Предисловие

Oh how I wish

For soothing rain

All I wish is to dream again

My loving heart

Lost in the dark

For hope I'd give my everything

Nightwish “Nemo”

Белесое солнце нещадно било по глазам. Его свет скользил по ровному снежному зеркалу. Снег был невинно чист, как мысли юной девочки ступившей на землю большого города. Скоро холодная равнина потеряет свою чистоту под тяжестью пороков и подошв обуви копошащихся людей, снующих по своим делам подобно неугомонным неразумным муравьям. Вечные угасающие силы, силы двигающие жизнь вперед, силы, не замечающие непреодолимой преграды, заставляющей топтаться на месте. Собираясь в единое целое они волной накатывают на неприступную крепость своего существования, рассыпаются на мельчайшие частички и оседают, некоторое время не шевелясь, накапливая энергию для нового бессмысленного удара. Жизнь не стоит на месте. Жизнь всегда двигается, двигается по замкнутому знаку бесконечности. Новый удар, новый скачок вперед, и чем он сильнее, тем дольше капельки существования будут выжидать, и набираться сил. А сейчас просто день, просто зимний день с его морозным воздухом, обжигающим глаза холодным Солнцем и пока нетронутым свежевыпавшим снегом, прикрывающим пропитанную кровью и слезами землю.
Харука застегнула куртку до конца, под самое горло. Вечный и привычный для ровного плато ветер норовил забраться глубже под одежду и согреться около теплого тела. Но Харука не хотела мерзнуть. Она стояла на скользком обледенелом камне и ждала. Мертвое порождение природы под ногами безмолвно ждало вместе с ней. Ждало когда, наконец, ему вернут его покой. Каждый желает покоя в своем маленьком мирке. Громкий клаксон прорезал гнетущую тишину. С дальнего, темнеющего на общей белой картине дерева, с громкими, режущими слух, криками тяжело поднялись в небо вороны. Сидевшие ранее большие птицы на сухих замерзших ветках уснувшего дерева, которое так напоминало черный высохший скелет невиданного зверя, сейчас кружили над снежным плато. Тени от их крыльев бесформенными кляксами метались по снегу. Харука поморщилась. Шум от крыльев неприятно давил. Вороны полетели в сторону шоссе, откуда и донесся нетерпеливый голос цивилизации. Харука проводила их скучающим взглядом. Птицы улетели. Стало опять тихо.
Внезапно она сорвалась с места, оттолкнулась от камня, будто от трамплина и взмыла в блеклое небо. Секунду спустя на камень с огромной скоростью опустилось лезвие широкого короткого меча. Ребром. Снежная пыль взвилась под ногами Харуки, колени тоскливо заныли от неудобного приземления. Она не двигалась. Замерев на одном колене и уткнувшись лбом во второе, она ждала своего противника, что остался шагов за двадцать от нее, за спиной, возле ищущего покоя камня. Но никто не нападал. Харука резко оглянулась и прямо посмотрела в смеющиеся глаза. В них играли блики от снега, в мягких, как подтаявший шоколад, не устающих и таких безразличных.
Он смотрел на нее с какой-то лишь ему известной гордостью. Фигура Харуки сжатая, как готовая в любую минуту выстрелить пружина, звала его. Звала сразиться. Очередной бессмысленный бой. Его забавляло ее упрямство, он потакал ей в ее жажде сражения, в которых не было победителей. Только проигравшие. Они оба. Но каждый раз, меняя декорации с легкостью обмена дня и ночи, они скрещивали свои клинки. Он призывно улыбнулся, открыто, без какой-либо насмешки. И Харука рванулась к нему. Прорезая ботинками снежное полотно, которым недавно любовалась, она неслась к нему, пригнувшись, отведя пустые руки за спину, не отрывая взгляда от его глаз. Снежная пыль оседала на ее горящих щеках, превращалась в капли, в никогда не пролитые слезы. Их разделял какой-то десяток метров, но ей казалось, что приходится бежать целую вечность. Но вот он близко, еще не поднял меч. Харука вздохнула всех грудью, ощущая как холодный воздух отчаянно колит легкие, но гибнет и вырывается ее горячим дыханием. Она молнией оторвалась от земли, ее тело заслонило Солнце от него, на лицо легла тень. Сжав правую руку, будто в ней было оружие, резко, рассекая воздух, она замахнулась и ударила. Глазу человека или любого другого живого существа было не различить в какой именно момент в руке Харуки появился восточный ятаган. Клинок слился цветом с всевидящим светилом, блеснув алым раненым рубином, и обрушился на выставленное в защиту лезвие меча. Она слегка кивнула в ответ на его сожалеющую улыбку. Обмен взглядами или скорее чувствами занял долю секунды, а потом от точки сближения оружия с глухим хлопком грянула ударная волна. Противников отбросило в разные стороны. Харуку протащило спиной по снегу до ближайшего дерева, соседа пристанища говорливых черных воронов. Его же откинуло в нанесенный за ночь свежий сугроб.
Харука расслабилась. Ятаган выпал из спокойной руки на снег и, блеснув на прощание, исчез. Она глубоко дышала ртом, лежа на спине и, щурясь, считала круги в глазах. Куртка не промокала, в отличие от джинсов и ботинок, в которые попал вездесущий снег. Харука чувствовала, как каждая снежинка тает и впитывается в носки. Чувство было обреченным и бессмысленным. Все-таки промочила ноги.
- Я опоздал.
Он уже встал на ноги и отряхивал снег с волос. Он знал, что она может пролежать так до наступления ночи, но ему не хотелось оставаться на поруганном снежном плато. Неуютно было. Слишком тихо. Для Харуки, конечно, это ощущение было приятным, но он скучал. Его привлекали шумные улицы полные людей, за которыми он привык и любил наблюдать.
- Может, пойдем уже?
Теперь он шептал, но знал, что она услышала его, как будто лежала не на другом краю снежного поля, а подле него. Знал и был горд этим.
Харука рывком села. Оставаться на плато действительно было бессмысленно. Для него. Но быть одной она не хотела. Слишком привыкла к компании, к его компании. Харука не спеша, встала и пошла ему навстречу. Не торопясь, слушая, как прощально скрипят снежинки под подошвой промокших ботинок, зная, что он не любит медлительности. Не остановившись рядом с ним, она пошла к шоссе, где ждала ее машина. Мотор должен быть еще теплым, значит, можно будет сразу ехать в город. По эту сторону плато снег лежал ровно, только аккуратные отпечатки ее следов. Только ее.
- Как ты шел?
Он был рядом, не отставал. Старался заглянуть в ее отрешенное лицо.
- Я не шел.
Харука скосилась на него, но не ответила. Проверял. Опять. Теперь ясно, почему она услышала его в последний момент.
В машине включила печку. Мокрые джинсы неприятно липли к ногам, было сыро и холодно, она пыталась согреться.
- Замерзла?
Он участливо смотрел на нее. Харука не ответила. Сам прекрасно видит.
- Не против?
Он повел рукой над ее ногами. Джинсы сразу высохли, как и ботинки.
- Спасибо.
Ехали молча. Ворчало радио. Дешевые однодневные песенки, купленные за деньги мертвых душ сменялись бойкой рекламой и бессмысленной болтовней ди-джеев. Затянулась какая-то нудная песня про разлуку и о любви.
- Почему мы не продолжили?
- А смысл?
Харука усмехнулась. Бой действительно оказался слишком коротким, но у нее не было настроения на что-то большее. Она могла бы кинуться в атаку вместо того, чтобы отмораживать поясницу в снегу. Но не хотела.
- Зачем тогда звала?
Теперь казалось, он был недоволен. В такие минуты он напоминал Харуке маленького обиженного мальчишку, она помнила таких из своего детства. Они так же дулись без повода.
- Ты был занят?
Разговор был ленивый. Его не тянуло на привычные пафосные речи, а Харука просто ответно усмехалась.
- Может и так. Имею я право на обычные человеческие радости?
- Ты хоть имя этой радости запомнил?
Казалось его задела ее насмешливость. Он отвернулся к окну и долго молчал. Для него долго. Радио успело сменить всего пару песен.
- Я верю в сны и любовь, Харука. Тебе ли этого не знать.
Теперь замолчала она. Ей было больно, и он прекрасно это видел. Служба у него такая - видеть.
- Прости, не хотел тебя обидеть.
- Все нормально. Я просто не выспалась.
Радио звенело какой-то веселой песенкой. Детский совсем еще голосок пел о своем маленьком счастье, хотел поделиться им со всеми, кто его слышит. Он пытался быть искренним.
- Веришь ему?
Харука удивленно оглянулась.
- Почему ты спросил?
- Ты пальцами ритм отбиваешь.
Она улыбнулась. И через секунду рассмеялась. Он хмуро смотрел на нее, не любил такой смех. Харука редко смеялась, по-настоящему смеялась в его присутствии, хоть она и не верила, но он был очень рад ее искренности.
Синий присыпанный снегом седан остановился около одной из высоток в жилой части города. Здание темной громадиной подпирало безмолвные небеса, глядя на мир тусклыми серыми окнами. В некоторых уже горел свет, зимой рано темнеет. Желтые редкие пятна на общем сизом, грязном плане высотки казались чужими. От них веяло теплотой и уютом. Где-то смотрели дневные передачи дети, повторяя простые бестолковые движения героя на телеэкране; где-то пришедшие пораньше с работы люди оглядывали просторы холодильников, с трудом представляя, что можно приготовить к ужину; а где-то, баюкая в руках старую облезлую кошку, в скрипучем кресле-качалке сидела старая одинокая женщина, смотрела в окно и ждала своего сына, который не приезжал к ней больше месяца, хоть и жил за пару кварталов отсюда.
- Зайдешь?
Он отрицательно помотал головой, не любил бывать у нее в квартире. Слишком тихо там.
- Я пойду. Захочешь встретиться - знаешь, где меня найти.
- Ты же первый за мной явишься. Спорю даже, что завтра утром.
Он картинно пожал плечами и неопределенно улыбнулся. Так и будет. Завтра Харука проснется от запаха кофе, от возмущенного звона падающей на пол посуды и тихих крепких выражений. Он развернулся, натянул на голову черную вязаную шапку, которую достал из кармана и пружинисто зашагал по улице.
- Идзанаги!
Он резко оглянулся, будто бы с опаской, как затравленный зверек, по следу которого идет ищейка. И она близко.
- Так как зовут твою маленькую радость?
Это была всего лишь Харука, все еще стоящая около своей машины и щурившаяся против рано уходящего на покой Солнца. Он выпрямился.
- А знаешь, имени я действительно не помню, Синацу.
- В расчете.
Она удовлетворенно усмехнулась и махнула на прощание рукой.
- Пока, Харука.
Его шепот долетел до ушей девушки, как и скрип удаляющихся шагов.
Лифт надрывно скрежетал, напоминая сухой противный кашель больного человека. Створки со скрипом, к которому привыкаешь и замечаешь только прислушавшись, разъехались в стороны, выпуская Харуку в коридор. Сухая с выцветшими, но до сих пор густыми, волосами женщина спускала в мусоропровод пакет с отходами. В ногах у нее крутилась некрасивая кошка. Харука слегка поклонилась соседке и отперла дверь своей квартиры.
- Я дома.
Тишина всколыхнулась. Раскаты усталого голоса прокатились по мрачным стенам, разбившись вдребезги в большой комнате. Харуку никто не встречал. Ключи звякнули на подставке среди смятых салфеток, которыми она протирала обувь, ленясь завести приличную щетку. Касаясь шершавых стен кончиками пальцев Харука прошло в комнату, скинула куртку на захламленный диван и пошла в ванную. Шум воды заполнял ее голову. Колкие горячие струи, вырывающиеся из душа, успокаивали, заставляя гулять по телу мелкие мурашки. Харука уперлась руками в стену, размяла плечи и опустила голову. Вода стекала по волосам, задерживалась на приоткрытых губах, шепчущих простенькие слова въедливой песенки с радиоволн. Пена неровным слоем ложилась на кожу, смешивая свой запах с паром и ее мыслями. Рекламный слоган на бутылке с гелем для душа обещал отличное настроение и превосходное самочувствие после использования такой дивной продукции. Но на Харуку реклама не действовала. Усталость, настоящую усталость, от которой не спастись и которая следует за тобой тенью, нельзя смыть обычным цитрусовым ароматом. Она втирается в кожу, струиться вместе с кровью по венам и оседает хлопьями на дне сердца.
Ужин был не хитрым, всего-то стоило достать из холодильника и разогреть заботливо приготовленный чужими руками полуфабрикат. Телевизор вещал о погоде в странах Европы, показывал любовные перипетии ненастоящей жизни и без устали гнал старые фильмы. Харука с интересом и усмешкой смотрела, как один персонаж, состряпанный по канону боевиков, спасает весь мир, отделавшись лишь парой синяков и безмерной любовью крашеной блондинки. В комнате стало совсем темно. Голубой свет от экрана плясал странный беспорядочный танец по стенам и лицу Харуки, пытался отразиться в глазах, но терпел неудачу за неудачей. Она выгребла все лишние вещи с дивана, нашарила тяжелый старый плеер и одела наушники. Увеличивала громкость, пока шумы улицы, разговоры соседей и собственное дыхание не удушила грохочущая музыка. Харука уснула.

Глава I.

Добро пожаловать за край холодных скучных дней,

Я научу тебя играть с фантазией твоей.

Добро пожаловать на край последней западни,

Я научусь с тобой играть, лишь руку протяни.

Кукрыниксы “Кайф”

Харука смотрела на картину. Размытые синие линии частью сменялись на почти белые, в них с трудом угадывалось голубое туманное свечение. Отрывистые сизые штрихи клочьями висели в полном, казалось, беспорядке по центру холста, чуть яснее по левому краю. Два темных колодца тянулись единственными четкими линиями. Посетители галереи не останавливались около этого полотна, оно казалось чужим и неприкасаемым для их взглядов. Но Харука вглядывалась именно в эту картину. Она была другой, совершенно не похожей на ранее ею виденные.

- На что смотрим?

Она не оглянулась. Зачем? Этот голос преследовал ее последние полгода, ходил по пятам, иногда давая сладко-горькие часы покоя и сна. Рядом с ним время же летело незаметно, останавливаясь лишь в пылу боя, мрачно-красным облаком зависая в ее сознании. Харука сравнивала его голос с пряным вкусом корицы, не такой сладкий, как ваниль, но не такой успокаивающий, как выдержанное вино.

- Зачем ты пришла сюда?

Он привык не получать ответов на многие свои вопросы, в чем-то это удовлетворяло его. Как истинный оратор, рожденный убеждать, он любил говорить, чтобы его слушали. Раздражало только то, что Харука отсеивала его пылкую речь сквозь сито своих мыслей, оставляя только крупные частицы и цепляющиеся за жизнь мимолетные откровения.

- Не видишь разве? Картины смотрю. Зачем еще ходят в музей?

- Например, встретить кого-то особенного.

- Что ты имеешь в виду?

- Не заговаривай мне зубы, Харука. Думаешь, я не знаю кто автор этой картины? Ты же пришла к ней.

- Нет.

Она ответила спокойно. От ее спокойствия ему становилось стыдно, стыдно оттого, что это он виноват в ее отрешенном тоне, в усталых глазах, оттого, что чувствовал свою вину. А еще он злился. Другого пути не было, он сотню раз говорил ей это, Харука соглашалась с ним, и сотню раз нарушала неписанный закон.

- Мы вроде договаривались, что ты не будешь видеться с ней? Или ты забыла?

- Я не знала, что она будет здесь. Не умею я читать мысли людей.

- А ты учись!

Она обернулась к нему. Он был чуть выше, поэтому посмотреть на него свысока не получалось, его самомнение зашкаливало, рывками переходя в эгоизм. Эгоистом он нравился ей. Что бы он ни говорил, как пламенно не убеждал ее, сам не смог полностью победить в себе чувства.

- Когда?

- Прямо сейчас. Зачем тянуть? Пойдем на крышу.

Харука кивнула. Бросив последний прощальный взгляд на заинтересовавшую ее картину, она последовала за ним. Посетители галереи не видели на шершавом холсте то, что видела она, даже он не увидел. Никто и никогда прежде не рисовал ветер с размытым человеческим лицом. И все-таки Харука лгала. Прекрасно знала, что она будет сегодня на собственной выставке. И Харука пришла, закутавшись в мешковатый мягкий темный балахон, надвинула кепку на самые глаза и закрыла лицо капюшоном. Чтобы не узнала. Дивно было видеть аккуратно и чисто одетого ребенка улиц в картинной галерее, который, не отрываясь, смотрел на переплетение коротких, но полных неизвестного чувства мазков. Посетители неодобрительно косились на нее, ждали подвоха в этой настораживающей пьесе для одного человека. И дождались. Он, в отличие от Харуки, был как всегда неотразим и презентабелен, любил светлые костюмы с черной рубашкой, и пылающим на груди алым галстуком. Но ей было плевать на мнение окружающих, на их едкий шепот за спиной, который был ясен и понятен, как если бы они говорили в полную силу. Харука видела ее, пусть со спины, пусть издалека, этого хватило.

…На крыше скучающий ветер перебирал сухие снежинки, встряхивая их и ласково перенося на новые места. Небо затянуло грязными комкаными облаками, плотным кольцом окружившими любопытное Солнце. По ушам Харуки ударил гомон мегаполиса, она поморщилась. Шепот тянулся по слуху куда приятнее.

- Кого хочешь?

- Побольше бы кого-нибудь. И позлее. Напряжение снять.

Он кивнул. Пусть она храбрится. Его чудовища всегда были чересчур кровожадными и беспощадными, поэтому он и не любил создавать их. Проще было самому, чисто и аккуратно, без лишних усилий и нечаянных жертв. Но биться сейчас с Харукой означало признать ее превосходство, не в бою, в сражении они были равны, с одинаковыми перевесами каждый в свою сторону. А он хотел наказать ее, не столько за ослушание, Харуку нельзя было принуждать к исполнению договора, невозможно, сколько от зависти. Харука любила ее до сих пор, а он злился, ревновал.

- Голем?

- Давай.

Големов он предпочитал чаще всего. Ногтем мизинца он порезал себе левое запястье, слегка, ранка тут же затянулась. Капелька крови успевшая выползти на морозный воздух лениво, будто нехотя упала на снег под его ногами. Снег тут же начал стремительно таять, превращаясь в шипящую воду, окрашенную матовой слезой крови. Харуке нравился этот процесс, своего рода рождение, и хотя слабо пробивающемуся светилу напоказ появится чудовище, оно будет живым. Во всяком случае, ревут они вполне натурально для живых существ. Он отошел подальше, в драке двоих, третий не нужен. Харука справится сама. Всегда справлялась. Голем рос. Из лужи вырастала могучая человекообразная фигура. Грубые, будто скомканные из мокрой глины, черты лица, горящие бездушной яростью желтые глаза, прячущиеся под нависающими тяжелыми надбровными дугами, кривой глубокий порез вместо рта, в который со свистом засасывался воздух. Длиннорукий, коротконогий, грузный и с виду неуклюжий монстр, из кожи которого сочилась красная, с бордовыми переливами, слизь, нависал громадой над Харукой.

Два огромных кулака, каждый размером с голову человека, тяжело рухнули ей под ноги. Харука, как стрела от тугой тетивы, взвилась в воздух, запрыгнула, как кошка, чудовищу на плечи, наклонилась к свирепой морде, и что было силы надавила большими пальцами ему на глаза. Голем взревел. Трехпалые ладони метнулись к Харуке и, сжав тело, так что заскрипел остов, он скинул ее с себя. Она пролетела до вентиляционного бокса, встретившись с ним спиной, упала. Опасно хрустнул позвоночник. Вместе с невеселым, но довольным смехом из нее вырывались капли крови. Казалось, Харука пала, и от горечи поражения у нее истерика. Голем поверил. Размашисто он схватил ее за горло, давил, тихо рыча в ее усмехающееся лицо. Харука расслабилась, позвала, и подрагивающие от нетерпения пальцы резко сомкнулись на рукоятке появившегося ятагана. Монстр болезненно дернулся, с первого удара ей не удалось полностью отрубить ему руку. Второй удар, еще. Искромсанная конечность гулко шлепнулась ей под ноги, марая хоть и притоптанный, но белый снег. Голем ревел от боли. А Харука, ухватив ятаган двумя руками, с маниакальным упорством кромсала его тело. Дерзкий взмах и на плече монстра трепещет глубокая рана. Скользящий порез по брюху и на снег с чавканьем вываливаются внутренности. Сильный рубящий удар сверху и приклоненное почти мертвое неживое чудовище лишается головы. Смрадная кровь фонтанирует на нее, а она упивается победой, надменно глядя на поверженного монстра.

- Ну и как самочувствие?

- Лучше не придумаешь!

- Да? А видок у тебя еще тот! В фильме ужасов сниматься не собираешься? Уверен, кастинг ты пройдешь сразу же!

- Может быть. Только ты будешь моим партнером! Я, чур, маньяк-убийца, а ты моя невинная жертва.

Он подошел к ней. Светлый пиджак облюбовал заинтересованный, но непонятный ветер, прокрадываясь глубже, к рубашке, под нее, тревожа лоснящийся алый галстук. Он присел на корточки у изуродованного тела голема, с интересом рассматривая застывшую на морде чудовища гримасу боли. Харука выпустила пар.

- Мусор уберешь?

- Как всегда.

Он повел рукой над останками монстра. Морозный воздух трепетал и плавился, голем испарялся, оставив после себя только темнеющую маленькую алую точку. Он посмотрел на Харуку.

- Может тебе одежду почистить? Все-таки по улице ходить в таком виде…

- Буду благодарна.

Он усмехнулся. Встав и развернувшись, подошел к краю крыши, мимоходом щелкнул пальцами и, спрятав руки в карманы брюк, опустил взгляд на шумящую внизу улицу. Харука оглядела себя, скорее по привычке, одежда была совершенно чистой, только рукав трепетал рваными краями. По кисти, от запястья и вдоль указательного пальца тянулась тоненькая струйка крови.

- Он зацепил тебя?

- Похоже на то. Странно, а я даже не заметила.

- Ничего смешного.

Он угрюмо посмотрел на нее. Укоризненно.

- Залечить?

- Сама затянется.

Харука сняла кепку, взлохматила себе волосы и, надвинув козырек по самые глаза, пошла к выходу с крыши. Он не оглянулся на нее.

