает, что ни за что не остановится. Она не мстит, она всего лишь возвращает украденные жизни и воздает почести мертвым, а потому будет счастлива со своей любимой, даже если для этого придется убить всех монстров в мире.

Кира больше не боится, Марина вновь вернула ее на линию, только на этот раз — красную, и рука сплавляется с мечом, потому что они — одно целое, и это ничем не изменить.

- Ни до, ни после, ни вместо, - шепчет Кира припухшими губами.

- Но вместе, - улыбается Марина и рассекает острыми перьями монстра без лица и имени.

Их сотни и тысячи, они лезут со всех сторон и скребутся в душу, чтобы выцарапать запретную любовь и обратить в одну из них — обычных, безликих, словно сотканных из плотного кровавого тумана, который лужами оседает на чернильно-черном асфальте в пятнах электрического света.

- Вместе, - широко улыбается Кира и разбивает еще одно тело, сотканное из проклятий и злобы.

Кровавая крошка оседает на крыльях и забивается в ноздри. От этого невыразимо тянет чихать. Кира размахивает мечом и чихает. Раз. Другой. Третий...

- Шесть! - со смехом считает Марина. - Семь! Восемь! Оргазм! Ты мне изменила, но я прощу.

Кира хочет сказать любимой, что у той дурацкие шуточки, но не может остановиться и чихает, чихает, чихает. Из ее носа вылетают десятки Карин, которые с тонким писком кидаются на монстров. Кира кричит и ругается, топает в гневе ногой — детям не место на поле боя, — но феечки не обращают внимания и с азартом рвут монстров на части.

- Хоть бы ты на них повлияла, - недовольно говорит Кира, чувствуя себя пустой и опустошенной.

- Мы боремся за то, чтобы быть свободными и счастливыми, - отвечает Марина. - И мы будем ограничивать наших феечек?

Это даже обидно. Любимая не хочет поддержать, и за это хочется отлучить ее от тела. Но слишком больно, когда крылья расцепляются, и Кира остается одна. Потому она быстро забывает об обиде и продолжает сражаться с безликим врагом, имя которому — Ненависть.

- Я тоже тебя люблю, - говорит Кира, всем телом ощущая Марину. Словно они одно целое.

Впрочем, они — одно целое.

Под черной майкой играет кровь,

И мы готовы побеждать,

Так дай нам дело, без лишних слов

Отправь подальше воевать!

Войну придумай,

Придумай нам врага,

И смерть, что рыщет в трёх шагах!

- Я умираю каждый раз, когда под кожей талый лед, - жалуется Марина.

Ей скучно. Ей чертовски скучно с тех пор, как враги разбежались в самые дальние края Песков, и был построен огромный дом с бассейном, над которым резвятся феечки. Кира замечательно справляется с ролью антидепрессанта, но ее слишком много во всего одной бесконечности.

- Мне нужно движение, - говорит Марина. - Я хочу драться, понимаешь? Я не из воды, во мне кровь, красная, густая, горячая! И она требует движения! Слышишь?!

- Слышу, - отвечает Кира и садится.

Ее крылья ослабли и больше не слепят белизной. Крылья Марины — поседели и не душат черным. Наверное, обе просто сливаются все сильнее, пока не станут серыми, обычными. Кира думает, что это не так уж и плохо, но ее любимая — страдает, а значит, нельзя оставаться на одном месте.

- Мы можем отправиться на охоту, - предлагает Кира. - Эти Пески мы вычистили, но Пески бесконечны, помнишь? Лента вьется без конца и края, как петля Мебиуса, а значит, где-то рычит «Кристина», и ее стальные зубы калечат наших сестер. И даже некоторых братьев. Пойдем?

Марина хмурится, и ее тяжелый взгляд прибивает к земле.

- Ты же не хочешь, - говорит она.

- Хочу. Я тоже устала от талого льда, - спокойно говорит Кира и целует запястье своей скучающей женщины.

- Честно врешь? - с воодушевлением спрашивает Марина.

- Честно вру.

Они смеются, и феечки с любопытством смотрят на своих родителей, собравшись вокруг них тонко звенящим облаком.

Марина сияет, ее крылья наливаются черным, и Кира надеется, что они впитают горечь, которая впивается в желудок. Она совершенно не хочет уходить из своего дома, в котором ей хорошо, но идиллия все равно разобьется, если любимая будет страдать. Потому — можно солгать. А потом — поверить в собственную ложь. К тому же, пусть Кира не желает в этом признаваться, она на самом деле скучает по драке, а кисти — одиноко без меча.

Марина поднимается и расправляет крылья: чуть мятые и вялые, но по ним уже бежит черная жизнь, и красные феечки со смехом стучат по звонким перьям. Киру захлестывает любовь, которая абсентом бьет в голову и терпко впивается в тело.

- Мы будем драться? - спрашивает Кира.

- Это наш трип, - кивает Марина и рисует своим воображением меч в руке и монстров на горизонте.

Девушки вдыхают и, взявшись за руки, бросаются на красную ленту.

Они создают Вселенную. Вселенная создает их.

Феечки звонко смеются, купаясь под кровавым дождем.

Конец