- До вечера, Харука.

- А сегодня?..

- Да, сегодня пятница.

Она устало сморщилась и, показательно хлопнув дверью, ушла с крыши. Он странно усмехнулся. Четыре раза в месяц, в пятый день каждой недели он творил зло. Во всяком случае, так говорила Харука, а он ласково улыбался ей в лицо и спрашивал, почему она не останавливает его. Созидатель из нее получался матерый, со скучным уставшим взглядом, с отсутствием жалости и сострадания. Он научил ее быть такой. Тогда, когда впервые он увидел ее сражающейся с его демоническими тварями, она была другой. По-детски наивной и горячей, неразумно поспешной и упрямо воинственной. Долг защищать человечество тек у нее по венам вместе с кровью. Это позабавило его. Из прозрачной тени летних вечеров он наблюдал за ней, впитывал мягкими глазами каждое резкое движение, запоминал блеск ее глаз. Он сразу понял, что Харука именно та, кто ему нужен. Только была небольшая проблема. Как и все люди, она была слаба перед чувствами, она любила. Он бесился, не понимая этого, а потом просто пришел к ней. Та сладкая летняя ночь изменила ход как минимум трех жизней. Без наивного костюма воина она была похожа на юношу, но его не отпугнуло это преображение, заинтересовало скорее и заинтриговало. Теперь же Харука не превращается в Урануса. Глупое кукольное представление с переодеванием засыпали золотые и бронзовые листья осени, смыли более поздние дожди ее необдуманность и поспешность, завязла в грязи от подтаявшего снега ее жажда свободы. Он знал, что слишком сильно давит на нее. Давил, когда, улыбаясь одними глазами, шепотом, чтобы не разбудить ее художницу, втолковывал ей, зачем пришел. Он тогда пообещал смести Японию с карты Мира, если она откажется. И сделал бы это, но Харука поставила невидимый росчерк на приговоре, аккуратно им составленном. То утро, после летней первой их ночи на правах партнеров, художница последний раз встречала с Харукой. Он не смел тронуть ее в тот день, дал проводить умаявшееся за день Солнце, разрешил пересчитать все звезды и неслышно повыть на луну. А в тишине рождения нового суматошного дня сел рядом с ней на холодную с ночи металлическую скамью в парке и долго сидел рядом.

- И что теперь?

Этим вопросом она дала полное согласие. Он широко улыбнулся ей тогда, прищуриваясь и мурлыкая слова.

- Теперь мы вместе. Я научу тебя быть тем, кто ты есть.

Харука не поняла его слов. Тогда. “Вместе” для него вовсе не означало делить постель и душу, он испытывал влечение к Харуке, и она это знала, но совсем не сексуальное. Ее тоже влекло к нему. Его мягкие глаза следили за ней каждую секунду. Когда она ходила в душ, ради проказы показывала распрямленный средний палец в пустоту, зная, что где бы он ни был, он видел ее и наверняка сейчас улыбается от уха до уха. А потом он научил ее слышать. Тот день Харука прокляла. Серый и липкий, как молочный туман, он навсегда врезался ей в память. Она разозлила его, только она могла это сделать, и, размахивая руками, как не умеющий летать птенец, он заставил остановиться всю копошащуюся жизнь. Сейчас Харука с болью вспоминает ту тишину, ругает себя за прошлый страх перед ней. Она напрягала слух, все сильнее и сильнее, пока не услышала глухие сбитые удары сердца замеревшего неподалеку человека в сером пальто. И тут же на нее грянул непрекращающийся, зудящий гомон звуков. Она слышала шуршание последних, будто приклеенных к веткам, листьев, как грохот бордовых листов металла падающих с высоты на залежи полых больших в диаметре труб. Ленивый топот засыпающих на ходу насекомых стрелял внутри ее головы разрывными патронами. А людей в тот день она начала скупо ненавидеть, от их говора раскалывался, как яйцо, ее обожженный разум.

- Привыкай. Это только начало.

И Харука привыкла. До прощального лета она любила повторять, что она ветер, усмехаясь, сейчас она говорила, что все это детские игрушки. Теперь ветер был ее послушным домашним котенком, скрадывая общий поток гама, притупляя острое копье, вонзающееся в нее от любого звука. Сунацу, так стал называть Харуку он, когда она рассказала это ему. Своего имени он не любил, говорил, что Татибана вымыла из него все лишнее, в том числе и имя. Иногда, когда Харука сердилась на него или наоборот, желая позлить, из озорства она звала его Идзанаги. Он не любил, когда его звали именем бога, это придумали люди, обычно ворчал он . Просил ее не уподобляться им.

Сегодня была пятница. Сегодня он будет убивать. Странный пункт неписанного договора между ним и Харукой. Он убивает, а она смотрит. Если захочет, пытается его остановить. Но чаще всего просто созерцает, он преображается в убийстве, упиваясь видом корчившихся жертв, и в такие моменты Харука смотрела на него с тем же чувством, с каким он смотрит на нее, сражающуюся с порождениями его матовой крови.

…Она узнала его. Сама себе удивилась, ведь прошло уже целых полгода, да и сейчас он стоял к ней спиной. Светлый костюм обтягивал его, как ей показалось, поправившуюся фигуру. Или просто плечи казались шире, свободнее. Он стоял за спиной какого-то подростка, худого, спрятанного в мешковатом балахоне, и иногда наклоняясь, что-то говорил. Мичиру не слышала слов, смотрела только на шевелящиеся губы. Подросток, не отрываясь, смотрел на одну из ее картин. Она висела в отдалении от всех остальных, отличалась, не вписывалась в общий план ее новой выставки. Да, на нее мало кто и смотрел. Мичиру сама не понимала, зачем выставила ее на всеобщее обозрение. Надеялась, успокаивала она себя и тут же начинала нервно щелкать пальцами. Но этот закрытый для мира подросток первый кто так внимательно изучает светлое полотно. Мичиру хмурилась. Она и не думала, что встретит его еще раз в своей жизни, легко пришел и так же незаметно ушел. Но сейчас он был на ее выставке и казался чем-то недовольным.

Подросток обернулся к нему, лицо скрыто тенью от длинного козырька кепки, только округлая линия бледного подбородка. Они говорили, а потом развернулись и пошли к выходу из зала. Почему-то Мичиру занервничала. Худой парень, сунувший руки в безразмерные карманы балахона, шел, свесив голову, то ли на казнь, то ли на будущий шумный праздник. Большой капюшон, достойный палачей инквизиции, совсем скрыл его лицо, оставив зиять черную пустоту вместо бледной кожи. Они шли быстро, ловко вальсируя сквозь плотно сжатые спины на удивление многочисленных посетителей. Мичиру не поспевала за ними и потеряла из виду. Поток людей схлынул, это была всего лишь одна группа, ведомая скучным неумолкающим экскурсоводом, стало неуютно пусто. Она поежилась, неприятное беспокойство не отпустило ее.

Шла дальше, первый этаж остался на два пролета лестницы ниже, второй был оккупирован туристами. Мичиру обошла и его. Статного знакомца в светлом костюме и худого подростка нигде не было. На скупом жестком диванчике напротив зала с прикладным искусством бдительно следил за туристами молодой с рябым лицом охранник. Она подошла к нему.

- Скажите, вы не видели здесь высокого темноволосого мужчину в светлом костюме? Он мог быть вместе с подростком.

Охранник лениво скосился на Мичиру, будто укоряя за то, что она отвлекает его от службы. В детстве рябой парень мечтал стать настоящим сыщиком, каких показывал не выключающийся в его семье телевизор. Но он был лишь охранником в музее и обязан был указывать потерявшимся среди картин людям нужный путь к китайскому залу или к пышной эпохе возрождения. Молодые девушки редко баловали его вниманием. Желто-мутная дотошность всегда играла в нем ярче, чем обычная приветливость.

- А зачем вам знать?

- Это… Это мой знакомый.

Мичиру могла развернуться и уйти прямо сейчас, но туманное размытое ощущение, сворачивающееся в клубок где-то внутри, не давало ей покоя. Она видела Его, назвать по другому этого ухоженного хозяина темного затылка художница не могла, имени не знала. И что-то говорило ей, что сегодняшняя встреча обещает кончиться чем-то внезапным.

- Они были здесь. Да. Ваш знакомый и какой-то щуплый парень. Знаю я таких как он, заходят сюда, чтобы погреться. Говорил я, что не надо было делать вход свободным, теперь шляются всякие.

Охранник был занудлив и ворчлив. Мичиру скользяще усмехнулась, кем бы ни был тот балахонистый подросток, он ни в коем случае не пришел в музей просто погреться. Она опять вспомнила, как внимательно он разглядывал ее картину, и поежилась, как от сырости. Сейчас она поняла, что было что-то знакомое в его движениях. Когда он вынимал руку из кармана, чтобы натянуть поглубже на глаза кепку, ей казалось, что он тянется дотронуться до высохшей краски, провести по ней кончиками тонких пальцев, надолго задержаться на ее росписи. Мичиру улыбнулась охраннику.

- А куда они пошли?

- К служебной лестнице. Ваш знакомый работает у нас, я и не остановил его.

Рябой парень вовсе не врал, он действительно был уверен, что знакомый этой девушки работник музея. Думай он иначе, он бы не пропустил чужака к лестнице и ценой собственной жизни. Маленький чахнущий герой.

- Что ты ему внушил? Что ты его лучший друг?

- Нет. Он просто видит, что я заморский эксперт. Меня трогать нельзя.

Охранник не слышал этого разговора, не слышал, как усмехнулась Харука, без всякого сочувствия скосившись на него. Они скрылись на служебной лестнице, а он не остановил их.

Мичиру кивком поблагодарила его и пошла туда же. На лестнице гулял сквозняк, четыре пролета вверх громко хлопала железная дверь, ведущая на крышу, которой играл ветер. Мичиру пошла туда. Под ногами были обледенелые ступени, почему-то на лестнице было очень холодно. Она шла аккуратно и медленно, цепляясь за перила в страхе упасть и свернуть себе шею. Дверь хлопала. Этот звук раздражал ее по непонятной причине и заставлял идти еще медленнее, через силу. Внезапно ей на плечо легла чья-то большая теплая ладонь. Рябой охранник криво и виновато улыбнулся, будто извиняясь, что испугал ее.

- Что вы здесь делаете?

- Решил составить вам компанию. Как-никак я отвечаю за безопасность своего участка. И…

Он многозначительно замолчал. Они молча поднимались к все еще хлопающей двери. Охранник слукавил, плевать ему было на служебную лестницу, по ней мало кто ходил. Мичиру понравилась ему, как всякий одинокий, приходящий с работы в родительский, а не свой дом, взрослый человек с душой ребенка, он питал приторные надежды на свою счастливую личную жизнь, свалившуюся с неба ему на голову.

Дверь хлопала. Добротный замок был попросту выбит и не мог больше служить своему делу. Охранник храбро спрятал Мичиру у себя за спиной и покрепче сжал положенную службе безопасности музея резиновую дубинку. Резко открыл дверь.

На крыше было двое. Мужчина в светлом костюме стоял на краю крыши, второй, подросток, был ближе. Они говорили.

- … Странно, а я даже не заметила.

- Ничего смешного.

Знакомец Мичиру оглянулся. Он смотрел на подростка, но, как показалось Мичиру, его мягкие глаза на секунду задержались на ней.

- Залечить?

- Сама затянется.

Подросток скинул с себя капюшон, сорвал кепку и яростно взлохматил себе волосы. Мичиру, давя в себе рвущийся крик, зажала рот ладошкой. Как она могла ошибиться? Как могла не узнать? Ведь прошло всего полгода…

- До вечера, Харука.

- А сегодня?..

- Да, сегодня пятница.

Харука сморщилась, будто бы откусила изрядный кусок от огромного лимона. Резко развернулась и пошла прямо на охранника и часто глотающую Мичиру, но она не видела их. Создать морок для нее было сложно, но все еще получалось. Охранник инстинктивно отшатнулся назад, пропуская ее на лестничную площадку. Харука вытянула руку, будто бы взялась за ручку двери и открыла ее. Но дверь и так была открыта, ей не давал закрыться молчавший рябой парень охранник.

- Харука…

На секунду она остановилась, будто прислушиваясь, проверяя, не показался ли ей этот полный тоски зов. Но она ничего не услышала и шаркнула дверью, видимой только для нее. Харука ушла.

- Здравствуй, художница.

Он приближался. Лениво зачерпывая носками светлых туфель рассыпчатый сухой снег, он шел к ней. Мягкие глаза сухо блестели, оттеняя резиновую улыбку. Рябой охранник ожил. Он оглянулся сначала на упрямо смотрящую Мичиру, а потом на господина, считающего экспертом.

- Так я же говорил. Вот ваш знакомый, тут, на крыше. Мимо меня незамеченной не прошмыгнет и букашка. Да.

- Молодец.

Он пошел к охраннику и будто пса потрепал его за ухо.

- Молодец. Хороший мальчик.

Рябой парень криво улыбнулся, не понимая, что здесь происходит. Он тоже улыбался, широко и ласково. А потом пальцами сдавив голову, так, что охраннику было не вырваться, с размахом припечатал его лицом в стену. Череп раскололся как кокосовый орех, марая его ладонь горячим месивом мозга и мелкой крошки костей. Тело охранника тяжело рухнуло на снег, когда он разжал пальцы. Мичиру сдавлено охнула и сжала зубы так сильно, как только могла. То непонятное ощущение, сгущающееся у нее внутри, грозило вырваться першащей кислой рвотой.

- Ничего личного. Просто свидетели не нужны.

Он как бы извинялся перед мертвым телом рябого парня, имени которого Мичиру даже не знала. Она твердо смотрела ему в глаза, мягкие, как подтаявший шоколад, пыталась скрыть ярость и ненависть. Но он видел все. Включая блеснувший у нее в руке жезл для превращения.

- Не так быстро.

Он прижал ее к стене, поднял над крышей за горло, отбросив выпавший из слабеющих пальцев жезл. Он старался не душить ее. Сохранность жизни Мичиру была еще одним пунктом в договоре между ним и Харукой.

- Ты шла за ней?

Она молчала. Он делал ей больно, не смертельно, конечно, но на шее наверняка останутся синяки.

- Отвечай, художница. Ты шла за ней?

- Нет.

Ее голос дрожал, как Мичиру не старалась совладать с ним.

- Я пошла за тобой.

- За мной? Зачем?

- Уж точно не за тем, чтобы ты задушил меня!

Он вскинул брови, улыбаясь в извинении, и отпустил ее. Мичиру упала на колени, закашливаясь.

- Запомни, художница. Мне незачем убивать тебя, мне нельзя этого делать. Но ведь я могу и забыть об этом. Так? Не смей искать встречи с Харукой.

- Так это была все-таки она?

- А ты не узнала ее? Харука не менялась внешне, но ты права, сейчас она другая.

- Чему ты улыбаешься?

- Твоей беспомощности, художница. Ты ведь не знала, что она со мной. Что она сказала тебе?

- Не твое дело!

- В такие минуты я жалею, что вижу все, кроме спрятанной от себя же правды. Надеюсь, мы больше не встретимся.

Его слова растаяли в воздухе вместе с ним самим. Мичиру резко подскочила на ноги и бросилась к краю крыши, в ту сторону, где гудела улица. Поток разношерстной толпы, одетой в одинаково темную бесцветную одежду. Она шарили по ней взглядом, напрягая глаза и одними губами шепча отвлекающую считалочку. Лишь бы не закричать.

И она нашла. Худой с виду подросток в безразмерном балахоне не спеша шел в общем потоке. Светловолосая голова опущена к обледенелому асфальту, в ушах виснут капельки наушников. Мичиру замерла, боясь вздохнуть и выдохнуть, стояла и смотрела, а потом тихо-тихо позвала.

- Харука.

Она оглянулась.

Глава II.

Here we are, born to be kings,

We're the princes of the universe,

Here we belong, fighting to survive,

In a world with the darkest powers.

Queen “The princes of the universe”

- Посмотри на них, Харука. Шевелятся, бегают, пытаются что-то сделать. Достичь чего-то, маршируя по головам друзей и близких. Пожирают слабых, управляют сильными. Они так примитивны и беззащитны, гибнут, если повредить оболочку и выживают, если пырнуть их ядовитым ножом глубже. В так называемую душу. Они могут веками стонать и плакать над бесценно прогнившим временем и торопить друг друга, дорожа мимолетной секундой. Люди так мелочны.

Он стоял, опираясь на ограждение, и с сожалением смотрел вниз. Там, внизу, пятьдесят этажей спустя, шумела улица. На звенящий после трудового дня город уже опустились сумерки, мягкие, окутывающие, как сухая вата, не желающая тонуть в мутной болотной воде и просто липнущая к темной зеркальной поверхности. Быстро темнело. Но пыхтящая улица внизу не замечала этого. Горели цветные рекламы, сменяясь одна на другую, раскрашивая лица людей, каждая в свой цвет. Люди в большинстве своем шли домой. С поникшими плечами медленно шагали домохозяйки, нагруженные будничными проблемами и продуктами к ужину. В развалку, сунув руки в карманы курток и с одинаково наглыми взглядами, прогуливались подростки, редко в одиночку, чаще сбиваясь в плотную озлобленную стаю. Цепляясь за родителей, семенили дети, бросая друг на друга приветливые не по-детски понимающие взгляды. Снег был убран с тротуаров и проезжей части, некогда слепяще-белоснежный, он, сваленный сейчас неровными кучами, был поруган летящей из-под колес машин грязью.

- Ненавижу.

Харука сидела на самом краю крыши, свесив вниз ноги. Замерзшие пальцы неосознанно зарывались в снег, пытались скатать из него шарики, но быстро теряли к ним интерес и начинали просто перебирать колкие сухие снежинки. Ботинки стучали о бетонную стену дома: она как ребенок болтала ногами. Выглядывающую из-под кепки челку трепал ветер. Но как-то лениво, даже удивительно, если послушать его шалости на остальной части крыши. Харука подняла голову на его последнее слово.

- Но я тоже человек. А меня? Меня ты тоже ненавидишь?

Казалось, он был удивлен этому вопросу. Мягкие шоколадные глаза начали смеяться первыми.

- Харука, кто сказал тебе, что ты одна из них?

И видя ее готовое к краткому ответу лицо, он быстро, наслаивая друг на друга слова, зачастил.

- Нет, Харука. Ты никогда не была человеком. Даже до нашей встречи ты была этим, так называемым, Уранусом, как же меня бесят эти ваши клички. Будто дворовые шавки. Не знаю уж, кто вы на самом деле, скорее всего простецкие волшебницы, не развивающиеся и не деградирующие. Некуда. Но вы не люди. А сейчас? Взгляни на себя! Кто ты? Ты такая же, как и я…

- Заткнись.

От неожиданности он действительности замолчал. Ее глаза горели злобой, обычный серый цвет мокрого асфальта потемнел, будто этот самый асфальт залили битумом. Складка на переносице волной то наступала, то разглаживалась, но совсем немного.

- Хочешь сказать, что я не прав?

Он чеканил слова, как тяжелые медные монеты, холодно сплевывая их ей в лицо.

- Ты хочешь?

- Ничего я не хочу! Может только чуточку покоя от тебя. Хочу, чтобы ты провалился в ту же яму, из которой выполз. Хочу больше никогда не видеть твою сахарную улыбочку, от которой у меня диабет начнется в скором времени. Хочу больше никогда не слышать тебя, хочу, чтобы ты замолкнул! Навсегда!

Воздух вырывался из ее раздраженно раздувающихся ноздрей, как у доведенного погоней дикого зверя, участью которого сулит стать ошейник с бубенцами в грязной клетке циркачей. Она злилась. А он смеялся.

- Предлагаю сделку, Харука.

- Какую на этот раз?

- Мы поиграем. Все просто. Видишь то здание, гостиничный центр? Сто этажей развлечений для приезжих с золотыми карманами без дна? Видишь? Я доберусь туда первым, тебе не обогнать меня, уж прости. А каждая секунда твоего отставания будет равносильна одной человеческой жизни. Как считаешь? Честная ставка?

- Тогда дай мне фору. Я спущусь вниз и…

- Нет, Харука. Пойдем по небесам.

- Что имеешь в виду?

- Летать я не могу. Но мне и не надо.

Он расстегнул пиджак, отдав во власть ветра алый галстук, развел руки в стороны и, слегка оттолкнувшись, взмыл в темно синее зимнее небо. Светлая фигура в позе распятого грешника мягко опустила на крышу соседнего через улицу здания.

- Давай, Харука!

- Я тоже смотрела этот фильм. Хватит ребячества.

- Какой фильм? Я тебя не понял.

- Проехали. Не нравится мне эта игра.

- А я тебя не спрашиваю, нравится тебе или нет. Не медли.

Разговор занял несколько секунд, а по правилам игры “промедление смерти подобно”. Он с улыбкой посмотрел вниз на темный поток людей. Желтое фырчащее на холоде такси остановилось у обочины. Расплатившись с водителем, из теплого салона на тротуар выбрался тучный мужчина в светлом пальто, прикрывающий лысину шляпой ему в тон. Мужчина, нахохлившись, поспешил в теплоту здания, на крыше которого стояла Харука. Внезапно он остановился, забыв даже поставить уже поднятую для следующего шага ногу. Коричневый портфель с блестящими боками выпал из его побелевших пальцев. Мужчина ловил ртом воздух в немом страхе. Прямо перед собой он видел свой самый жуткий, скрытый в уголках разума, кошмар. На него рычал огромный мертвый пес, с рваной шкурой, с островками гниющей плоти по ней, с хлопьями бешеной пены у желтых клыков. Пес щелкнул пастью и кинулся на боящегося с детства собак мужчину. Зловонная пасть адского пса была уже совсем близко от горла, как мужчина резко выдохнул и кляксой растекся на тротуаре. Морок, видимый только им, исчез, он сделал свое дело. Мужчина умер от страха. Мягкие глаза удовлетворенно блеснули. Он откашлялся и посмотрел на Харуку.

- Как тебе представление?

- Ублюдок.

- А ведь ты могла спасти этого господина.

- Смеешься, что ли? Я не вижу.

- Но ты можешь слышать. Я могу научить тебя. Хочешь?

- Нет, не хочу.

- Тогда следуй за мной, иначе половина города издохнет под тяжестью своих страхов, пока ты пререкаешься со мной.

Его голос идеально гармонировал с холодным воздухом уже опустившейся ночи. Он не шутил, Харука это знала. Но упертая непробиваемая гордость не позволяла оторвать ноги и рвануться за ним. Признать очередную его победу. Но сегодня пятница, упокоила себя Харука и побежала. Из-под ботинок взлетали ей вслед сухие хлопья снега. Ограждение было скользким, смазало прыжок. Харука летела не вверх, а на грешную улицу, но, сжав зубы, внезапно нашарила какую-то опору под ногами. Но там ничего нет, только воздух, только пустота, только ветер. Только она. Так прыгают одурманенные свободой люди со скалы, чтобы больно удариться пятками о толщу воды, но испытать ни с чем не сравнимое ощущение жизни. Так прыгала Харука, путая равнины крыш и пробелы линий улиц, иногда переходя на рваный бег. Какая разница, что у нее под ногами? Она идет по небесам и уже нагоняет его. Он бежит точно так же, отталкиваясь от упругого воздуха, только быстрее. Харуке кажется, что время тянется густым киселем, отдаляя ее от заветного задания гостиничного центра. Но это не так. Скучающие глаза пьяного бродяги, спрятавшегося за рекламным щитом на здании, видят только две яркие мчащиеся линии: одна светлая – впереди, и вторая – чуть отстающая. Бродяга вопит, зовет Бога, бранится и падает в пьяный сон. А две линии почти одновременно резко взмывают по отвесной стене стоэтажного здания. Уже конец, уже почти. Она немного не рассчитала свои силы, не допрыгнула до крыши, повисла на руках и больно стукнулась коленями о стену.

Он, возбужденный, откинул взлохмаченную челку с глаз и протянул ей руку. Приняла, взобралась на крышу, и устало откинулась на не тронутый человеческими стопами снежный ковер. Ребра часто поднимались под промокшей курткой.

- Не плохо для первого раза, правда?

- Мне понравилось.

Он широко открыто улыбнулся.

- Я и не сомневался. Теперь ты мне веришь?

- Нет.

Она рывком села.

- В образе Урануса я тоже могла…

- Что ты могла?

Кончики его губ резко опустились. Он приподнял голову, щуря глаза.

- Ты так и не поняла? Хочешь еще доказательств?

Резко развернулся и ласточкой прыгнул вниз. Харука подскочила к краю, тщетно вглядываясь в однообразную картину. Его не было видно. Она услышала только, как мягко цокнули каблуки его туфель, когда он приземлился на прямые ноги и его строгий голос.

- Прыгай, не медли. Тут много народу, будет много трупов, если испугаешься. С тобой ничего не случится, если я прав. А если права ты, то, наконец, сможешь отдохнуть от меня. Прыгай!

Харука закрыла глаза. Говорят, что чтобы уйти из жизни по собственной воле нужно разочароваться в своем существовании. Верить, что никто не заметит твоего исчезновения. Понимать, что не прав, и все равно жалеть себя, такого потерявшегося в чуждом тебе мире. Вдохнув поглубже, прокрутить в памяти все моменты радости и счастья. Поплакать, что этого не вернуть и, испугавшись самого себя, отчаянно рвануться к только тебе известной цели. А по дороге, когда уже понял, какой же ты осел и трус, пожалеть, что тебя не остановили. Но что можно почувствовать, если ты с пугающей для себя силой понимаешь, что не сможешь умереть? Что ты действительно не такой как они. Харука грустно улыбнулась, ей хотелось сейчас набить желудок горячей едой, залить все кулинарное великолепие западным коктейлем из жестяной банки и улечься на захламленный диван, а не торчать на промерзлой крыше и уже понимать, что прыгнет. Резко захотелось оказаться рядом с кем-то. Послушать, как стучит у него сердце, считая удары, почувствовать чей-нибудь запах и тепло. Она рисовала образ кого-то, собирая по крупицам частички и ниточки, что еще не успела сама же уничтожить. Образ получался двуцветный. Молочное обнаженное тело, россыпь волос по плечам, где каждый волосок это часть тайной пучины с таким же характерным солоноватым запахом, и два светящихся того же цвета огонька. Просто так падать не интересно, решила Харука. Она будет падать к ней. Пусть так, пусть к ее первому созданному мороку, путь там ее встретить всего лишь он. Хотя к нему тоже тянет.

Харука прыгнула.

Она ожидала страха, сладкого, мутного, обволакивающего и дарящего покой. Ничего не мешало падать к своему мороку. А тот начал оживать. По-новому заплясали огоньки, порозовели губы, медленно рисуя влекущую знакомую улыбку. Харука рассмеялась. Ей нравилось новое ощущение. Ветер тонко свистел в ушах, отвлекая. А когда-то ей хотелось этого, этого ощущения полета, свободы и непонятной зажигающейся в теплых ладонях силы. Харуке вдруг захотелось изменить направление полета и взлететь высоко, точно зная, что у нее получится. Но потом передумала. В следующий раз. Земля была уже близко. Харука отрешенно подумала, что надо было бы перевернуться и опуститься, как он, на ноги, но решила иначе. Захотелось совершить глупый поступок, который наверняка пришелся бы по вкусу и ему.

Невысокая женщина в мохнатом беретике теребила за руку непослушного маленького сына. Мальчишка совсем не слушал мать, разглядывая горящие витрины магазинов. Женщина напрасно надрывала голосовые связки, пытаясь привлечь его внимание. Вдруг какая-то тень скользнула у нее по лицу, по разрумянившимся на морозе щекам жесткой полосой прошелся ветер и почудился смазанный звук удара. Женщина резко остановилась.

- Мама, а почему дядя лежит посреди улицы?

Мальчик любопытно смотрел то на распластавшееся тело на тротуаре, то на резко побелевшую остолбеневшую мать. Женщина, зажмурившись, взвыла. Толпа прохожих плотным кольцом окружила вопящую женщину и начинающего плакать мальчишку, который не понимал, что же произошло, но подсознательно начинал бояться. Люди украдкой перешептывались, иногда кто-то поднимал голову, с усилием вглядывался в пугающую высоту и неодобрительно цокал языком.

- С такой высоты…

- Совсем ребенок еще…

- Мальчишка…

- Загубленное одинокое поколение…

Он не стесняясь отдавливал ноги, пробираясь в центр кольца из случайных зрителей. Неподалеку уже голосили сирены ведомственных машин, а Харука все не появлялась. Он заскрипел зубами, почему она так долго? Харука лежала лицом вниз, странно выгнув ноги и руки. Красная лужа выползала из-под тела. Он нахмурился, оттолкнул до сих пор вопящую женщину и присел на корточки возле упавшего с высоты тела.

- Вставай. Полежала – отдохнула. Теперь вставай.

Но она не двигалась. Харука лежала на холодном асфальте мертвым мешком с раздробленными костями. Он что-то тихо проворчал, шоколадные глаза как-то беспомощно пробежали по въедливым любопытным лицам зевак. Убить их всех, чтобы не мешали, мимолетно спросил он у самого себя. Помотал головой. Незачем. Размяв вдруг затекшие пальцы, он протянул ладонь к Харуке и на полпути замер. Они редко когда касались друг друга. Почти никогда. Он не знал, что чувствовала она от его прикосновений и чувствовала ли вообще, но его пугала та теплота, резко пронзавшая тело, когда кожа Харуки касалась его. Было больно и одновременно вызывало мимолетное привыкание, наслаждение. Он кашлянул, отгоняя ненужные мысли, и быстро тронул ее за плечо.

- Харука…

Реакции не было. Что-то маленькое светящееся и шевелящееся, вспыхнув, образовалось у него внутри. Похожее на личинку. Что-то шевелилось, двигало своим маленьким тельцем в его темных пустых глубинах, оно куда-то направлялось. Не понимая почему, он часто задышал, воздух катастрофически не хотел заполнять его, цеплялся за жизнь, душил его. Ладони вспотели. Появилась какая-то нервозность, резкость. Светящаяся личинка добралась до груди, еще немного и она найдет сжимающуюся и разжимающуюся мышцу, которой люди приписывают странные качества. Уже почти. А что если он ошибся?

- Испугался?

Он резко отшатнулся и свалился на тротуар. Харука насмешливо смотрела в его мягкие глаза. Не понимая почему, он почувствовал внезапную легкость, губы сами растянулись в широкую добрую улыбку. Гомонящие люди с удивлением смотрели на двух смеющихся парней.

…В темной комнате металась Мичиру. Часто налетала на острые углы журнального столика, морщилась, но не прекращала своего хоровода по комнате. Она так старательно мастерила непробиваемый щит, а сегодня он рассыпался, словно хрустальный. Как будто и не было полгода мерцающего спокойствия и ежевечерних обещаний себе же, что завтра все пройдет, все забудется. В огромной холодной постели легко было убеждать себя в правоте одиночества. Иногда ей даже удавалось поверить себе, но, переворачиваясь на бок, и видя пустую нетронутую вторую подушку, вера как-то слишком быстро улетучивалась. Она научилась разжижать свою боль, оставляя только краткие штрихи, округляя их, ломая, перенося на шершавый холст. Сегодня все началось заново.

Внезапно Мичиру расплакалась. Как же она, оказывается, соскучилась! Время не лечит, оно заостряет, притупляя; оно обнажает, заковывая; оно делает беззащитным, вооружая до зубов. Мичиру думала, что сможет смириться, принять, оставить все в том раскаленном летнем вечере. Мичиру помнила каждую мимолетную частичку, от подрагивающего заходящего солнца, режущего глаза насыщенным красным цветом, до запаха ветра, он пах жасмином. Харука казалась уставшей, резко постаревшей или просто сгорбившейся под грузом чего-то большого и непосильно тяжелого. Ни разу не взглянула ей в глаза. Улыбаясь, била плеткой своих слов, убеждая скорее себя саму. Это сейчас Мичиру понимает, а тогда верила, принимала за чистые серебряные монеты в количестве тридцати штук.

- Почему?

- Смирись, так лучше. Зря ты привыкла ко мне. Устала я от тебя.

- Неправда! Ты врешь! Зачем ты так?

- Успокаивай себя, чем хочешь, мне это не интересно.

- Что произошло? Откуда такая резкая перемена? Харука, скажи мне!

- Накопилось, наболело. Довольна?

- Нет.

- А мне все равно! Уходи.

- Нет.

- Что ты как побитая шавка? Не понимаешь еще, что ли? Не нужна ты мне, наигралась я с тобой. Выросла из тебя, не нужна мне больше старая разбитая кукла.

- Я не верю тебе.

- Как хочешь. Всегда ты такая была, тряпка, не хочешь принимать действительность. Прячешься за мной. Достало меня это.

- Харука…

- Не скули! Раздражает. Уходи.

Тогда она ушла. Размазывая слезы по лицу и сердцу, Мичиру убежала. А сейчас не станет. Сейчас она встанет, гордо выпрямится и прямо посмотрит Харуке в глаза. На этот раз она не будет слабой, будет бороться за ту, кого нельзя выгнать из ее сердца, хоть трави, хоть режь. Это все он, этот неизвестный демон, он зачем-то играет с Харукой, не отпускает ее. Мичиру нехорошо прищурилась, в ее голове начал формироваться в единый шар план действий. Она найдет Харуку, найдет этого демона, и выяснит всю правду.

…- Это было здорово!

- Понравилось?

- Спрашиваешь! Это же свобода! Полет! Без остановок! Я об этом всю жизнь мечтала!

- Я рад.

Два абсолютно разных и два совершенно одинаковых существа, они шли вдоль светящейся улицы. Харука, как малый ребенок, получивший новую игрушку, не касалась покрытого инеем асфальта и украдкой шла по упругому воздуху. Он делал вид, что не замечает этого, иногда отворачиваясь и поджимая губы, стараясь спрятать улыбку. Он не ожидал, что она примет ее теперешнее состояние, она как-то очень легко перешла из человека в форму, достойную ее. Хотя он считал, что Харука может больше, и слепо жаждал проверить это как можно скорее. Даже жертвуя таким редким для нее моментом глупого счастья.

- Харука. Скажи честно, ты ведь виделась с ней сегодня?

Она смахнула длинную челку с глаз и кивнула. Он сам все знает, он все видел, только вот почему спрашивает?

- Вас разделяли какие-то жалкие метры. Ты хотела оказаться рядом с ней, а не стоять в гомонящей толпе и вглядываться в ее белое, как этот снег, лицо. Но ты не сделала этого.

- Ты все прекрасно знаешь. К чему этот разговор?

- Харука, я не монстр. Я все понимаю. Ты хочешь к ней, ведь так?

- А если и так?

- Хоть ты и нарушаешь наш маленький договор, ты никогда не искала прямых встреч с ней. Я могу сделать исключение и разрешить тебе… Ну, скажем, провести ночь в ее объятьях. Что скажешь?

- Что ты просишь взамен?

- Совсем не много. Сегодня я научу тебя слышать.

- Нет!

- Харука…

Она резко остановилась. Она не может, так нельзя. Если он сделает то, что хочет, то пути назад уже не будет. Она станет такой же, как и он. А кто он? А черт его знает, но Харука не хочет походить на него! Почему-то сейчас ей вспомнился момент, когда Мичиру просила ее стать воином. Все повторяется. Тогда она стала воином, теперь станет неизвестно кем. И все почему? Самые большие глупости, будь то геройский поступок, будто бы сошедший со страниц красивой сказки о любви, или гнусная действительность, которая чаще всего преобладает в человеческой сущности, все делается ради кого-то. Ради женщины. Женщины только для тебя, твоей собственной госпожи и повелительницы. Ищи женщину и пади к ее ногам. Харука с колен так и не вставала. Его всегда забавляла эта грань, которую Харуке удалось переступить, он говорил, что верит ей. А он действительно верил, играя на дудке сатира, но все же… верил. И вот теперь он разрешал ей нарушить их договор. Зачем ему это?

- Я хочу поверить, Харука. Я… не мог ошибиться в тебе.

- Я согласна.

Она согласилась, только что из этого получится? Новая глава в сборнике сладких сказок или все как всегда и виновных казнят на рассвете?

- Тогда начнем?

Его цепкий взгляд выхватил из общего потока людей фигуру женщины. Самой обыкновенной. Длинное светлое пальто, небольшой каблук, декоративный шарф через плечо и аккуратное лицо. Он долго вглядывался в нее. А потом женщина закричала. Она стояла, не двигаясь, глядя куда-то перед собой, прижимая руки к груди, где рвалось от страха сердце. Он убивал ее, убивал излюбленным способом – страхом. Женщина видела что-то, что рвало ее душу на мелкие кусочки, все мельче и мельче. А он, не отвлекаясь, впитывал ее крик, ее боль, ее страх своими добрыми мягкими шоколадными глазами.

- Давай, Харука. Ты должна услышать.

- Что услышать? Она так кричит…

- Слушай. Она орет, как недорезанная свинья, потому что боится! А ты должна услышать то, что успокоит ее. Слушай ее мечту. Это легко.

Женщина кричала. У нее давно должен был сесть голос, но он не позволял этого. Пусть Харука слушает.

- Ну же! Давай! Иначе она умрет!

Харука резко отвернулась от быстро стареющего лица умирающей женщины. Она слышала только ее крик. И, стараясь сосредоточиться, ловила бессмысленные разговоры прохожих, слепых и глухих к горю женщины. Опять, наверное, он создал морок, чтобы не было лишних свидетелей для него, и лишних жертв для Харуки. Вон у того высокого мужчины, сухого и сутулого, болеет жена, он идет рядом с дочерью, серой, неприметной девушкой без возраста, они обсуждают болезнь матери. Кажется, надежда на выздоровление давно их покинула. А та дама за пятьдесят, скрывающая глубокие морщины под маской косметики торопится к своему молодому любовнику, который спит с ней из-за денег, и пять минут назад проводил почти такую же, почти дряхлую, но еще живую любовницу. Дама говорит с ним по мобильному, он нашептывает ей пошлости, а она хихикает. Мини-юбка, высокие вызывающие сапоги и пушистый полушубок – дама торопится в его объятья. Парочка, тихо воркующая и тихо шепчущая милые признания в любви, прошла мимо Харуки. У них все хорошо. Они любят друг друга, они счастливы. Где-то за спиной прошла красивая девчонка в школьной форме, она бормочет какие-то формулы и все время упоминает результаты какой-то контрольной работы. Харука посмотрела на нее. Девчонка шла неторопливо, слегка кивая себе. Чем-то она была похожа на Ами. Вдруг девочка остановилась и прямо оглянулась на Харуку, заметила пристальный взгляд, оглядела себя и не найдя ничего дурного в своем внешнем виде, пробормотав емкое: “Извращенец”, гордо пошла дальше. Харука отчаянно замотала головой. В тот самый момент, когда девчонка молчала и разглядывала свою одежду, она говорила себе, что таращащийся на нее парень совсем обнаглел, хотя он и симпатичный. Что это было? Неужели? Харука вновь посмотрела на женщину во власти морока. Та уже просто хрипела, Харука различила слабые затухающие удары уставшего сердца. Женщина плакала.

- Давай, Харука. Ты можешь.

- Могу?

И внезапно стало совсем тихо. Замер звук, замерли люди, казалось, остановилось само время. Харука улыбнулась, она услышала, мечта этой женщины, оружие против убивающего ее морока – завернутого в пеленку мертвого ребенка.

- Слышишь?

- Слышу…

- Что ты слышишь?

- Детский смех.

- Молодец…

И тонким хрустальным колокольчиком в этой странной тишине разнесся золотой смех маленького человечка. Морок женщины зашевелился, из пеленки высунулись две маленькие пухлые ручки ребенка. Женщина задохнулась от резко наполняющего ее счастья. Она прижала к себе теплый живой комочек, смеялась и плакала, кружила, пританцовывала, шептала что-то нежное и ласковое.

- Честное слово, слезу умиления пущу.

- Жестокий ты. Ты же видел, что она не может иметь детей и давил на это.

- Жестокий? Вполне может быть. Но я могу быть и милосердным. Эта еще одна очень интересная сторона наших с тобой возможностей.

- Что? Какая сторона?

- Мы можем делать морок явью. Смотри.

Он подмигнул ей и подошел к баюкающей ненастоящего ребенка женщине. Из пеленки на него смотрели два мутных еще глаза нового человека. Он аккуратно коснулся кончиками пальцев лба ребенка. Вспыхнул яркий свет, поглотивший его, женщину и ребенка. А потом так же резко растаял.

- Где они?

Он педантично поправил свой галстук и соизволил ответить.

- Они дома. Спят, оба. Молодая мать и ее маленький сын.

- Ребенок?..

- Малыш живой, Харука. Новый человек появился. Я тебя поздравляю, мы присутствовали при таком знаменательном моменте.

- Но как?

- Научишься…

И глядя на его улыбку, улыбаясь в ответ, Харука поняла, что научится.

Глава III.

Он привозил по выходным ей сладости,

Читал с ее ладоней линии,

И он не знал на свете большей радости -

Чем называть ее по имени.

Високосный год “Лучшая песня о любви”

- Вставай, хватит дрыхнуть! Солнце скоро встанет и тебе пора! Ну что я тебя уговариваю, как маленькую? Харука, просыпайся!

- Что ты так орешь? Сколько времени?

- А какая разница? Захочу и переведу часы на любое время!

- Умный какой…

Харука ворчала, растирая отлежанное за ночь лицо. Опять он ее поднял в такую рань, что еще фонари-то на улицах не выключили. Харука строго- шутливо посмотрела на него, а он так же шутливо притворился, что ему стало стыдно. Она села. Сегодня он перенес ее из теплого дивана на обледенелую скамью в парке. И в одной только пижаме. Хотя холод она больше не замечает. Зато куртку теперь носить не надо.

- Мог бы мне дать сегодня поспать подольше…

- Вот ты еще скажи, что спала хорошо!

- А ты спишь? Нет, я сон слушала одной моей соседки. Слушай, девочке лет пятнадцать, а такие сны смотрит!

- Хентай?

- Мягко сказано!

- Интересно… Сегодня будем вместе смотреть.

- Или слушать.

- Как скажешь!

Харука оглядела его.

- Где ты костюм спортивный в такое время выдрал? Магазины же закрыты. И зачем он тебе?

- С сегодняшнего дня мы, Харука, начнем с тобой бегать по утрам!

- Чего? Нет, спасибо, я спать хочу!

- Сама поняла, что сказала? Давай не возмущайся, смотри, какие я тебе кроссовки взял!

- Ты еще скажи, что купил.

- Нет, врать не буду, честно телепортировал из ближайшего магазина.

Он картинно открыл коробку с фирменными эмблемами на всех боках. Преклонил колено перед ней и будто хрустальную туфельку преподнес ей обыкновенный белый кроссовок.

- А что такой типичный? Я может покрасивее какой-нибудь хочу!

- Харука, это новая модель.

- Ладно, хоть размер-то мой?

- Еще бы я твой размер не знал!

Оба усмехнулись.

Холодный, еще спящий, асфальт был припорошен сухими мелкими снежинками, успевшими спуститься из плотных облаков на город. Деревья тянули ветки в небеса, чернея и разбавляя общий белый фон. Все-таки снежная зима выдалась в этом году. Парк был пуст, для обычных пробежек было слишком рано, а для загулявших парочек слишком поздно. Никто не мешал двоим, ему и ей, которые, не отставая друг от друга, нарезали круги вокруг покрытого коркой льда мелкого озера. Равномерно шуршали кроссовки по асфальту.

- Может наперегонки, а?

- Ты пять минут назад вообще бегать не хотела!

- А теперь хочу. Ну, давай, мне хочется!

- Ну, раз хочется… Догоняй!

И он первый рванул вперед.

…Мичиру устало прислонилась лбом к холодному окну. Горячий воздух нарисовал на стекле бесформенную белую тучку, девушка тронула ее пальцем, провела линию, и не одну. Сложно рисовать ветер на стекле.

Сегодня можно было подвести итоги второй недели поисков Харуки. Круглый ноль. Легче было бы найти доказательства того, что она никогда не рождалась в старом Токио, чем найти сейчас хотя бы ее страховой полис. Мичиру испробовала все, от водительских прав до загранпаспорта, но так и не нашла соломенную голову в шумном стоге иголок города. Зеркало Нептун тоже молчало. Верная волшебная вещица отказывалась искать, показывая лишь непроглядный молочный туман и темнеющую фигуру где-то в его глубинах. Но, по крайней мере, это значило, что Харука жива, и имеет смысл продолжать искать ее.

Перед глазами чистой картиной прошлого встала первая встреча с ним. Лето было удивительно мягким, как розовая сладкая вата с прилавка в парке отдыха, на которую была так падка Усаги. В один из вечеров, наполненных грезами и запахами цветов, заголосил передатчик, взывая о помощи. Они пришли, она и Харука, скрылись по обыкновению в тяжелой сочной листве и наблюдали за боем иннеров с ним. Хотя и боем-то назвать то разыгравшееся действие язык не поворачивался. Хрупкие девичьи фигурки скорее обнажавшиеся в воинской форме выстроились в ряд против высокого статного, притягивающе красивого парня, скучающе разглядывающего свои светлые туфли. Не было демонов, картинных зависаний в воздухе и смеха, похожего на сильную икоту. Он смотрел на воинов своими мягкими глазами, как на несмышленых младенцев. Он и считал их таковыми. Смеялся, требовал кого-то равного себе, или хотя бы того, кто сможет умереть с достоинством. Эти слова и подтолкнули Уранус выйти к нему.

- Мечница?

Не опасаясь атаки и чувствуя себя скорее хозяином, чем противником он подошел к ней. Острый клинок оставил тонкий порез на его большом пальце и приятную улыбку на лице. Мичиру не поняла тогда и не понимает до сих пор, почему Харука не атаковала его. Они стояли и смотрели друг другу в глаза, будто бы ведя невидимый для остальных бой, будто бы решая каждый один и тот же вопрос: кто же перед ним. Было видно, что Уранус нервничает, по вискам катились тяжелые капли пота, слепляя свободолюбивые волосы, но она не отводила взгляда. Так же как и он.

- Я видел много воплощений Кусанаги. От времен восьмиглавого змея, до сегодняшней нашей встречи. Он твой?

- Какая тебе разница?

- О! Да ты с гонором! Хвалю. Но ты не ответила. Он твой, он сам выбрал тебя или?..

- Меч мой. Я могу доказать. Хочешь?

Уранус резко ударила. Клинок ощутимо гудел от нерастраченной силы, которая так и рвалась наружу. Временами Мичиру казалось, что тонкое лезвие так и хочет испить крови демонов, и лишь только способность Урануса сдерживает его. Иногда шалило и ее зеркало, но не было столь кровожадным. Меч требовал себе хозяина - настоящего воина. И Мичиру иногда боялась, что Харука не справится с собой и подрагивающим от нетерпения куском металла в руке. Тогда меч так же горел холодным пламенем жажды, но внезапно нашел оружие достойное его. Этот улыбающийся демон сумел отразить удар и принял всю его мощь на острие такого же светящегося копья.

- Прелестно. Он твой, он действительно твой. Игра становится интереснее.

- Кто ты такой?

Вырвавшиеся сквозь зубы слова долго висели без ответа. Его улыбка стала только шире.

- Я никто. Я в гости зашел. А ты?

Не выдержали этого неторопливого, с перерывами, разговора иннеры. Их сплоченные атаки отбросили Урануса на несколько метров, а его протащили по траве. Но не причинили никакого вреда. Дезориентация на секунду, и это максимум.

- У меня к тебе вопрос.

Он продолжал обращаться исключительно к Харуке, будто бы цедил жасминовый час с ней на веранде собственного особняка, а не противостоял воинам.

- Ты не будешь против, если я захочу встретиться с тобой еще раз? Но без свидетелей.

- Всегда к твоим услугам.

- Тогда до встречи!

Встреча состоялась и не раз. Сохраняя английскую пунктуальность, каждый второй день он и Уранус встречались в кратком, зрелищном и не понятном поединке. Под остро пахнущей летними цветами тенью сумерек раздавался звон металла, под вспыхивающие на миг ослепляющие взрывы света. Харука ходила к нему одна, строго запретив кому-либо еще следовать за ней. Мичиру слушалась, ждала, не отводя глаз от потемневшего окна, и нервно кусала губы. Уранус, еще в облике воина, возвращалась к полуночи, уставшая, но определенно довольная. Она мягко усаживала Мичиру себе на колени, прятала шепчущие бессвязные реплики про его мастерство и запах ее кожи, и наслаждалась длинными пальцами, перебирающими ее волосы. Плавно разжигалась страсть в Мичиру, забывающей задать все мучающие ее вопросы, и раскалялась по новой слегка остывшая после боя Харука. Театр их любви зачастую разыгрывался вне пределов положенной спальни, но кого это волновало? Так продолжалось с треть месяца. А потом под пение ранних птах и еле заметный шум волнуемой ветром листвы настало утро последнего их дня вместе.

…Лифт привычно гремя поднял их на нужный этаж. Харука вышла первой, на ходу вспоминая, что ключи-то остались в джинсах, и тут же тихо укоряя себя за старые привычки. Ключи ей собственно больше и не требовались. Он вышел следом за ней, отряхивая уже успевший подтаять снег с куртки костюма. Говорил же ей, что не желает изображать из себя снеговика, так нет же, подкараулила, свалила в сугроб определенно не маленьких размеров. Внезапно Харука остановилась и, нахмурившись, посмотрела на дверь соседской квартиры. Коврик перед ней был девственно чист, и дружелюбно говорил всем Welcome.

- Что-то не так?

- Да нет. Просто соседку давно не видела. Странно.

Они синхронно пожали плечами, каждый своим мыслям. Харука подняла руку к замку, поигрывая пальцами, будто перекатывая монетку, и, возникшим по ее велению ключом, открыла дверь.

- Я дома.

- Зачем твоим заплывшим пылью стенам это знать?

Харука небрежно кинула ключ на подставку, где к привычным салфеткам прибавились еще и пара десятков одинаковых ключей. Харука крайне часто имела тенденцию забывать в какой одежде оставила единственный настоящий экземпляр, а изображать из себя привидение и ходить сквозь стены совсем не хотелось.

- Харука, как тебе не стыдно?

Его возмущенный голос взвился к потолку кухни. Она, как раз натягивая свитер, заскрипела зубам. Но он все продолжал возмущаться.

- Кошмар какой-то! И это называется кухня приличной и воспитанной девушки! Да тут посуды немытой как после батальона солдат. И чем ты питаешься? Вот то, что было упаковано в этот целлофан, наверняка, не стали бы жрать и крысы! А это еще что за усатая форма жизни? Харука, ты держишь квартирантов? Как они у тебя еще мебель не вынесли! Харука, я с кем разговариваю?

- Ну что ты так шумишь? Мало того, что поднял меня на час раньше, так еще и лекцию по домоводству устраиваешь! Какое твое дело, что у меня творится на кухне?

- Харука, и ты еще зовешь себя женщиной?!

Он был комичен. Без разбору набивал шуршащий черный пакет мусором, путая его с мелкими тарелками и ножами. Потом, принеся из ванной несвежую майку хозяйки квартиры, безжалостно разодрал ее на тряпки и принялся за влажную уборку. Харука скептически смотрела, насколько хватит его рвения, даже не обратив внимания на то, что ее без спросу приподняли за шкирку и позже усадили на еще не высохший стул. Энергия била из него ключом и вскоре кухня буквально сверкала чистотой, не отталкивая запахами химии. Харука довольно прищурилась.

- Пойдешь ко мне в домработницы?

- Очень смешно. Ты меня кормить будешь?

- Это ты меня кормить будешь, у меня холодильник замерз изнутри, наверное. Так что…

- А ты наглеешь!

- А ты ведешься!

И пряча невинные глаза на ровном потолке, она телепортировала милый сиреневый передник с занятой приготовлением завтрака соседки с седьмого этажа, и, зверски улыбаясь, начала подходить к нему. Этот кухонный предмет гардероба ей всегда нравился, хотя увидела она его только сейчас, его совсем неслышный шелест часто убаюкивал ее, пробиваясь через общий шум дома. Он пятился, смеясь и крича что-то про свободу и незыблемость его духа.

Через стенку толщиной в лист картона на соседской кухне завтракала семья. Самая обычная и до книжного простая. Дети ковыряли ложками неприятное месиво, в которое превратились цветные колечки из кукурузы, разбухнув в молоке. Гладко выбритый муж прихлебывал горький кофе и зачем-то с упреком косился на молчаливую жену. Громкий смех из соседней квартиры по-хозяйски разгуливал по их кухне. Дети задумчиво притихли, прислушиваясь, и подпрыгнули от неожиданности, когда их отец многообещающе шваркнул звякнувшей кружкой по столу. Злые глазки неудачника маслянисто заблестели под тяжелыми очками.

- Чертовы гомики!

- Дорогой, зачем ты так? Они просто хорошие друзья.

- Да хоть бы раз телку в дом этот белобрысый привел! Шляется все время с этим бугарем! Не квартира, а притон для …

- Дорогой, дети!

Мужчина притих, давя рвущиеся изнутри ругательства. Каждое утро одно и то же! Чем они там занимаются?

Харука спрятала в ладонях пылающее от смеха лицо. Хотя сосед был не прав, не каждое утро. Она редко приводила его к себе и то не пускала дальше любимого захламленного дивана, который он тоже грозился разгрести. Обычно он что-то химичил с телевизором, показательно проводя пальцем по экрану и демонстрируя ей всю серьезность пылевого положения в квартире. Обычно она отмахивалась, зная, что он из принципа поменяет ей аппарат на новый, просто ленясь протереть имеющийся. После показательной процедуры телевизор показывал выбранную наугад улицу Токио и они играли. Когда во что. Главное ставками были человеческие жизни. И почему-то Харуку больше не мучила совесть, когда она беспрерывно проигрывала.

- Слышал? Тебя там, через стенку голубым назвали!

- Тебя тоже, Харука!

Бедный, лысеющий уже мужчина зарычал от нового взрыва хохота у столь развратного соседа.

…Небо над мегаполисом имеет грязный и непонятный цвет. Поэтому сегодня он просто-напросто вырубил электричество во всем городе, чтобы никто и ничто не мешали ему и ей понаблюдать за манящей магией звезд. Каждая светящаяся точка, большая, или еле заметная, была похожа на цветок, распустившийся на черном, бархатном снегу. Снег был неравномерен, периодами скатываясь на сияющий сиреневый, балансируя на грани темно-синего и украдкой, будто ленивыми мазками, становился фиолетовым. Фантастическая снежная поляна над головой и слепящее белая даже ночью под ногами. Как два отражения в мифическом зеркале. Иногда замечаешь, что вокруг тебя можно найти совершенно разные и чем-то неуловимо одинаковые вещи. Свет, пробивающийся сквозь тонкий хрусталь и багровый напиток в нем, рисует на скатерти тонкие контуры дикой розы. Или предполуденная тень, сам не поймешь, от какого предмета так напоминает тебе человеческую фигуру, а, вглядываясь, понимаешь, что еще и женскую и когда-то тебе знакомую.

Харука приподнялась на локте и заглянула в его поглощенные небом глаза. Было похоже что он думал о чем-то слишком личном, что даже скрыл это. Его мыслей она не слышала. Странно. После того, как Харука научилась понимать то, что думают, представляют или боятся окружающие ее люди, после того как она разучилась спать из-за бесконечного шума в голове, к которому незаметно привыкла, после зарока самой себе, что она смирилась со своим новым существом, он стал для нее открытой книгой. Никого она еще так не понимала, никто прежде не разумел ее так, как он. Они же совершенно разные, но они как никто другой дополняли друг друга. Когда она думала об этом, ей становилось очень обидно. Но не за себя. Ее художница, как говорил он, так и не хотела покидать ее сердце и разум. Но ему она говорила, что все забыто, что все осталось в бытие человека. А смотреть внутрь нее он уже не мог, Харука научилась прятать от него то, что считала неприкосновенным.

Он помотал головой, когда брошенные ею в лицо снежинки маленькими иголочками закололи щеки.

- Ты не заснул?

- С тобой поспишь, как же! Брр! Холодный же снег!

- А мне что-то скучно стало!

Они лежали голова к голове на скрытой за слишком густыми ветками деревьев поляне. Снег на ней еще не успел прижаться к земле под ногами любопытных детей или вечно чем-то занятых прохожих. Он сел, развернувшись к ней корпусом.

- И что ты предлагаешь?

Она ответила ему загадочной улыбкой.

Внезапно подул сильный, стонущий, будто раненый, ветер, залепляя ему глаза снегом. Он подскочил, склоняя голову, стараясь скрыться от назойливых снежинок. Но улыбался. Так же резко ветер прекратился, послушным зверем улегшись где-то под снегом, а на него вместо стихии обрушился сверкающий ятаган. Лезвие, которое успел поймать и сжать между ладонями, обжигало ему руки своей мощью. А над клинком, почти упирающимся ему в переносицу, горели ее глаза. Харука до сих пор любила эти короткие, ни к чему не приводящие бои.

- Внезапно.

- Я старалась.

- Мне воплотить Копье или на этом и закончим?

Он снова ей улыбался. Харука уже привыкла к этому, но все равно каждая его улыбка для нее несла что-то потаенное, и никак не разгадать что именно. Будто бы слова, которые никогда не услышит мир. Которые он никогда не скажет. О которых и сам подумать боится. Но какие именно? Харука отбросила ятаган, тут же испарившийся не долетев даже до земли, и сжала его голову в своих ладонях. Его улыбка нерешительно выпрямилась в тонкую линию сжатых губ, под испуганным выражением шоколадных глаз.

- Что ты делаешь?

- Ничего. Почему ты испугался?

И впервые в жизни он не знал, что ответить, потому что и сам не понимал, почему стало жарко в его любимом костюме, почему галстук вдруг начал давить и зачем он смотрит ей в глаза. Он позорно для самого себя чувствовал себя проигравшим. Но в чем? Для Харуки такое поведение тоже было несвойственно, он не видел в ней больше обычной настороженности к нему и напряженности. Раньше она была противником для него, сильным и интересным, но теперь, когда они стали практически равны, он перестал понимать Харуку как игрока. Был бы он человеком, то решил бы, что привязался к ней.

- У тебя глаза интересные. И морщинки вокруг. Смешно.

- Это плохо или хорошо?

- Не знаю, но просто, когда ты улыбаешься, ты не похож на кого-то, кто способен щелчком пальца уничтожить мир.

- Но я могу…

- Глупый ты.

Она отпустила его, бухнулась рядом и спрятала руки в снегу.

- Слушай. Мне в принципе все понятно. Но единственное… Кто же ты? Почему у тебя нет имени? Ведь Идзанаги просто отговорка?

Он удивленно посмотрел на нее. Все-таки сегодня она не похожа на себя. Сначала ребячество, теперь вопросы.

- У меня есть имя, Харука. Даже несколько. Много. Настолько много, что я все и не помню. Когда я плавал по Титибане, меня назвали Идзанаги. Когда ходил по воде или сдуру явился какому-то пророку во сне, то начали звать по-иному. Всегда по-разному. Для одних я падший ангел, для других спаситель, мне приписывали голову слона и давали в руки тяжелый молот. И это только на Земле! А ты посмотри, посмотри сколько звезд! А представь, сколько жизни скрывается где-то там, далеко.

- Ты хочешь сказать, что ты…

- Нет, это слишком глупо. Я – никто. И все.

- Тогда кто же я?

- Это ты сама решишь. Можешь стать подобной мне… Тогда я лишусь привычного одиночества…

- Ты один такой? Да?

- Да, Харука. Я один с того самого момента как появился весь этот мир. Я не успеваю запоминать все, что случается, для меня миллион ваших лет это пустое место. Интересно будет прожить хотя бы один миллион с кем-то вместе…

- Но почему я?

- Не знаю. Почему-то ты. Может из-за того, что ты защитник этой эпохи, может из-за Кусанаги. Может просто потому, что у тебя глаза такие красивые, я выбрал тебя. Не обольщайся, ты не первая. Сотни раз я пробовал открывать людям их силы, но кончалось это плохо. Как минимум тирания, как максимум война. И все хотели большего, занять мое место. Идиоты…

- Ты бессмертен?

- К сожалению, Харука.

- Почему?

- Я слишком многого лишен.

- А я?

- Ты можешь умереть. Пока еще можешь. Я могу убить тебя, только я. Мое копье, ну сейчас принявшее вид меча, так же как ты меняла вид Кусанаги с меча на ятаган… Оно может убить тебя.

- Но ты сражаешься со мной им.

- Это копия. Я никогда не хотел причинять тебе вреда. И не захочу.

И ей бы посмотреть ему в глаза и увидеть какую-то странную искру в обычном шоколаде, но она просто лепит мелкие снежки, опустив голову и пересыпая в мыслях его слова. А ему вдруг на мгновение становится дурно, что-то начинает жечься где-то в груди, забытая личинка снова оживает. Но она больше не безобразное не оформившееся существо. Она стала диковинным цветком, еще бутоном, который вот-вот раскроется.

Глава IV.

Здесь бродят тени, ими движет запах денег,

Боль других и холод греют им сердца

Связь времен распалась - и Злодей, и Светлый Гений

Тесно сплелись в объятьях, их различить нельзя...

Ария “Я не сошел с ума”

Тот вечер Харука будет помнить смутно, единственными четкими образами будут его темный затылок, опоясанный золотым венком, треск множества свечей и общая алая атмосфера.

- Сейчас ты увидишь всю грязь вашего мира. Она никогда не менялась, масштабы только лишь увеличивались, но это болото существовало всегда. Ты увидишь. Услышишь. И сегодня я даю тебе право самой решать, кто чего достоин. Мы ведь играем, Харука? Правда? Так сегодня партию ведешь ты!

И не касаясь теплого гладкого, скрытого за прозрачным лаком дерева дверей, он распахнул их, будто бы врата в Эдем или Чистилище. Разница была не важна. Жадным зверем на Харуку накинулся страшный даже сейчас шум творящегося в зале карнавала. Глаза слепили золотые отсветы от масок танцующих пар, от нервных мизинцев мужчин подрагивающих на бокалах, от их печаток, от открытых шей женщин, сливаясь в дугу с бликами от мочек ушей. Золото правило, оно кралось Харуке в голову, злясь и вскипая, чернея и разжижаясь, когда почти безрезультатно билось о придуманную стену. А ему на помощь приходило алое коварство вечерних платьев, открывающих желтые от света свечей спины, из которых, казалось, почти росли крылья гадких гарпий, или праздность расшитых узорами камзолов, имеющая тот же цвет. Чертовски напоминало запекшуюся кровь. За вычурной лепниной, объясняющей всю прелесть телесной страсти, царил мрак, свечи не могли рассеять его. Черный потолок казался самым чистым местом всего мира, сжавшегося до одного маскарада. Над головами летали ряженные циркачи, другие сновали с шутками среди толпы, кто-то жонглировал сочными яблоками, чем-то схожими с плодами работы палача. Посреди зала для не устающих музыкантов была сделана каменная чаша, павшая на плечи всегда молчащим изваяниям с уставшими человеческими лицами. Таким маскарад был внешне, и Харука искренне боялась узнать каков он внутри.

- Что это? Что тут творится?

- Это мой подарок тебе, Харука. Впусти их…

Легко ему было говорить, он закусывал такими шутками в полдень и упивался ими ночью, как обычно из эпохи в эпоху, жаждая сна, но получая лишь смутную пытку реальности. А Харука боялась. Шутка ли, впитывать каждую мимолетную мысль жадной до похоти, денег и власти толпы. Но интересно было бы проверить себя, а выдержит ли она? Действительно ли она стала такой же, как и он? Он? А кто он? Хотя какая сейчас разница, он даровал ей не только несмываемую усталость и безразличие, благодаря нему она познала и чистую свободу. Раньше так хотела ее вкусить. И на удивление такой далекий и запретный плод не был ни сладким, как положено, ни горьким, как ожидалось. Он освежал, пах морозным воздухом и лимонами.

Харука расслабилась. С восторженным ревом победителей рванулись глумиться над ее существом все тайные и явные мысли и чувства окружающих ее людей. Можно было задохнуться, утонуть в них, поддавшись затягивающему чувству. В одиночку не совладать с этим облезлым злым, как волки по весне, потоком. Но она не одна, рядом он, тот, кто с таким трепетом и нежным страхом сжимает ее плечо, чтобы она не потерялась. Харука была благодарна.

- Я пьянею…

- Это нормально. С непривычки всегда так.

- Голова кружится… Смешно… Чувствую себя грязной.

- Это не твоя грязь, Харука. Перестань. Считай это новым развлечением, поиграй со всеми, выйди победительницей. Ты же воин! Будь воительницей, но с улыбкой! Улыбайся, людям это нравится!

Он протянул ей свою большую теплую ладонь в мягкой белой перчатке, она приняла ее, и все закружилось в неторопливом, ленивом танце. Харука не привыкла танцевать с мужчиной, ведущая роль всегда была за ней, по началу она смущалась, излишне перетаптывалась, все время глядя под ноги. А он все вел и вел ее в глубину зала, умело поддразнивая разливающуюся из чаши музыку своими строгими и властными движениями. Странная пара кружила среди другого танцующего люда, черный широкоплечий владелец мягких глаз, матово сверкающих под маской светлого ангела и белоснежный бес со встрепанными волосами, тонкий и хрупкий, с коротким летящим плащом за спиной. Харука, наконец, решила подыграть, расслабившись, и с усмешкой посмотрела ему в глаза. Танец принял другие очертания, вели они оба, друг друга, один продолжал движение другого. Танец стал яростнее и великолепнее. Казалось, что не музыка рождает его, что не взволнованные голоса скрипок подгоняют их, не глухие удары барабанов и звонкие трели скрипок, а кружащие ангел и бес задают общий ритм. Харука начала смеяться, закрыв глаза и откинув голову назад, зачем-то сильно сжав его плечо и руку.

- Не отпускай меня. Слышишь? Не отпускай…

Ее шепот заставил его наплевать на тяжелую близость и привлечь ее к себе. Харука одобряюще улыбнулась и полностью отдалась в его власть. Гул одолевал ее. Но каков же приторно сладок он был! Он был не прав, когда говорил, что правящие слепым миром однообразны и нечисты. Нет, все до одного они были разными. Харука слышала речи и думы священнослужителя общающегося с известным в определенных кругах человеком, имеющим установленную репутацию и славу, славу первоклассного чистильщика. Эти двое говорили о поэзии. И лились мысли убийцы чище, чем мысли проповедника. Первый мечтал о покое и маленьком сыне, второй же о ночи в женском монастыре. На мягком кресле скромно сидела девушка, скорее даже неразумный на вид ребенок, в форме средней школы, она не сводила глаз с танцующей пары – седовласого поджарого мужчины и его спутницы с агрессивно нарисованными бровями. С виду дочь и ее родители. В какой-то мере это было так. Они – опекуны девочки, добрые люди, забравшие ребенка из приюта. Отец, который приучил школьницу к своим ночным визитам, и мать, запирающая ее в темной кладовке, когда у нее случались личные гости. Девочку хотелось бы пожалеть, если бы не тот маленький бутылек яда, принесенный глупым обожателем из ее класса, которого уже никто не увидит, и не намерение школьницы опустошить его над вечерним молоком любящих родителей. Но все, без исключения, кто праздновал в зале, робко желал прощения за все свои грехи, мысли и еще не свершившиеся преступления.

- Скажи, как можно очиститься от себя?

- Только смертью.

- Как книжно… Мне не нравится. Я хочу что-нибудь более яркое и запоминающееся!

- Зачем тебе это? Хочешь подарить им прощение?

- А что бы сделал ты?

- То же, что и всегда – не трогал бы ни какую из этих душонок, мои перчатки не так уж и легко отстирываются…

- А я хочу! Я очень хочу! Слышишь? Ты добился своего… Я…

- Тише. Ты получишь то, что пожелаешь, но сначала удостоверься, что убиваешь зверей, а не людей.

Он прекратил танец и разговор и развернул ее за плечи в сторону накрытого стола, ломящегося от всяческих яств и напитков. Там аккуратно, чтобы не разбить, ставила на поднос хрустальные бокалы девушка. Она была неприметной, самой обыкновенной, волосы любого цвета от темных до светлых, глаза может и серые, а скорее голубые, но некоторым покажутся и зелеными, фигура такая, что кто-то может и обернуться ей в след, а кто-то лишь неодобрительно сморщится. Харука вглядывалась в нее, видя только свет, не различая даже лица.

- Кто она?

- Она? Да никто, собственно. Так, прислуга, нанялась сюда через небольшое агентство, учится где-то там и довольно не плохо. Я не про это. Как человек она не представляет ничего интересного. Но! Она может разрушить всю эту картинку, которую видим только ты и я.

- Почему?

- Невинность, Харука. Невинность тела, духа и мыслей. В сущности, сегодня в этом зале только общий макет всего мира. Мира, которому ты пожелала смерти, но умерла бы и эта девушка. Разве тебе не было бы потом жаль ее? Напрасных и лишних смертей и так слишком много, но в чем же, по-твоему, провинилась она? Видишь? Она даже боится за эти стекляшки…

- И что? Что ты хочешь этим доказать мне? Ты, ты… Ты…

- Я, Харука, кто же еще-то? Доказывать не моя профессия, рушить и создавать тоже. Но, давай уясним один вопрос на будущее, и сделаем это на примере этой девушки. Кстати, ты слышишь, как ее зовут?

- Да какая разница?

- Логично. Так вот, она чиста, она по-своему прекрасна, добродушна, мила и еще чего-нибудь минут на сорок хвалебных речей. Но, представь, что ей предложили учебу заграницей. Она всегда мечтала об этом, и теперь ее от мечты отделяет лишь один тест. Она его напишет. Но займет только второе место по балам. Почти непреодолимой преградой возникнет еще один неизвестный вундеркинд. А ей так хочется уехать от этой постылой ей жизни и прислуживать не здесь, а где-нибудь за океаном. Как думаешь, что она сделает для достижения своей цели?

- Сдаюсь.

- Предположим, что у нашей чистой девы хватит фантазии и умения вывести из строя конкурента. Не важно как. И вот она уже садится в самолет и отчаливает в новую жизнь. Но! То, что получилось у нее в первый раз, она решит повторить и в следующие. Люди называют это успехом. Победой. Еще как-то, но я не страдал никогда жаждой познания вашего языкознания.

- И в чем же мораль?

- Ни в чем! Просто решил развлечь тебя. Это как колода карт, то, что я… ну или мы с тобой ей вытянем, то и будет. Понимаешь?

- Нет, не понимаю. То ты мне говоришь про каких-то людей, то тычешь носом в эту девчонку. Плевать мне на нее.

- И мне плевать. Выпить хочешь?

Харука согласно кивнула и осталась одна среди льющейся музыки. Она продолжала смотреть на девушку, пытаясь зацепить ее нить мыслей среди остального гама. Получилось, и Харука раздосадовано поморщилась. Да, девушка была чиста телом, свежа незамутненным пороками разумом, но это был лишь ее собственный морок такой же, что и создавал он, только чуть слабее. Девушка презирала всех, к кому обращалась с заискивающей улыбкой и предлагала бокал с пенящимся напитком. Свет, льющийся из нее, был всеобщим обманом, да, ей еще не приходилось грешить так, чтобы это свечение потускнело, но внутри девушка была неприятна. У людей есть такая странная особенность - красота, которая отталкивает. Харука усмехнулась, поймав себя на мысли, что начинает рассуждать как он. Девушка с подносом перестала ее интересовать, она ничем практически не отличается от других, к чему она ей? Харука огляделась в поисках высокой черной фигуры и встретилась взглядом со старой цыганкой. Ничего удивительного в этой встречи не было, циркачи всех мастей сновали по залу, эта женщина наверняка одна из них. Цыганка полными животного страха глазами смотрела в лицо Харуки, поймав ответный взгляд, она поспешила вцепиться в какой-то амулет, висящий у нее на шее. Бес с белесых одеждах устало потянулась к мыслям женщины. Перед глазами начали мелькать картинки из чужой жизни, ничего интересного, а потом удалось поймать картину настоящего глазами цыганки. Харука увидела себя, и от своего вида захотелось громко смеяться. Она была монстром, похожим на тех, кого сама же и рубила своим мечом. Ее маска беса стала ее лицом, и, казалось, что уже начинают расти темные рожки, кончики уже показались в светлых прядях. С удивлением, понимая, что образ не пугает ее, Харука задумчиво оглядела веселящихся людей, уже зная, чем закончится вечер. Цыганка смело подходила к ней, было видно, что каждый шаг дается ей с неимоверным трудом, еще бы! Иди навстречу страху всегда нелегко. Появился он, незамеченный отвлекшейся девушкой.

- Ну, так, что ты решила?

- А? Я? Хм… Ничего. Мыслить надо глобальнее, не зацикливаясь на одной единственной душонке.

- Разумно, молодец. Куда ты смотришь?

Он обернулся и тоже увидел остановившуюся в смятении цыганку. Харука усмехнулась, все еще продолжая смотреть на себя и теперь него глазами старой женщины. Он казался ей Всевышним. Кем-то светлым и всемогущим, почему-то считающим наглого беса другом. Цыганка не выдержала ее издевательской улыбки и кинулась ему в ноги, уткнувшись пылающим лбом в его блестящие туфли. Она несвязно что-то просила, даже умоляла, унижаясь и радуясь своему унижению. Харука рассмеялась на его тяжкий ответный вздох.

- Поднимись, женщина. Что тебе надо от меня?

Цыганка встала, молитвенно сложила руки на груди и, заглядывая ему в глаза сбивчиво, наполовину непонятно просила.

- Владыка, помоги. Ты… ты можешь,… перестань быть слепым, посмотри, твой спутник, он… Он же сам Дьявол! Он одел сегодня свою настоящую маску, а ты все не видишь…

- Дьявол? Харука, слышала? Нет, это даже не смешно, это величайшая шутка, мною слышанная. Смотри же, женщина.

Он наклонился к ней и резко сдернул с себя маску ангела. Харука не поняла, почему женщина потеряла от страха голос, она увидела просто его лицо, чистое от грима.

- Мир погиб! Зло и добро поменялись лицами! Грядет вечный ужас!

- Да замолчи ты, нежданная провидица! Надоела.

Он с силой толкнул ее большим пальцем, приложенным ко лбу, и хрипящая женщина рассыпалась прахом, тут же смешанным с пылью слетевшей с обуви гостей. Провел рукой по лицу, поправляя маску и укоризненно посмотрел на широко улыбающуюся Харуку.

- Это не смешно, это глупо.

- Нет, это представление достойно похвалы. Только, почему она испугалась тебя?

- Люди… Знаешь же мое отношение к ним. Эти их предрассудки и верования… Знаешь, лет через сто тебе тоже надоест.

- Возможно. Ну, так как? Вечер продолжается?

- Я смотрю, ты что-то задумала?

- Сюрприз. Тебе понравится. Кстати, который час?

- Почти полночь.

- Превосходно. Волшебное время требует маленького чуда.

Она размяла пальцы, будто собираясь присесть за фортепиано, и взмыла под потолок. Он поспешил следом, еще не понимая ее задумки. Гудящий зал предстал перед ними во всем своем желчно-золотом кровавом великолепии.

- Дорогие мои, пейте! Веселитесь! Ведь скоро полночь! Так снимем же маски, когда часы пробьют двенадцать!

Толпа одобрительно заулюкала, совершенно не удивляясь двум парящим фигурам. Кто знает, может снова проделки циркачей. По воли Харуки над чашей с не устающими музыкантами, взяв по капельки золота от каждого, появились огромные часы. Стрелки почти слились в одну, указывая на римскую цифру двенадцать. Ждать оставалось совсем недолго. Секунды таяли подобно хрупким снежинкам на теплой ладони. И вот, оглушая, грянули удары, возвещающие о наступлении времени, не принадлежащего ни свету, ни тьме. Полночь явилась в зал.

- Так снимем же маски!

Люди пьяные от праздника послушно сдернули свои обманные личины, но нет, сорвать им удалось только лишь свои собственные лица, а под ними властвовали их тайные образы. Убийца, знаток поэзии, яростно замотал головой в попытке стряхнуть с головы капюшон палача. А его спутник в беседе, степенный священнослужитель превратился в лохматого сатира, в мифическое существо любящее гоняться за нимфами. Школьница продолжала сидеть в кресле, продолжала смотреть на опекунов, не замечая темной крови, стекающей по внутренней стороне ее ног, как когда-то давно, когда ей было всего лишь восемь, когда ее отец впервые пришел ночью в ее комнату. Отец, который сейчас во всеобщем крике ужаса стонет на коленях, истекая кровью без своего оружия, которым он разорвал мир своей приемной дочери. Его жена, покрывшаяся чешуей, беспорядочно махала вдруг выросшими за плечами ядовитыми крыльями.

Он ошеломленно смотрел на жестокое представление, устроенное Харукой. А она в невольном страхе того, что создала, сильно сжала его руку, боясь и сама остаться в маске беса. С творившимся вокруг безумием надо было что-то делать, попав во власть всепоглощающего страха, эти люди как никто другой могли рассчитывать на милость от жизни. А сегодня с жизнью играет Харука, и она подарит им то, что они так жаждали, очищение.

Она выставила перед собой открытую ладонь, сжимала ее в кулак, напрягая пальцы, и, когда длань стала замкнутой неприступной крепостью, из многоженства потрескивающих свечей вырвалось раздраженное и голодное пламя. Зал стал для него легкой закуской, крики людей музыкой пиршества, а сами люди шли главным блюдом.

- Пойдем, Харука.

Он потянул ее вверх, минуя потолок, вырвавшись в свежий ночной воздух и остановившись на безлопастной крыше какого-то здания, откуда был прекрасно виден разгулявшийся пожар. По беспристрастному лицу Харуки плясали отголоски буйства света, а глаза все не могли насытиться. Крики из зала затихли, это значило, что все звери, выдающие себя за людей, закончили свое жалкое существование. Он смотрел на нее с гордость и благоговением, такого резкого оборота ее личности он и сам не ожидал. Харука была прекрасна, когда упивалась болью, ужасом и смертью. Она даже убивала так, как убил бы он. Ему было жарко, будто бы он остался там, среди танца огня. Неописуемое счастье заполнило его до краев, питая раскрывшийся диковинный цветок где-то глубоко-глубоко у него в груди.

Харука внимательно, но бездумно смотрела на суетящихся людишек внизу. Пожар привлек огромную толпу зевак. Что-то пытались сделать пожарные команды, раздражали глаз полицейские мигалки и рации. Толпа шушукалась. Все качали головами, причитали и любопытно поднимали головы, чтобы разглядеть хоть что-то в языках пламени. Харука презрительно усмехнулась. Что ей теперь эти люди? И вдруг среди безликих, бесцветных макушек толпы, она разглядела знакомый цвет волос, который даже на таком расстоянии не терял своего очарования и волшебства. Сердце пропустило удар, и родилась запоздалая мысль: “Что же я наделала?”.

Глава V.

I was born to love you

With every single beat of my heart

Yes, I was born to take care of you

Every single day of my life

Freddie Mercury “I WAS BORN TO LOVE YOU”

Горячий воздух согревал почему-то замерзшие руки, наверное, холод как-то прокрался к ней. Комната по ту сторону стекла нежилась в ночной темноте и наслаждалась последними мгновениями одиночества. Через минуту в ней вспыхнул рассеянный свет ночника, который хоть и старался, но не мог добраться до каждого темного уголка комнаты. Фигура за балконной дверью напряглась, увидев девушку, небрежно вытирающую мокрые волосы душистым полотенцем. Девушка была красива. Белая кожа не давала неприятного вида синих вен под ней, отливала матовым жемчужным оттенком, особенно приятно смотрелась в этом рассеянном мягком свете. Шелк халата трепетно касался этого природного великолепия, вызывая завистливый чуть слышный вздох наблюдателя, скрытого за туманом легких штор. Девушка готовилась ко сну. Расстелила холодную двуспальную постель, взбила сначала свою подушку, затем вторую, будто бы ждала кого-то, кто должен был бы разделить ее ночь. Но девушка знала, что пока, а может, и всю оставшуюся жизнь будет спать одна. Свет погас, комната готова была уснуть вместе со своей хозяйкой.

Харука грея руки дыханием, не отрываясь, смотрела на засыпающую Мичиру. Так близко, что слышно было стук ее сердца, как гром веселой летней грозы, всего лишь за безразличным стеклом, так долго желанная. Харука ждала, когда ее художница уснет. Да, это по праву была ее ночь, можно было бы забыть обо всем, разорить их бывшую общую постель и умчаться на любимый берег океана, растопить зимний снег, устроив маленькое лето и стать счастливой. Она сделала бы это с величайшим удовольствием, но раньше, сейчас она уже не была прежней. Харука стала кровожадным монстром, убийцей, разве Мичиру сможет принять ее и простить? Они сражаются с такими как она, такими как он. Харука сжала кулаки, опять, опять, опять она думает о себе, вспоминая его. Зачем она нужна такой? Неприкаянный бес, беспомощная владычица старого мира, подруга всесильного и вечного отшельника, держащего на плечах одиночество и готового разделить свой груз с нею. Мичиру наверняка уже не помнит ее, забыла любовь к свободному ветру, которым она была, не примет новое убогое своей силой существо. Сегодня Харука пришла попрощаться. Без художницы уставший мир ей не нужен и она спокойно сможет уйти с ним в вечность. Не все так уж и плохо. Он нравится ей, он добрый, как ни старается казаться беспощадным и жестоким, он смешной в своем желании не открывать своей полной силы, бахвалится. Харука привыкла и привязалась к нему и жалела только о том, что он не способен быть обычным в ее прошлой жизни. Иному показалась бы странной ее внутренняя мука, шутка ли иметь под ногтем весь Мир и страдать в нерешительности из-за простой любви к смертной женщине. Как-то гуляя по снежным аллеям парка, он предложил ей создать морок Мичиру, точную копию художницы, живую, теплую и всегда веселую.

- Почему ты не хочешь?

- А ты бы променял меня на ненастоящий морок?

- То есть? Эй! Что это значит?

Он был так наивен и умилителен, когда Харука начинала играть с ним. Он не разумел, почему она была права, чувствовал себя последним дураком, подсознательно понимая ответ и прятался от него в глубине собственных глаз.

Харука решилась. Педантично сняла заснеженные туфли, отставила их в сторону, разгладила складки на влажном от снега свитере и брюках. Ладонью стерла перед собой стекло и шагнула в комнату. Было приятно тепло, и пахло морской солью из ванной. Жесткий ворс ковра массировал ступни уже успевшие отвыкнуть от него. Кровать неслышно приняла ее в свои владения, подушка была холодной, и шептала ей как она скучала и, что никто не смел спать на ней в отсутствие хозяйки. Мичиру лежала на боку, спиной к ней, укутанная теплым одеялом. Спала. Харука несмело дотронулась до ее плеча, волос, еще немного влажных и будто стремящихся к ее руке. Она прикрыла глаза, стараясь запомнить это ощущение, прощалась с ним.

Внезапно Мичиру легко перевернулась к Харуке лицом, уткнулась в свитер, обняв за талию. Харука замерла, не зная, что сказать, и стоит ли вообще что-то говорить. Художница неспешно терлась носом о мягкую шерсть одежды, пока не ткнулась в шею, обдав кожу горячим дыханием.

- Ты пришла.

Мичиру сказала это с такой легкостью, будто бы Харука просто вернулась с той же давно позабытой тренировки, будто бы они провели все эти месяцы вместе, как раньше. У Харуки засосало под ложечкой – от этого она хотела отказаться? От этих легких рук, оплетающих ее талию? От ее запаха, от которого кружится голова? От этого неуловимого, но, тем не менее, великого ощущения, что возвращаешься не куда-нибудь, а к той, которая тебя ждала? Это как же ты запудрила себе мозги, - обращалась Харука сама к себе, - это же надо! Уйти? Ты, куда ты уйдешь?

Харуку не посетила ни мысль о нем, ни о вчерашнем пожаре, ни обо всем остальном мире, который уже успел ей надоесть. Сейчас ее волновала только Мичиру, которую так приятно было обнять в ответ.

- Мокрая. Свитер мокрый.

- На улице снег идет.

- Все как у нас… Знаешь чего я боюсь?

- Нет.

- Я боюсь, что не захочу проснуться. Сейчас ты рядом со мной, а утром… мне так больно смотреть на твою подушку. Мне кажется, что когда-нибудь я замерзну, одна в этой постели. Без тебя. И останусь с тобой как сейчас. Харука, пожалуйста, сделай что-нибудь! Позволь мне никогда не просыпаться!

Что можно чувствовать, услышав такое от женщины, которую любишь? Разве можно описать ту пустоту, в которую падает твое сердце осколком мечты о вечном сне, произнесенном ее утомленными вечным беспокойством устами? Когда ты сам строго понимаешь, что виновных в этом кроме тебя самого не найти на всей земле, во всей неизвестной вселенной. Когда хочется кричать, просить срочно прощения, недостойное твоей волнуемой головы, и когда ты вместо этого позорно молчишь. Кто же может описать то, что чувствовала сейчас Харука? Найдите этого человека, вознаградите жизнью полной золота, но тогда в нем проклюнется совесть, он солгал вам, даже он не мог представить бездну, в которую падала, падала и падала ее душа.

- Харука?

- Да…

- Не оставляй меня больше.

- Хорошо.

- Это не правда. Каждую ночь ты обещаешь мне это. А каждое утро я просыпаюсь, понимая, что тебя нет.

- Все изменится, Мичиру. Будет по-другому. Верь мне.

- Хочу этого…

- Верь мне сейчас, не тому что я говорила тебе тогда.

- Я знаю, это все он…

- Нет, виновата только я.

А тем временем часы в гостиной пробили полночь. Шум города за окном не заметил этого и все продолжал свой собственный вальс. Ночь отсчитала треть времени, позволенного им быть вдвоем наяву, и останавливаться оно не собиралось. Харука вздохнула глубоко, наполняя легкие ее запахом, прижала Мичиру к себе крепко, как только можно, и зажмурилась. Пора вспомнить все чему она научилась от него за все семь месяцев, Мичиру считает ее сновидением, вопросов не будет, можно творить.

Появился яркий белый свет, он мягко поглотил комнату, небо за окном и город под ним. Погасил в себе все шумы, назойливый шепот мыслей людей и крики их желаний, оставил только глухие удары двух сердец. Стала слышна песнь-клятва, толкующая о том, что неслышно шепчет каждый влюбленный, он хочет любить, он будет, вопреки всему, защитит свою любовь ото всех напастей, или пусть рухнет мир.

Харука вела Мичиру по невидимой в этом свете лестнице, казалось бы, ступени вырастают с единственной целью – попасться не вовремя на пути и столкнуть смельчака вниз, но видишь ли ты их, когда держишь за руку свою любимую, и когда она смотрит на тебя, прямо тебе в глаза? Выше ступени начали принимать свои очертания, на них ложился снег, который должен быть холодный, должен колоть ее обнаженные ступни, а он мягкий как молодая трава с прячущимися в ней подснежниками. Выше и выше поднимались они, пока свет не расступился пред ночным утыканным дырочками от звезд небом. Под ногами расселилась шелковая темно синяя простынь, скользкая, но не холодная, а приятно теплая. Снежинки, возникающие в воздухе сами по себе, мягко ложились на нее и становились благоухающими лепестками жасмина. Все для ее, Мичиру, удовольствия было готово.

Протяжно мяукнув, к звездам взвился вихрь, наращивающий обороты и обещающий стать настоящим могучим смерчем, сметающим все лишнее на своем пути. Сорванный и отброшенный не глядя, свитер Харуки бесформенной кучей лег за пределами простыни. Лишние и вовсе не нужные брюки сдались, взвизгнула молния, отлетела настырная и упрямая пуговица, брюки отправились вслед за свитером. Ночная сорочка легкая, ласковая решила бороться до конца, не хотела выпускать из себя четкое по контурам тело и была разорвана напополам, став изодранными тряпками. Освободившись от одежды, они вжались друг в друга, смешивая собственное дыхание. Мичиру побелевшими от напряжения пальцами прижимала голову Харуки, будто бы боясь, что та растает, будто призрак, исчезнет, как свежий ветер в душной комнате. Но Харука была рядом, гладила ее плечи, не могла оторваться от шеи с таким пьянящим вкусом, поднималась выше, к уху, обжигала дыханием и щекотала его кончиком языка. Все слилось в одну бесконечную картину, закрутилось, смоталось в комок, оставив только полотно шелковой простыни с двумя слившимися в не прекращающую движения линию телами.

Какой же ураган бушевал внутри этих двух девушек, пустившихся в плавание по волнам страсти! Они как сумасшедшие выныривали из ярких всплесков глотнуть каплю воздуха и снова, снова ныряли друг в друга. Харука и забыла уже, что значит заниматься любовью с Мичиру, с той, которая в течение бесконечных месяцев стала запретным райским плодом для нее. Сейчас, ощущая болезненную остроту обнаженного чувства, под гнетом дней без нее, Харуку вгрызалась в свое счастье, как бойцовский пес в глотку противника. Но Мичиру не замечала этого, она кричала, она содрогалась от желания и выгибалась навстречу ее ласкам. Художница была ненасытна, всегда голодное до любви сердце женщины пылало, пылало объятое страстью тело, дразня Харуку, заставляя ее двигаться еще быстрее и неистовее. Лепестки жасмина липли на мокрые от пота тела любовниц, шелк стал влажным и приобрел терпкий сладковатый запах.

Где-то далеко внизу часы пробили четыре раза. Две трети ночи подошли к своему концу. Но заметили ли их художница и Харука? Нет, для них они показались жалкими мгновения. Нельзя судить о времени, о его жалком количестве, когда от этого времени зависит женщина.

…Он сидел на трехногой деревянной скамейке, неизвестно, откуда взявшейся над ночным Токио и также не понятно как удерживающейся на открытом воздухе. Опять шел снег. Снежинки ровным махровым ковриком покрывали его плечи и голову, но не таяли, делая его похожим на живого снеговика. В руках у него была испанская гитара, сотканная из ледяных хрусталиков. Струны были похожи на замерзшую паутинку, на которой застыли капли воды. Он не играл, перебирал просто холодные струны, которые вопреки ожиданию разносились по округе колокольным звоном. Сам звук, когда становился полным и громким от его забывшихся пальцев, принимал форму, он падал неспешно среди снежинок в образе маленьких резных колокольчиков. Зачем нужна была гитара, он не задумывался.

Ночь степенно подходила к своему завершению, а он все продолжал скучать. Харука просила оставить ее одну на ночь, он неохотно согласился и сейчас мучился бездельем. Откуда-то снизу послышался равномерный стук каблучков об асфальт. Прищурившись на совсем не видную за облаками Луну, он, не глядя вниз, начал прикидывать какова же виновница потревожившего его стука. Выходила очень приятная картина. Женщина была весела из-за выпитого вина, румяна от мороза и красива от природы. Его всегда привлекали обладательницы таких черных глаз и пушистых ресниц. Утолив свой голод относительно фантазий, он решил познакомиться с женщиной ближе. Ночь пропадает все равно, ласточкой летя вниз прямо на голову его избраннице, решил он, так почему же не скоротать ее остаток в приятной компании.

Кийоко шла домой с корпоративной вечеринки, стихийным бедствием заполнившим ее сегодняшний вечер. У молодого менеджера родился сын, и сослуживцы решили поздравить новоявленного отца. Кийоко отказалась от назойливых предложений проводить ее до дома и даже от вызова такси. Ей хотелось пройтись пешком, к тому же идти было совсем не далеко. Внезапно из темноты перед ней вырос парень. Он улыбался ей ласково, так же ласково смотрел удивительными мягкими глазами, похожими на подтаявший шоколад. Парень был странно одет, точнее не странно, а даже весьма недурственно, но безо всякой верхней одежды. И парень явно не мерз. Кийоко остановилась, скользнув пьяными глазами по фигуре незнакомца.

- Доброй ночи.

Голос парня был приятным, убаюкивающим и уютным. Совершенно ясно представляя возможные последствия этой встречи, женщина улыбнулась в ответ. Нет, Кийоко вовсе не была из тех, кто просто знакомится на улице и отдается первому встречному. Но этому парню хотелось принадлежать, от него хотелось зависеть. Она, сама поражаясь своим фантазиям представила его руки, скользящие по ее бедрам, ей захотелось чтобы эти улыбающиеся губы покрывали поцелуями все ее тело. Кийоко плюнув на все, готова была скинуть одежду прямо сейчас и отдаться ему. Но парень к тому же был и сладкоречив.

- Позвольте мне сопровождать вас до дома. Ваша красота бесценна и ей, несомненно, нужен защитник. Вы не против?

Парень подал ей руку, коснувшись которой женщину словно пронзил удар тока. За ним она последовала бы и на край света. Парень, приняв ее молчание за согласие, обнял ее за талию, и, рассуждая о красоте падающего снега, повел ее точно в направлении к дому. Кийоко шатало от возбуждения. Хмель выветрился из головы при первых словах незнакомца, но она была пьяна, и как пьяна, от всенарастающего желания. Рука парня по-хозяйски перебралась с талии на левую ягодицу, и сквозь ткань юбки женщина почувствовала ее тепло. Запах возбуждения остро заколол ноздри и Кийоко начало казаться, что до дома она не дотянет.

Он довольно улыбался, обхаживая тающую женщину. Любил он красивых женщин, которые страстно хотели его. Давненько у него никого не было, все свое время он отдавал без остатка Харуке, впрочем совсем не жалея об этом. И вот его силы обольстителя поднакопились и водопадом обрушились на Кийоко. Ему могла принадлежать любая женщина, которая только приглянется. Он даже особо не старался. Тихо цокая копытцами, к нему прокралась мысль о том, что можно было бы так подействовать и на Харуку, но он сразу отогнал ее с негодованием. Харука не любая, если она и пустит его ближе, то только по собственной воле. А Кийоко уже тихо стонала под натиском его руки.

Но внезапно он остановился, воздух морозный и приятный застрял в горле, как снежный ком. Он задыхался, тело пронзила нестерпимая огненно-ледяная боль. Кийоко пронзительно закричала, глядя на него. Он побелел, как полотно, каждый судорожный вздох отдавался у него в мозгу взрывом света. Все тело горело, как при лихорадке, его бил озноб. Не удержавшись на ногах, он тяжело рухнул на колени, рискуя раздробить кости. Его случайная знакомая уже скрылась из виду, ее напугали его горящие мучениями глаза. Он будто бы попал в клетку с острыми ржавыми кольями, с успехом вонзившимися ему в тело. Внутри плясал огонь, он собирался в единый шар, чтобы ударить еще глубже, туда, где от холодного жара свертывались лепестки невиданного цветка, который еще секунду назад цвел и благоухал, как в лучшей оранжерее мира. Сочные лепестки начали плакать масляной желтоватой жидкостью. Новый раскат боли заставил его протяжно застонать, но и прибавил сил. Он вскочил, как безумный и кинулся бежать. Ноги плохо слушались, он скользил, спотыкался, падал, но, поднимаясь, все бежал и бежал. Впереди начал темнеть небольшой парк, он добежал до окраины города, там в глубине было маленькое замерзшее озерцо. Вздохнув еще раз, и чуть не разорвав себе легкие, он устремился к нему. С разбегу прыгнул, сжавшись в комок, пробил корку льда и ушел в ледяную воду. Тело не почувствовало холодных иголочек, но огонь вроде начал отступать. Он вынырнул, без сил выполз на берег, весь мокрый откинулся на снег. Его все еще била дрожь. На этот раз от слабости.

- Что со мной?

Ему было чему удивляться, ведь он никогда не чувствовал боли. Ему порою становилось интересно это чувство, украдкой впитывал его у умирающего от тяжелых ранений человека, но все равно ничего не чувствовал. Бессмертному не положено ее знать, но он чувствовал.

…А где-то на краю нашего мира и мира фантазий Мичиру нырнула в объятия считающей вспышки света перед глазами разморенной Харуки и подарила глубокий поцелуй с ее вкусом.

Он встал, его шатало как беспробудного пьяницу. Дорога то и дело уходила из-под ног и почему-то влево. Он брел по тихой окраине города. Тут были только жилые дома, в которых люди мирно спали и видели сны. На улице было пустынно. Впереди переливалась цветами вывеска какого-то магазина, подойдя к нему, он понял, что кондитерской лавки. Конечно же, она была закрыта на ночь. Он шагнул сквозь дверь в теплые ароматы выпечки и понял, что на улице, оказывается, замерз. Тут было тепло и уютно. Он забился в угол под прилавком, обнял себя руками и, дрожа начал ждать прихода утра.

…- Какая звезда тебе нравится больше всего?

- Видишь вон ту, большую? Она похожа на маленького осьминога.

- Красивая. Хочешь, она будет твоей?

- Хочу!

Мичиру лежала под боком Харуки. Они были обе вымотаны почти прошедшей ночью и сейчас только и могли, что тихо разговаривать. Харука внимательно посмотрела на звезду, приглянувшуюся ее художнице, и протянула к ней руку. Звезда засияла ярче, и будто капля оторвалась от небосклона, утянув с собой ближайшие более мелкие звездочки. Она упала прямо Харуке в ладонь, но не небесным огоньком, а крупным неизвестным камнем, маленькие ее собратья сплелись в сверкающую цепочку. Мичиру села, позволяя одеть на себя это странное, но прекрасное ожерелье.

- Нравится?

- Очень! Харука, ты просто волшебница. Раньше ты такого не делала.

- Сегодня особенная ночь.

А время все спешило, и Харука знала это. Над их головами все еще пестрило ночное небо, но на самом деле оно уже посветлело, скорее всего, уже взошло солнце, а значит, их время кончилось, пора было возвращаться.

Мичиру уютно улеглась ей на грудь и незаметно для себя уснула. Тут же исчез весь морок, созданный Харукой, и они оказались в спальне их некогда общей квартиры. Харука укрыла художницу одеялом, стараясь не шуметь, и ушла, так же, как и появилась прошлой ночью. За ее спиной пробили часы, возвещая о том, что ушла она вовремя. Харука знала, что скоро проснется Мичиру, отдохнувшая и счастливая, все еще переживая свой «сон» пойдет в ванную, бездумно снимет ожерелье и примет душ. Художница будет уверена, что все ей просто приснилось.

Но, тем не менее, Харука сказала правду. Весь этот кошмар для ее художницы должен кончиться. Любой ценой. Ей надо увидеться с ним, он поймет, он не осудит. И Харуку не пугала будущая ее участь, ее не пугала смерть. Она только не хотела, чтобы он так сильно расстраивался. Как бы то ни было, что бы ни случилось с ней за эти семь месяцев, она считала его своим другом, какого у нее никогда не было.

Глава VI.

Far from the circle at the edge of the world

He's hoping, wondering

Thinking back from the stories he's heard

Of what he's going to see

Rainbow “Temple of the King”

Харука ждала его, задрав голову, вглядываясь в бесконечность омута из крови аристократов, игнорируя звук его шагов и беспокойного дыхания. Он пришел на ее неслышный для всего мира голос, зная, что сегодня произойдет логичное, разумное крушения созданного им образа, как для нее, так и для него. Руки продолжали дрожать от слабости, как и все тело, которому будто бы было холодно. Глаза слезились на холоде, расплывался ее четкий силуэт, приходилось часто моргать.

- Харука…

- Ты пришел.

Она резко оглянулась к нему, рывком преодолела какой-то жалкий метр и крепко обняла его. Рубашка пахла чем-то сладким, какой-то выпечкой, дразня ноздри. Харука зарылась носом в складки ткани, все сильнее и сильнее давя руками ему на шею. Он не шелохнулся, даже всунул руки в карманы, только бы не дотронуться до нее. Ощущение неизбежного еще прочнее засело в нем.

- Говори, Харука, я слушаю тебя.

- Сам уже догадался, верно? Да, так будет лучше. Я не могу больше так. Я устала…

- Без нее? Была у своей художницы? Как она, нормально?

- Ты не следил за мной?

- Нет, конечно. Я давно перестал наблюдать за тобой, думал, контроль тебе (не?) нужен, хотел тебе доверять.

- Не говори так, мне становится стыдно. Будто бы я предала тебя.

- Нет, все хорошо. Я же сам тебе разрешил. Так что ты говорила?

Харука отпустила его, взъерошила волосы и с грустной улыбкой, похожей на тень извинения, нанесла ему удар.

- Я хочу, чтобы это кончилось, понимаешь?

Он понимал. Снова боль защелкнула его в своей клетке, но она дарила не страдание, а ярость. Он, минуя волю, начал злиться. Хотя все было верно, он – самонадеянный дурак, просто расслабился, пустил на самотек, обрадовался, что она смирилась, что покорится ему и присущей силе, но ошибся. Проиграл, причем, позорно, как неумелый полководец, потерявший знаменосца. Остается злиться только на самого себя. Он знал, что этим все кончится, Харука не могла забыть свою художницу.

- Я уничтожу мир.

- Как хочешь. Мне все равно. Но сначала отпусти меня.

- Ты знаешь, что я не могу.

- Можешь.

Теперь ее улыбка была уверенной. Действительно это был единственный выход, от которого ему становилось дурно. Он резко отвернулся от нее, начал мерить шагами крышу, избегал ее взгляда и старался убедить скорее себя, нежели ее.

- И не предлагай даже! Совсем башню снесло? Головой подумать не можешь уже, что ли? Вот! Вот она эта чертова лихорадка вашей любви! Кто придумал это чувство? Кому оно нужно? Оправдываете неуемный инстинкт размножения? Так это не твой случай, Харука! Что, ответь мне, что есть в твоей художнице, чего не может дать тебе приклоненный мир? Да бери, что хочешь! Но нет, ты упорно тянешься к ней! Харука… Чего я не понимаю?

Продолжая улыбаться, Харука села по-турецки на край крыши, скатала круглый шарик из свежевыпавшего снега и, что было силы, закинула его в небо. Шарик скоро исчез из виду, слившись с ярким солнцем. Он сел рядом, неуклюже плюхнулся, подобрал под себя ноги и, скептически сложив руки на груди, посмотрел на нее.

- Глупый ты.

Харука отвечала спокойно, и его ярость, пускающая в плавание белые круги перед глазами, сама собой как появилась, так и исчезла. Он так этого боялся, так ждал, случится ли, робко надеялся на свою ошибку, и вот теперь, пожалуйста, сбылось, свалилось ему на голову в самый неподходящий момент. Он даже не готов был. В срочном порядке начал думать, хотя и понимая ненужность и бессмысленность данного предприятия. Так всегда бывает, когда в ситуации, в которой ты играешь первую скрипку, приходишь к неутешительному выводу, что напрасно все, о чем бы только смел додуматься. С ним это случалось редко, сказать прямо, никогда не случалось, привыкший к тому, что его желанию подчиняется каждый опавший лист на мокром осеннем тротуаре, он был растерян и весьма недоволен. Но все это было пустое и лишнее в сложившейся ситуации. Решение было принято заранее без его согласия, к чему теперь думать, примеривать чуждые друг другу кусочки мозаики и злиться. Он ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу и сухо спросил.

- Когда?

- Я не хочу тянуть, давай сегодня ночью?

- Почему не сейчас?

- Спать хочу, сил нет!

Он нахмурился, исподлобья глядя на ее виноватую улыбку.

- И что бы это могло значить?

- Да не сердись ты! Сама не понимаю, но кажется, что только плюхнусь на подушку и сразу выключусь.

- Шутки шутишь?

Харука неопределенно пожала плечами. Он глубоко вздохнул и с протяжным стоном то ли усталости, то ли неудовольствия потянулся, сцепив пальцы в замок на затылке. Рубашка предостерегающе затрещала по швам, но так и осталась не услышанной.

- Ладно. Сегодня, в полночь, выходи из дома. Найдешь меня сразу.

- Я знала, что ты меня поймешь. Я пойду?

- Угу.

Уходя, Харука слегка сжала его плечо, он потянулся следом, но зря, она уже ушла. Уперев подбородок на несильно сжатый кулак, он смотрел, как Харука скользила по небу, будто по ледовой арене, пока не рассеялась на общем светлом фоне. Потом встал, отряхнул брюки и шагнул за ограждение на краю крыши.

Можно смело спорить, что спешащие по своим делам люди на любой живой улице города такого же шумного, слепого и торопливого, как Токио, не заметят внезапно возникшую у стены мужскую фигуру. Даже учитывая факт появления не откуда-нибудь, а прямиком из манящих объятий слишком светлого зимнего неба, или, например, внешний вид появившегося – тонкую шелковую черную рубашку с сильно закатанными рукавами, встревоженный алый галстук и до блеска начищенные летние туфли на босу ногу, люди не заметили его. А он не заметил их, всунул просто ладони поглубже в карманы и зашагал без определенного направления и цели. Но, тем не менее, в след ему оглядывались, кто-то косился с удивлением веселым или не очень, цокали языком, бормоча что-то про пустые головы и давно ушедшее почти забытое время чужой молодости, летели ему в след тихие охи: “Простынет ведь!”, а укутанные в дорогие шубы женщины провожали его томными взглядами и чуть ли не облизывались на его тело, обтянутое одеждой внезапно ставшей не подходящей по размеру. Но никто не видел его глаз, впервые он прятал их, склоняя голову как можно ниже, совсем не глядя на дорогу.

Вскоре за это поплатился, налетел на кого-то, толкнул плечом и получил в ответ такой же толчок.

- Извините.

А в ответ услышал похожее извинение, только более виноватое и доброе. Мужчина, с которым он столкнулся, коротко улыбнулся и пошел дальше. Он внимательно смотрел ему вслед. Прохожий был совсем сед, темнокожий с ухоженным лицом, четко очерченными скулами, носом с заметной горбинкой и яркими зелеными глазами. Мужчина шел на работу из дома, где готовилась к отходу на работу его жена, которую он до сих пор любил, не взирая на двадцатилетний брак и долгие ухаживания до него. Его дочь уже была в школе, готовилась к уроку. А вечером мужчину будут ждать к горячему, восхитительно пахнущему ужину. Он коротко вздохнул, пожевав губами – его никогда и никто не ждал, никто не готовил ужина, не целовал в холодную с мороза щеку и не отчитывал за запах табака от одежды. Он никому не обещал поберечь здоровье, потом тайком, будто школьник, покупая сигареты и с наслаждением выкуривая одну-единственную. Больше нельзя, а то жена расстроится. При мыслях об ужине вспомнились вечера перед телевизором на захламленном диване, толчки Харуки острым локтем в бок, чтобы он подвинулся и разогретая в чуде технике – микроволновке - пицца. А чем, собственно, хуже? Он выпрямился, улыбнулся вслед счастливому прохожему и пожелал прекрасного внука лет через семь. Дальше он шел уже прямо, вглядываясь в лица прохожих. Шаг изменился, стал вновь раскованным и пружинистым. Он улыбался всем, нагло подмигивая встречающимся на пути девушкам с разрумянившимися щечками. Те смущались и, пройдя чуть дальше от него, тихо хихикали.

По улице ему навстречу ехала тяжелая муниципальная машина до верху груженая мусором, он поморщился, и когда грузовик поравнялся с ним, из кузова в небо взмыли разноцветные воздушные шары, появившиеся вместо исчезнувшего мусора. Прохожие пораженно ахали, кто-то смеялся, а шары все появлялись и появлялись, взлетая высоко, терялись из виду и спокойно лопались на недосягаемых вершинах. А он все шел дальше.

На перекрестке светофор не соблюдая очередности, сменился на зеленый свет, машины резко остановились, едва не создав парочку другую аварий, а слегка растерянные пешеходы ровным потоком продолжили свой путь. Ему на встречу шла отменная по формам тела, пропорциям лица и вызывающим манерам девица. Он самодовольно усмехнулся ей в лицо, явно не собираясь уступать дороги. Рыжая покривила манерный ротик и юркнула от него в сторону, одарив кокетливой улыбкой. Пренебрежительно сузив глаза, он быстро наклонился к ее уху и шепнул:

- Под ноги смотри, дурочка.

И спокойно пошел дальше. Девица оставшаяся в вязком разочаровании тоже не остановилась, а, оглядываясь, перешла-таки на другую сторону улицы, и будто стукнуло ее что-то – посмотрела вниз. Что ни говори, а сделала она это весьма кстати, замерла, покачнувшись от неожиданности на высоких каблуках на краю открытого вентиляционного люка, из которого на нее озадаченно смотрел грязный монтер. Криво изобразив виноватую улыбочку, отскочила подальше и от монтера, и от люка, и уже переведя сбившееся дыхание, услышала издевательский смешок невозможный из-за гула машин, но, тем не менее, весьма обидный. Да, нехорошо и неприлично издеваться над убогими, но кто же виноват отсутствию мозгов в ее прехорошенькой голове, пусть лучше она ему спасибо скажет, не грохнулась хоть в утробу канализации на голову неповинному монтеру.

А он все шел, меняя направления безо всякой системы. И вывели его ноги в заснеженный парк, в котором рано поутру они с Харукой обменивались колкостями, скрипя кроссовками по асфальту. Сейчас в парке было многолюдно, а если точнее, повсюду сновали в ярких вязаных шапочках дети. Все маленькие, не старше первого десятка жизни, юркие, подвижные, но и шумные. На обширной поляне, зеленеющей летом и белоснежной в такие зимы, как эта, стайка детворы предавалась бессмертной забаве всех времен и народов, а именно, игре в снежки. Он остановился. Дети были в пылу сражения, вылепили две противоположные стены в метр, гордо назвали их крепостями и обкидывали крепость противника наспех слепленными комочками снега. Половина из них не долетала и до середины поля битвы, рассыпаясь в воздухе в снежную пыль. Но детей это ничуть не смущало. У каждого из них были кучи холодного снега и в ярких башмаках, и за воротами скрипящих на морозе курточек. А дети все смеялись, не замечая такой ерунды. Он широко улыбнулся, он-то знал, что это поляна не в первый раз становится местом снежной войны. Это место приглянулось и Харуке. Как-то вечером они, похожие на этих ребятишек, тоже решили немного поиграть. Только выглядела их игра немного иначе. Крепость Харуки напоминала древне-римское здание, к примеру, госпиталь, а у него получился замок со всеми атрибутами – бойницами, башнями и даже неизвестно зачем надобным мостом через ров. Шквал снега быстро разрушил их холодные строения, и они кинулись защищать честь врукопашную. А потом, вдоволь изваляв друг друга в снегу, пошатываясь от усталости, цепляясь друг за друга, мокрые пошли домой, громко обсуждая бой и убеждая соперника в собственной победе. Он последний раз проследил за полетом одного из снежков, пущенного малышней, и пошел дальше. Как бы не промокли дети сегодня, завтра ни один из них не сляжет с температурой и жутко болящим горлом. Он так пожелал.

Пройдя пару кварталов, несколько раз свернув вправо, он вышел в район, кишащий дорогими и пустынными магазинчиками. Консультанты и вовсе ненужная охрана развлекали сами себя, даже не глядя за чисто вымытые стекла витрин. Редкий покупатель заходил к ним. Впрочем, с чем приходил с тем и оставался. Товар этих магазинов хоть и был редкостный и, несомненно, фирменный, но безумно дорогой. Люди, позволяющие себе одеваться от домов мод далекого Парижа и Милана, предпочитали покупать вещи прямиком от производителя, а не в таких салонах с искусно оформленными залами. Прочим же гражданам дорогие наряды были без надобности. Он шел вдоль витрин, не глядя по сторонам и удивляясь отсутствию людей на улице. На пути ему лишь раз попала молодая мамаша с сыном, дремлющим в коляске, и два-три неприметных пешехода. Шел он практически один и заскучал. Времени у него еще было предостаточно, мог бродить еще пол-дня, а вот где - начинал обдумывать. От скуки. И тут его нечаянный взгляд, брошенный на проплывающую витрину, остановился на одном из манекенов. Нет, с этой жалкой и страшной пародией человеческой фигуры все было нормально, а вот наряд… Платье совсем не желало лежать на фигуре пластмассовой девушки, фигуре, живую обладательницу которой, встретив на улице, можно либо пожалеть и посочувствовать ее тяжелой форме дистрофии или же проще спутать с привидением. Платье было другим, и носить его должна была другая. Оно открывало плечи и спину, причем последнюю полностью, до того самого места, на которое оглядываются мужчины всех возрастов, оценивая заинтересовавшую их женщину. Впереди оно было глухим, по задумке модельера должно было обтягивать и грудь, и живот, и бедра, но на манекене висело отталкивающим мешком. Платье волочилось по полу, но на девушке высокого роста не стало бы и прикрывать босые ступни. Он почему-то решил, что подбирать любую обувь к этому наряду по меньшей мере кощунственно. Ткань завораживала его. В лучах по-зимнему усталого солнца она казалась темно алой, с переливами цвета легкой Сангрии, но во власти лунного света цвет бы менялся, становился похожим на фиолетовый бархат ночного неба. Ткань не была ни матовой, ни блестящей, скорее что-то среднее. Платье просилось к достойной его владелице. И он начал представлять. Да, немного широкие острые, но не слишком, плечи, их можно открыть. Представил всю длину крепких, но по-женски нежных рук. Кто вообще придумал, что у нее крепкая ладонь? Чушь несусветная, ему ли не знать, что ладошка у нее тонкая, мягкая, с длинными пальцами, на которые она упорно отказывается надевать любые кольца. Манекен исчез из виду, остался лишь пока неясный чужой образ, который все скорее и скорее принимал четкие очертания. Спина, при воспоминании о ней он сладко зажмурился, словно кот. Он не отрицал, что любил смотреть за ней, когда та принимала душ, зная ее недовольство, кидал хлопья пены на грудь и пах, не позволял им смываться, но спину, ее спину, он всегда оставлял обнаженной. Что поделать? Нравились ему ее правильные очертания, какими не каждая женщина смеет похвастать. Потом правда за подглядывания она, еще мокрая и распаренная, прямо давала ему по уху, но отвечал он только смехом, задиристым и отрицающим признание вины. Образ становился четче. Представляя дальше, он почему-то смутился, покраснел, откашлялся и закончил с воспоминаниями о груди и животе очень уж быстро. Как видно, кое-чего она не знала, и кое-что он все ж-таки углядел. Ноги платье скрывало, там особо мудрствовать не пришлось, хоть он нарисовал их в своем воображении со всей точность, а вот ступни снова заставили его улыбнуться. Не любил он видеть носки на ней, пусть чистые, пусть приятного цвета, все равно ему не нравилось. А пытаясь как-то снять их самостоятельно, весьма ощутимо получил пяткой по носу. Образ был закончен. Да, упрекнул он себя, создал сам для себя морок и доволен. В платье, которое так ему понравилось, на него смотрела Харука. Купить, немедленно купить, не стянуть, а именно купить! Выходя уже из магазина с бумажным пакетом с торговым знаком на боку, он как-то запоздало вспомнил, что Харука платьев не носит и наверняка разорвет его на кусочки у него на глазах. Он расстроился, но все же отправил пакет в маленькое путешествие, конечный пункт которого - спальня Харуки.

…Когда солнце решило, что день должен подойти к концу и ему пора на боковую, он как раз подходил к знакомому ему дому. Лифт поднял его на знакомый этаж и он остановился у знакомой двери. Вот дурак, забыл. Харуке сейчас не до него, вряд ли она обрадуется его визиту, а если еще и рассмотрела содержимое пакета, то точно спустит с лестницы. Не в платье собственно и дело, не удержался он просто и прикупил ей еще и милый кружавчатый набор в отделе с женским бельем. Потоптавшись немного на гостеприимном коврике, все-таки решился и заглянул к ней. Харука спала, действительно спала. Значит, не соврала, значит, правда, только, как ей удалось?

Отвлекла его какая-то облезлая кошка, настойчиво тершаяся об его ноги. Он удивленно взглянул на нее, поднял и уставился в желтые глаза.

- Чего тебе?

Кошка, конечно, не ответила, просто потянулась мордой к нему, обнюхала лицо от губ до лба и спрятала нос в его встрепанной челке. Потом отпрянула и фыркнула.

- А ты смешная.

Он прижал кошку к груди, попутно несознательно почесывая ей ухо, и огляделся. На площадке было три квартиры, у Харуки животное жить не могло, к нервным соседям через стенку с ней соваться не хотелось. Оставалась последняя квартира. Он попытался заглянуть в нее, но ничего не нашел, только засасывающую пустоту.

- Твоей хозяйки дома нет?

Кошка как-то странно, будто бы грустно посмотрела на него, но опять осталась безмолвной. Он позвонил. Реакции не последовало. Позвонил другой раз, второй и третий. За дверью в квартире было тихо, и он уже собрался было уходить, как замок на двери неслышно щелкнул, и в образовавшемся проеме появилось лицо сухой старой женщины с потухшими глазами. Кошка возбужденно забилась у него в руках и что-то мяукнула. Женщина, не говоря ни слова, продолжала близоруко щуриться.

- Здравствуйте! Это ваша кошка?

Его громкий голос эхом отозвался где-то внутри ее квартиры. Он глупо улыбнулся, может женщина слышит плохо от старости.

- Извольте, молодой человек, слышу я прекрасно, можете больше не кричать.

Он улыбнулся еще глупее, теперь уже от смущения, и протянул кошку.

- Вот. Ваше?

- Конечно моя! Ах ты, проказница, как смогла удрать? Не оставляй меня больше, куда же я без тебя? А вы заходите, заходите, молодой человек.

Он слегка растерялся из-за отсутствия перемены в голосе, каким ласковым тоном женщина говорила с кошкой, таким и обратилась к нему. Женщина открыла дверь полностью, подождала пока он зайдет.

- Чаю?

- Ну, я…

- Вот и чудесно, молодой человек, проходите в комнату.

Планировка квартиры мало отличалась от виденной им квартиры Харуки. Такие же маленькие комнаты, низкий потолок и большие окна. Он присел на узкий диванчик перед журнальным столиком. Кошка тут же оказалась рядом и принялась ластиться и тереться усами о его ладонь. Ему нравилась эта уже прожившая долгую кошачью жизнь старушка. Портила ее только местами облезшая шерсть и поседевшая морда. Но это легко было исправить. Он гладил ее от носа до самого кончика хвоста, и в след его руке тянулась свежая молодая шерстка. Кошка довольно урчала, выгибаясь ему навстречу, и доверительно подставляла брюхо.

- А вы ей нравитесь!

Он резко подскочил с дивана – совершенно не заметил хозяйки, увлекшись ее питомицей. Кошка свалилась с его колен, не успев зацепиться когтями за брюки, что-то обиженно мяукнула и гордо подошла к женщине, будто бы красуясь, посмотри, мол, на меня, какая я снова красивая стала.

- Вы точно ей нравитесь.

- Позвольте вам помочь.

- Бросьте, молодой человек, я еще не совсем стара и могу накрыть на стол самостоятельно.

Женщина действительно оказалась не по возрасту шустра, и вскоре он с предосторожностями глотал горячий поразительно вкусный чай и заедал его домашним сладким пирогом. Женщина грела руки о свою чашку и довольно следила за его здоровым аппетитом.

- Вы ведь друг Харуки?

Он как раз откусил хороший кусок от третьего по счету ломтя и спешно начал его пережевывать, чтобы ответить доброй хозяйке.

- Да. Ну, в некотором роде.

- Я часто вижу вас вместе. Когда вы приходите к ней, молодой человек, ваш смех слышит, наверное, весь дом.

- Простите…

- Не смейте извиняться, юноша! Не все люди такие же ворчливые, как, скажу вам по секрету, мой самый нелюбимый сосед лентяй Такаши! Его жена – милейшая женщина, но вот не повезло с мужем. Приходите, смейтесь, веселитесь! Не обращайте ни на кого внимания. Когда за стеной я слышу ваши веселые голоса, мне снова кажется, что я живу не одна, а в большой семье со взрослыми детьми.

Тут женщина задумчиво замолчала. Но потом будто вспомнив о чем-то, заговорщицки подмигнула ему и, улыбаясь, словно маленький чертенок сказала:

- И я вовсе не была бы против… вполне определенных стонов и скрипа кровати.

Он резко закашлялся, подавивший одновременно и чаем и пирогом, на что женщина задорно, совсем по-детски рассмеялась, наклонилась к нему и похлопала по спине.

- Простите, вы, наверное, не совсем понимаете!

- Перестаньте, молодой человек, вы же не раз оставались у нее на ночь. Или вы?..

- Вот именно! Ни разу!

- Вы меня поражаете. Неужели в наше время еще остались приличные и воспитанные молодые люди?

- Ну… Не хочу врать, но скорее всего нет. Просто, у нас с Харукой не тот случай. Это другое.

- Как вы наивны! Какими бы словами не называли, как бы не боялись и отрицали, все равно все по-старому! Скажите ей! Смелее!

- Но говорить нечего…

- Не врите хотя бы себе, юноша!

- В любом случае это ничего не изменит…

- У нее кто-то есть? Муж?

На этот раз пришла его очередь смеяться. Даже слезы выступили. Кошка, свернувшаяся в комочек около него, подняла голову и с любопытством посмотрела в его смеющиеся глаза. Он бездумно почесал её под подбородком.

- Харука? Замужем? Поверьте, это невозможно! Но в чем-то вы правы…

- Да, история стара как мир… И что вы будете делать?

- Я не знаю. Но так продолжаться не может.

- Вы будете бороться за нее?

- Я попробовал. Бесполезно. Харука любит ее…

- Ее? Ох, молодежь, молодежь… Да, силы у вас не равны.

Стало опять тихо, только громкое урчание кошки нарушало грустную тишину.

- С вами интересно разговаривать.

- Ах, конечно же! В свое время я была самой хорошенькой девчонкой на много кварталов вокруг! За мной бегали толпы мальчишек, но я ждала Его, моего единственного… Он непременно должен был меня найти, такую-то красавицу! Посмотрите, посмотрите, молодой человек, на всех этих фотографиях я.

Все стены маленькой комнаты были увешаны старыми черно-белыми фотографиями в пыльных рамочках. На всех них задорно улыбалась маленькая ростиком, но с удивительно веселыми глазами девчонка. Он внимательно вглядывался в каждую глянцевую карточку. Женщина не лгала, она действительно была очень красива. Что же произошло такого страшного, что она так постарела?

- Вы актриса?

- Была ею. В маленьком театре на окраине города мне доставались чудесные роли! Не поверите, я играла как-то маленькую принцессу волшебной страны!

- Не поверю. Вы ее не играли, вы и есть маленькая принцесса.

- У вас глаза прирожденного льстеца и дамского угодника! Благодарю, юноша, с вами мне тоже очень приятно.

- А что же было дальше? Вы нашли своего единственного?

- Да. Нашла. Он был студентом юридического факультета и бывал на всех моих спектаклях. Потом он набрался смелости и подошел ко мне. Наша свадьба не была ни пышной, ни шикарной. Он купил бутылку кислого шампанского и мы провели первый наш вечер в законном браке сидя на вот этом самом диване тесно прижавшись друг другу.

Женщина рассказывала свою жизнь, и казалось, слушали ее не только он и притихшая кошка, но и даже первые звезды, появившиеся на небе. Женщина, смеясь, рассказывала о поездке за город, как они молодые и влюбленные плескались в безымянной речушке. Потом женщина меняла тон и причитала, что в сегодняшние дни уже не найти чистой реки вблизи города. С нескрываемой любовью она говорила о своем сыне, которому решила посвятить жизнь, бросив театр. Муж ее стал приличным и известным адвокатом, маленькому мальчику с детства хотелось быть похожим на отца. Потом женщина заговорила тихим, добрым и неожиданно старым голосом.

- А год назад мой муж покинул меня. Мы с Софи остались одни. Верно, Софи?

Кошка задумчиво подняла голову, услышав свое имя, и посмотрела на хозяйку.

- А ваш сын?

- О, мой мальчик добился успеха, конечно, не такого как мой муж, но он все равно молодец!

Теперь тишина полностью опустилась на одинокую женщину. Он впервые за весь вечер решил заглянуть внутрь нее. Женщина не солгала ни на одном слове. Она действительно прожила чудесную полную света жизнь, только он никак не видел, каким же образом она получила такую одинокую старость. Старость, от которой тянуло сырым одиночеством и близкой смертью.

- Я вас, наверное, совсем заговорила?

- А? Который час?

- Начало восьмого.

- Пожалуй, я пойду, если вы не против?

- Конечно, конечно, молодой человек, большое вам спасибо за ваш визит и за Софи!

Он уже крутился у двери, чуть не вскрыв ее, минуя хлипкий замок, как женщина всплеснула руками, будто бы что-то вспомнив, и исчезла во второй комнате. Вернулась она со старой матерчатой курткой и каким-то бумажным свертком. Немного смущаясь, она протянула вещи ему.

- Я, конечно, знаю, что такие куртки сейчас не в моде, но отпускать вас на мороз в одной рубашке непозволительно. Возьмите.

- Извините, но…

- Никаких возражений! Сомневаюсь, что ваши вещи находятся у Харуки, а значит, вы явно увлекаетесь закаливанием и пришли в таком виде. Но сейчас на улице похолодало, вы точно замерзнете. Возьмите, это моего мужа, в молодости он был таким же крепышом.

- Спасибо.

- И вот еще немного пирога вам на дорогу.

- Что вы, что вы…

- Я пекла его для сына, думала, может он хоть сегодня заглянет…

- А как давно он был у вас последний раз?

- Не помню точно… может месяца два назад… Но я его не виню, он много работает!

Он нахмурился. Смело взял куртку, надел и с предвкушением уложил сверток с пирогом в карман. После этого взял маленькие ладошки женщины в свои и прямо посмотрел ей в глаза.

- Обещаю вам, завтра ваш сын приедет к вам на ваш чудесный чай!

Женщина грустно улыбнулась и не ответила. Софи тихо и жалобно мяукнула у ее ног.

- Я обещаю вам! Вы верите? Верите мне?

- Ты хороший человек. Ты очень похож на моего мужа в молодости.

Он смутился, поцеловал ее сухие руки на прощание и шагнул на площадку. Нажал кнопку лифта и обернулся к провожающей его женщине.

- Приходи еще. И Харуке скажи, чтобы заглядывала. Пусть и… ну и подругу приводит. А я еще пирогов напеку.

- Конечно, скажу.

Дрожащий и хрипящий лифт приехал. Он шагнул в него, и последний раз ободряюще улыбнулся женщине.

- Смейтесь чаще, и чем черт не шутит, может, повесите еще новых фотографий. Прощайте!

- До свидания, юноша.

Лифт тронулся вниз и он не успел сказать ей, что больше они никогда не встретятся. Стало неуютно, будто бы он обманул эту женщину, имя которой так и не узнал. Но сейчас он должен был зайти в одно место, недалеко отсюда, всего пара кварталов.

…Звонок не замолкал, дразня заливающегося лаем огромного пса. Его хозяин, оплывший молодой мужчина в линялой майке и вытянутом трико, шлепая засаленными тапками, подошел к двери. Глянув в глазок, мужчина ничего не увидел, некто, скорее всего, закрыл его рукой. Взяв за ошейник пса, и, проверив цепочку, он открыл дверь. На пороге его весьма дорогой квартиры, доставшейся ему в наследство от отца, стоял высокий плотный парень лет тридцати в легких туфлях, брюках и старой куртке, какую когда-то носил его отец. Мужчина опешил, пришелец очень напоминал ему покойного ныне юриста. Парень тяжелым взглядом впился ему в лицо и коротко бросил.

- Вечер добрый.

- И вам того же.

- Что же ты, ублюдок, мать-то бросил?

- Простите?..

Незнакомец криво и неприятно изогнул губы и шарахнул по двери. Та ударила хозяина квартиры по лицу, сломав ему нос. Цепочка отлетела ко всем чертям. Огромный лохматый пес кинулся было на пришельца, потом резко затормозил, скользя лапами и царапая когтями паркет. Псина забилась в дальний угол и протяжно завыла от страха. Незнакомец медленно и статно вошел в квартиру. Коджи, а именно так звали сына той милой женщины, осел на пол и стеклянными от страха глазами смотрел на внушающую ужас громадную фигуру пришельца. Тот улыбался ему, ласково, как ребенку, и у Коджи сворачивались в узел кишки от страха.

- И как я проглядел, что у такой чудесной женщины вырос такой паскуда сын? Не знаешь случаем?

Коджи замотал головой так быстро, что казалось она может свалиться с его толстых плеч и шлепнуться на пол. Он тоненько спросил:

- Кто вы?

- Вопрос сейчас не в этом. А в том, что же мне делать с мусором.

- М…мусором?

- С тобой, ублюдок, с тобой!

Незнакомец словно пушинку поднял Коджи с пола, схватив за грязную майку и скорее показательно, чем для особого насилия стукнул его о стену.

- Помилуйте, молю вас! Я не виновен!

- А тебя кто-то судит?

Коджи было страшно смотреть на незнакомца, все казалось ему, что смотрит он на своего отца. Глаза незнакомца горели страшным огнем, заставляющим дрожать каждую клеточку толстого тела, а оплывшее счастливым жирком сердце так и норовило скакнуть к горлу или вообще вырвать на свободу и бежать подальше. Пес где-то выл в сгущающейся темноте. Коджи отрывисто дернулся в руках пришельца и стыдливо посмотрел вниз на свое трико – его организм не выдержал страха. Незнакомец презрительно крякнул и отбросил Коджи от себя подальше.

- Слушай внимательно, ничтожество. Завтра же ты побреешься, наденешь лучший парадный костюм, купишь свежих цветов и фруктов и поедешь к своей матери. Понял?

Коджи что-то пропищал, но ответ явно не устроил незнакомца, неубедительно. Он шагнул к нему, и снова пронзил взглядом, будто самыми острыми ядовитыми копьями. Пришелец ревел так, что дрожали стены:

- Ты меня не понял. Если ты не сделаешь того, что я тебе сказал, то я приду к тебе еще раз. Ты хочешь этого?

- Нет! Нет! Пожалуйста! Я все понял!

Коджи верещал как женщина и плакал злыми слезами бессилия.

- То-то же.

Незнакомец развернулся на каблуках и пошел к выходу. А через секунду его будто бы и не было. Коджи сел, поморгал и с облегчением вздохнул. Привидится же такое, бесовщина какая-то, и эта куртка, и глаза. Нет, все-все, он, Коджи, никогда больше не будет брать траву у этого негодяя. А то вон дверь распахнута, цепочка вырвана с мясом, да и померещилось Бог знает что! Коджи пошатываясь, встал, подтянул мокрое и вонючее трико и тупо усмехнулся.

- Эй, Демон, а ты чего туда забился? А ну выходи сюда. Иди, иди!

Пес по имени Демон выполз из своего угла и подошел к хозяину. Коджи небрежно потрепал собаку по голове.

- Вот у меня глюки пошли, да, Демон?

И тут любимый пес с темными глазами бусинками сделал то, отчего у Коджи опять волосы на голове зашевелились. Пес открыл пасть и гнусноватым прокуренным голосом сказал:

- Ты чего? Совсем уже? Какие глюки, хозяин? Хочешь, чтобы ЭТОТ опять пришел? Соображай быстрее, олух! Уразумел?

Но ответить Коджи уже не мог, так как, картинно закатив глаза, рухнул на пол без чувств.

Глава VII.

Ко мне ангел седой приходил по утру

Он был болен, метался в горячем бреду

Звал меня то ли в Ад, то ли в Рай

Все просил: "Выбирай".

Сурганова и Оркестр “Ангел”

- Где ты ходишь?

Мичиру даже вздрогнула от неожиданно раздавшегося голоса. В большой комнате вспыхнул неяркий свет ночника и осветил его усталое лицо. Мичиру напряглась, готовая в любую минуту превратиться в воина, но он вроде нападать не собирался, сидел в глубоком кресле расслаблено, закинув ногу на ногу, и слегка царапал пальцами рук обивку. Рядом с креслом стояли мокрые летние туфли, сам же он был босой, даже без носков. На неподалеку стоящий стул была накинута старомодная матерчатая куртка.

- Художница, я, конечно, понимаю, что женщина ты свободная и одинокая. Вечерние прогулки для тебя вполне естественны. Но сегодня я же приглашал тебя прийти пораньше. А ты что? Зачем противилась? Я тебя между прочим уже минут сорок жду. А времени осталось не так уж и много.

Мичиру как-то затравленно дернулась. Вот почему ее так тянуло домой, да что там тянуло, гнало буквально. А она вместо того, чтобы махнуть таксисту и приплатив за скорость быстрее оказаться дома, забегала то в булочную, то в магазин “Все для художника”. Конечно, ничего не купила ни там, ни там, но упорно показывала характер сама себе и замедляла шаг.

- А если бы тебя здесь Харука ждала?

Этот заданный с любопытством вопрос отрезвил Мичиру. Она нарочито медленно показала зажатый в руке жезл, на что он спокойно кивнул.

- Если хочешь. Хотя жаль было бы портить твою квартиру. Тут уютно. Если все-таки решишь ударить по мне, то подожди, я поставлю заслон, чтобы атака не расплескалась по комнате.

- Что ты делаешь здесь?

Его голос горький и усталый не предвещал нападения, и Мичиру решила повременить с превращением в воина.

- Жду тебя.

Художница нахмурилась, уж слишком просто он сказал правду. Он же встал, достал из кармана куртки какой-то бумажный сверток и развернул его на журнальном столике. Там были четыре ломтя пирога, который к тому же восхитительно пах. Ночник под его взглядом стал изысканным подсвечником. На столе рядом со свертком появился пузатый запотевший кувшин из хрусталя с пенящимся пивом, такой же запотевший графин с узким горлышком полный какой-то жидкости напоминающей по цвету вино и два чистых высоких стакана. Удостоверившись, что всего хватает, он повернулся к Мичиру.

- Не откажешь мне?

Она не ответила ему, не двинулась с места, а так и осталась стоять, буравя его подозрительным взглядом. Он вздохнул.

- Художница, пожалуйста. Я не воевать к тебе пришел, пришел я с миром. Прошу тебя.

Глаза его не лгали, он просил ее, возможно как не просил никого ни разу за всю свою не имеющую ни начала, ни конца жизнь. Лицо его было мягким, ровным на эмоции и просящим, как у ребенка выпрашивающего лишнюю шоколадную конфету. Мичиру успокоилась совсем, уже с тенью улыбки глядя на наклоненную на бок, будто у собаки голову знакомца.

- Чего ты хочешь?

- О, абсолютно ничего лишнего! Каплю твоего внимания, возможную беседу. В общем, хочу скоротать вечер в обществе молодой и умной женщины.

Мичиру кивнула. Он закружил вокруг нее, помогая снять пальто, легким движением стянул с шеи прозрачный голубой платок и усадил во второе кресло, расположив его аккурат напротив своего. Схватив один из стаканов и узкогорлый графин, вопросительно посмотрел на нее.

- Будешь?

- Я не пью вино.

- Это не вино. Чай, чайный напиток, настоянный на египетской розе. Каркаде. Очень рекомендую.

Мичиру позволила налить себе напиток винного цвета. Себе же он небрежно нацедил пива, запах которого тут же расползся по комнате, подождал, пока осядет пена, долил и махом осушил стакан, будто очень хотел пить. Потом развалился в кресле и повеселевшими от солода глазами посмотрел на Мичиру.

- Пей, художница, подсыпать яд в напиток женщине мне не к лицу.

- Для тебя было бы низко.

Мичиру держалась дерзко, скосившись на него, отпила немного терпкого египетского чаю и отставила стакан. Голове сделалось легко, но без хмельной тяжести. Он широко улыбнулся.

- Вечер начат.

Он много говорил, что-то возбужденно и определенно интересно рассказывал, но Мичиру не слушала его. Иногда краем уха она улавливала странные фразы про какие-то грозы, колючие золотые пески и большое количество народа, которые практические сразу сменялись выкликами, полными негодования и укора Королю Солнца и его пышным, но бесполезным балам. Он периодически замолкал, наливал себе еще пива из неиссякаемого кувшина и освежал напиток художницы.

- Да, приходилось бывать и там, а что прикажешь делать иначе? Мальчишка совсем распоясался и погряз в шелке и пороке. Не люблю я этого. Пришлось уйти.

Потом он замолчал надольше, пересчитал мелкие пузырьки, поднимающиеся со дна стакана, и снова затарахтел.

- На пыльную арену смотреть приятней было. Я вообще люблю смотреть. Но опять та же ошибка, черт. Опять не сказав ни слова ушел, а он без меня совсем распоясался, артист, с огнем играть начал. И что же с ним дальше было? Поверь мне, ничего интересного. За другим смотреть было еще интереснее. В сущности, был он человечком маленьким и по характеру противным и трусливым. А какой культ своей личности создал! Так, смеху ради, был я и с врагом его. Тот был прост и беспощаден, хотя самовлюбленный такой же, как и первый, только не показывал всем этого. И в итоге – в этой партии оба короля сложили головы, а победу одержали черные пешки. Смешно, правда?

Мичиру не находила ничего смешного, просто-напросто не слушая его.

- Художница, не хорошо так делать. Я с тобой разговариваю, считай, душу раскрываю, а ты?

- Мне не интересно слушать.

- Вот как выходит, а еще умная женщина. Все меня слушать отказываются, а если б смекнули хоть раз и выслушали, то глядишь, и к Богу бы меньше обращались, да и чертыхались тоже меньше. Что скажешь?

Он вскинулся в кресле и, уперев локти на колени, наклонился к ней.

- Болтливый ты, как попугай в клетке.

- Клетка? Зришь в корень, художница.

Он резко вытянул перед собой руку. Рука дрожала от слабости, и, не выдержав и минуты, он опустил ее как плеть. Посерьезнев и нахмурившись, спросил уже прежним уверенным, пряным как корица голосом.

- Хочешь говорить о ней?

Мичиру ожила на глазах, ведьминым огнем вспыхнули ее синие глаза, заставляя его усмехнуться.

- Женщины, что с вас взять? Спрашивай.

- Где сейчас Харука?

- У себя на квартире. Подожди, посмотрю, спит ли еще. Да, спит, сладко как младенец.

- С ней все хорошо?

- Что же может случиться с ней? Да ты и сама видела этой ночью, что и телом и духом она…осталась прежней.

- Ночью?

- Ох-ох-ох! Художница, не пойму я, тебе доставляет удовольствие издевательство надо мной?

Но по ее лицу он понял, что Мичиру не понимает, о чем он говорит.

- Подожди-подожди! Что-то я определенно проглядел. Дай-ка посмотреть.

Он приложил ладонь ко лбу, поднимая челку и бессвязно бормоча, хмурился, сосредоточено глядя в неизвестную точку на столике.

- Так, ну это мне не интересно, это тоже… этот момент тоже пропускаем, а то расплачусь от умиления, как домохозяйка над мелодрамой. Хотя вот эта позиция… ну нет, Харука снова рассердится. Пропускаем. Ага! Вот оно что! Художница, так ты думала, что спала? А потом вы, люди, еще и вините кого-то чужого в том, что упустили свое счастье!

- Ч…что?

- Ночью к тебе приходила настоящая живая из плоти и крови Харука. И как мне ни тяжело это говорить, приходила-то она попрощаться, увез бы я ее отсюда, а из-за тебя передумала и вот решила остаться. Кстати, на Зеркало твое я наложил маленький барьер, поэтому ты не могла найти ее. Но она сама пришла к тебе.

Мичиру сидела как громом пораженная. Прошлая ночь никак не может быть правдой. Не смущали Мичиру ни чудеса, ни звезды, ластящиеся к рукам, не верила она в то, что таяла от страсти и любви не во сне, а в руках Харуки, таких горячих и неугомонных. Он заглянул ей в мысли и, картинно закатив глаза к невидимому потолку в свете только трех свечей, вздохнул.

- Она же просила тебя верить ей. Не заставляй меня думать, что я зря собрался… В общем, что я не прав в тебе.

- Кто ты такой?

Этот вопрос расстроил его. Как же надоели, кто бы только знал, как надоели ему эти пустые вопросы, ответ которым один-единственный. Но пиво явно сделало его мягче и благодушнее.

- Сегодня я, например, был примерным гражданином. Никому ничего плохого не сделал, только мрази одной нос сломал. И то случайно, художница, слово чести!

- А в среду? Пожар тот твоих рук дело? Ты же убил всех тех людей!

- Хм… Допустим. Я. Ты довольна?

- Еще как. Теперь я в тебе уверена, а то за этой твоей галантностью я чуть было не решила, что ты не такой уж и плохой.

- Жаль, что не решила. Зря мне не веришь, я не сказал ни слова лжи тебе сегодня. Это, похоже, еще одна из причин, почему я выбрал именно Харуку.

- Что ты имеешь в виду? Ты выбирал ее по какому-то мерилу?

- Скажи хоть раз за вечер что-нибудь умное! И перестань злиться на меня! Когда это ты научилась делить мир только на черное и белое? Не ты ли, Нептун, научила видеть Харуку эту тонкую полоску среднего? Прекрати, пожалуйста! Я пришел к тебе, думая, что ты примешь меня, пусть и как врага, но и как собеседника. А что ты делаешь? Харука меня хотя бы слушала. Она вообще совсем другая. Я ни разу не встречал такой женщины. К ней даже слов-то подходящих не подберешь. Она – это она, и нет никаких уступок и условий. Какое же счастье, что я не выбрал тебя или эту вашу угрюмую Плутон. Харуку… Да, к черту, Харука это лучшее, что я узнал за всю жизнь!

Сейчас он снова злился. Весь как-то сжался, осунулся резко, будто бы постарел. В кресле сидел уже не тридцатилетний парень, а видавший многое мужчина со хмурыми складками на лбу, глубокими морщинами на внешних краях глаз и сухими жесткими губами. Остались прежними только мягкие шоколадные глаза, в которых плавала непонятная тоска и грусть, которых раньше, минуту назад, вроде и не было. Его опять начало колотить, как больного с сильным жаром, только ему было холодно. А внутри будто бы что-то жглось, будто бы пожар горел. И огонь все ближе подбирался к раскрывшемуся цветку, с лепестков которого падали тяжелые капли слез. Хотелось одного – поскорее увидеть Харуку, услышать ее голос, следить за трепетом ее вольной челки и просто чувствовать ее рядом. Но до полуночи времени еще предостаточно.

- Думаешь, я не понимаю? Ты ошибаешься. Нет большего преступления, чем лишить влюбленную женщину счастья. А я вот такой, я сделал это дважды. И наказание мне должно быть самое суровое. Не волнуйся, я еще поплачусь за это. Но жалеть не буду. Я рад, что встретил Харуку.

- Ты?..

- Молчи! Нет, это невозможно!

И вот тут Мичиру поверила ему. Даже самой странно стало, что раньше она этого не увидела. Кем бы ни был сидящий перед ней мужчина, как бы он не боялся принять правду, как бы ни отрицал ее, он оставался всего лишь…

Он перебил ее мысли тихим ласковым голосом.

- Все возможно, художница. Я уже почти готов поверить. Ешь пирог, он вкусный. Его чудесная женщина испекла, а какой чай чудесный она заваривает! Обещай мне, что по весне, когда все нормализуется, ты и Харука навестите ее. Хорошо?

Пирог был вкусным. Каркаде легко пился. А в голове Мичиру была непередаваемая легкость, которая все возрастала, и хотелось смеяться даже без причины. В чем-то он был без сомнения прав, если бы Мичиру вникала в то, что он говорит, то последующие часы после этого разговора были бы куда более спокойными. Она кивнула, согласившись на посещение какой-то женщины. Что за женщина? Откуда? Вопросов Мичиру не задавала. На ее полнокровных губах сама собой появилась блаженная улыбка, которая становилась все шире и шире. Глаза заволокло какой-то дымкой, но ни в коем случае художница не была пьяна. Мичиру взглянула на него уже по-новому, как он и просил, без злобы, и признала, что человек он очень приятный, рядом с ним она чувствовала себя уютно, спокойно и в безопасности. Больше всего ее привлекали его глаза. В прошлые встречи с ним они кишели не выплеснувшимся самодовольством, некой наглостью и вседозволенностью, а теперь нет, теперь иначе. Эта тоска, горящая на самом дне колодца с мягким шоколадом, о, как она пугала. Люди тихо умирают от такой тоски, а он вон жив и цедит, и цедит пиво.

- Мне или кажется, или ты постарел?

- Оболочка стареет, удары сыплются все на нее.

- Это не твое тело?

- Нет, конечно. Умирал в реанимации паренек один, ну ничем ему не помочь, как говорится, медицина бессильна. И согласился он отдать мне свое тело, если я позволю ему попрощаться с его младшей сестрой, из-за которой он собственно и подыхал на холодной койке. К девчонке, кажется, прицепился кто-то на улице, а паренек как раз шел к ее школе. В общем, порезали его хорошо.

- А ты не мог его спаси?

- Почему? Мог, конечно. Только мне такие акты милосердия ни к чему. К тому же мне нужно было тело. А парень умер счастливым.

- А ты сам, ты какой-то сгусток энергии или еще что?

- Не забивай себе голову лишними вопросами.

- Но если ты говоришь, что у тебя нет тела…

- Я такого не говорил. Просто… угораздило меня как-то недавно, тыщенки две лет назад, немного развлечься и поиграть в добродетели. Сотню раз уже пожалел. Ну, так вот, тогда я принял свое настоящее тело, а оно так запомнилось вам, людям, что теперь влезть в него я могу только на очень короткий срок. А то начинают подозрительно щуриться, узнают в итоге, в ноги кланяются. Зачем? Не люблю я этого.

На этот раз Мичиру выслушала его от начала до конца и рассмеялась. Он довольно улыбнулся, и, подняв указательный палец, привлек ее внимание. Мичиру притихла, ожидая чего-то интересного. Он потянулся к подрагивающим огонькам свечей, поймал один из них за кончик, и с видом заядлого фокусника показал Мичиру. Ловкость рук, говорили его глаза. Он отпустил огонек, тот, повиснув в воздухе, чуть-чуть подрос. Потом соединил указательные и большие пальцы рук и посмотрел на огонек в образовавшееся окошко. Пляшущий в воздухе малыш дрогнул, изогнулся весь и стал рыжим дельфином, плывущим по волнам и высовывающимся иногда на поверхность, встающим на хвост и спиной, спиной прыгал назад. Мичиру не отрываясь, заворожено, смотрела на подмигивающего ей дельфина. Он подул в окошко между пальцев, рыжий малыш зарябил, сгустился сначала в шар, а потом раскинулся длинношеим драконом. Казалось можно разглядеть каждую золотую чешуйку дракона, можно уловить неприятный запах серы из его пасти. Дракон раскинул свои огромные крылья, будто бы летел, и плюнул огнем в кувшин с пивом. Хрусталь с одного бока стал черным, но тут же посветлел и запотел как прежде. Дракон разочарованно заревел. Мичиру, как ребенок захлопала в ладоши. Он подул в окошко еще раз, дракон свернулся в шар, как до этого дельфин, и выпрыгнул на свободу маленький, помещающийся в ладошку, пятнистый барс. Дикий горный кот прыгнул к Мичиру на колени, взобрался по руке на плечо и ласково потерся о ее щеку. Барс не обжигал, он был просто теплым, согревающим. Художница бережно сняла его с плеча, держа перед собой, гладила гибкую спину и смеялась довольному выражению его огненной морды. Мичиру кинула веселый взгляд на собеседника. Он опустил руки, как видно огонек больше не будет принимать другие формы, и спросил:

- Он нравится тебе?

- Да, он забавный.

- Я хочу послать его к Харуке в проводники, чтобы она быстрее нашла нас.

- Нашла?

- Харука захотела, чтобы все кончилось сегодня. Сегодня я убью ее.

Мичиру резко вскочила. Барс, спрыгнувший на стол, недовольно рыкнул.

- Ты не сможешь!

- Я обещал ей.

- Врешь! У тебя не поднимется рука!

- Возможно.

- Сдайся ей, ведь ты готов это сделать!

- Я бы с удовольствием, но бессмертного не возьмет даже бессмертный меч.

- Я не верю тебе!

- Я сам себе не верю, художница. Сядь, выпей чаю и успокойся.

Мичиру послушалась его, присела на край кресла и допила каркаде остававшийся у нее в стакане. В голове вновь просветлело, она снова могла мыслить трезво.

- Почему именно убивать?

- Ты не знаешь, кем стала Харука. Назад дороги нет, она хочет искупить свою вину, хочет очиститься. Хочет смерти.

- Но должен быть другой способ! Ты же наверняка знаешь его! Думал о нем! Ты должен что-то придумать.

- Не бей меня еще сильнее, художница, мне и так больно.

Он посмотрел на барса, огонек понял его и выпрыгнул за окно. Мичиру поняла, что разговор окончен, а что будет сейчас неизвестно и от этого пугающе. Ей вдруг очень захотелось спать. Голос стал тихим, слова растягивались сами собой.

- Ты все-таки что-то подсыпал, да?

- Не бойся, не яд. Всего лишь крупица чистого счастья. Чтобы ты успокоилась. Это человеческое чувство имеет одну интересную особенность – после него чертовски клонит в сон. Сейчас ты уснешь, забудешься спокойным сном. И проснешься через несколько часов обновленной и полной сил.

Мичиру слышала его уже через какую-то пелену, будто бы через туман, без сил откинувшись в кресле. Сон накатывал на нее необратимой волной. Но сил хватило еще на несколько последних слов.

- Ты не сможешь…

Мичиру уснула. Он быстро встал, накинул на плечи старомодную куртку, надел туфли, задул свечи и подошел к спящей девушке. Окно распахнулось перед ним и безвольно обвисшей у него на руках Мичиру. Он шагнул на улицу, прошел по упругому воздуху несколько кварталов до какой-то площади и остановился. Внизу задрожала и заревела земля. Асфальт разорвался, вздыбился, выпуская откуда-то из недр земли похожую на шахматную ладью башню из цельного черного мрамора. Башня росла под ним. Он уже стоял на самой ее верхушке и как на лифте поднимался все выше и выше в небо. На высоте нескольких сот метров ночной Токио казался просто смазанной картинкой. Он подошел к алтарю в центре зубастого круга крыши. Появилось и растелилось на мраморе теплое клетчатое одеяло, на которое он положил спящую художницу. По небу быстро бежали тяжелые тучи, закрывая звезды. Времени оставалось совсем мало, час, может два, до полуночи. Он уселся, облокотился на алтарь и откинул голову. Все было приготовлено, оставалось только дождаться ее. Неожиданно для себя он понял, что очень устал, что как-то непривычно отяжелели веки, предметы в глазах начали расплываться, и он зевнул. Слабость не покинула его тело, едва заметная судорога пробегала от шеи до самых пяток. Ему хотелось расслабиться, вытянуть налившиеся тяжестью ноги и ни о чем не думать.

Черные тучи заволокли небо, потемнело. Но его это уже не беспокоило. Бессмертный спал.

Глава VIII.

Erstwenndiewolkenschlafengehen,

Kann man uns am himmel sehen.

Wir haben angst und sind allein.

Gott wei?, ich will kein engel sein.

Rammstein “Engel”

Огромный город Токио был пуст. Абсолютно. Исчезли все его жители, пропала каждая уличная собака, не было ни птиц, ни кого-то другого. На безлюдный мегаполис вновь падал снег. Эта зима была по-настоящему снежной и холодной, давно жители Японии не сталкивались с такими погодными условиями. В Токио было тихо. Почти. Единственными живыми или скорее неживыми существами в городе были бесчисленные толпы монстров всех мастей и размеров. Кого тут только не было! И длинные тощие четырехрукие существа, похожие на людей с огромными ртами полными острых треугольных зубов, с маленькими глазками и остро заточенными саблями в каждой руке. И кровавые големы, сочащиеся красной слизью. Мелькали черные спины ящеров с короткими, но крепкими лапами и толстыми непомерно длинными хвостами. Были заросшие длинной шерстью звери, ходящие по-человечьи, с когтистыми лапищами и огромными черными глазами. Всех существ не пересчитать!
Харука стояла на пороге своего дома, мрачной громадой возвышающегося за ее плечами. Она усмехалась в морды кишащих вокруг чудовищ. Привычная одежда, вспыхнув, сменилась на фуку воина, Кусанаги принял вид меча. Через секунду раскатами грома пронеслись удары невидимых часов, возвещая приход полуночи. Пора!
Воин стрелой рванулась в гущу монстров, не глядя, рубя их зловонные тела. Звери нападали. Мелькали их покрасневшие от злобы глаза, с животной яростью размахивали они оружием и лапами, норовя одним ударом снести Уранус голову. Но она была неуязвима. Никогда прежде она не сражалась с таким мастерством, с такой маниакальной счастливой улыбкой, с таким страшным огнем в глазах. Ее клинок рассекал тела тварей напополам, рубил им головы, вспарывал животы, вонзался в грудь, там, где должно было бы быть сердце. Уранус шла по трупам убитых ею монстров, прокладывала себе дорогу новой порцией мертвечины, а чудища все не кончались. Они стекались к ней на бой со всех сторон города, с севера – бурые прямоходящие волки и пузатые великаны с замерзшей кровью в венах, с юга – верткие низкорослые лысые черти, черные, как грязь, с ядовитыми копьями в жилистых руках. С востока на Уранус перли безглазые, многоголовые змеи, а с запада неслись толпы гнилых мертвяков. С воздуха нападали безобразные птицы, с острыми, как боевой меч, когтями и громко щелкающими клювами. Но все ложились изуродованными трупами у ее ног.
Откуда-то сверху с рыком, таким, что задрожали стекла в ближайших окнах, спрыгнул невиданных размеров снежный барс. Уранус отпрыгнула от него на пару метров, нетерпеливо сжимая и разжимая рукоятку меча, выпрямилась перед новоприбывшим зверем. Но тот не нападал, напротив, барс, с секунду поглядев своими яркими зелеными глазами на Харуку, еще раз взревел и кинулся и сам в гущу монстров. Чудища попадали по нему клинками и наконечниками копий, но огромной кошке из снега было все равно. И вот вдвоем, воин и ее нежданный союзник пробивали себе дорогу. А куда? К черной громадной башне где-то в глубине города.
Монстров было слишком много, Уранус поняла это довольно быстро. Понял это и барс. Он, быстрый, невидимым человеческому взгляду движением справа от воина, толкнул ее, чтобы она оседлала его, и рванулся вверх прямо из-под носа замахнувшегося для удара голема. Уранус мгновенно освоилась, уселась удобнее и, пришпорив снежные бока белого зверя, понеслась на нем по крышам зданий. За ее спиной слышался разочарованный рев чудовищ, в след летели ядовитые дротики и острые корья, но барс был недосягаем. На крышах попадались верткие быстрые существа, покрытые каким-то защитным панцирем, но Кусанаги рубил и их. Уранус могучим всадником на яростном барсе неслась вперед.
Где-то в центральной части города ее внимание привлек один из монстров, такие ей еще не встречались. Похожий на человека, но с огромной пастью и длинным в язвах языком монстр стоял на балконе какого-то пентхауза и бесился из-за того, что ему не достать воина. Уранус прищурилась, криво усмехнулась и спрыгнула со спины барса. В два прыжка преодолев разделяющее их расстояние, она оказалось на том же балконе, и ударила чудище ногой. Тот с хрипом пробил стекло балконной двери и отлетел вглубь комнаты. Воин решила убить его голыми руками. Монстр быстро вскочил на ноги. Бой был похож на танец, жестокий танец смерти. Удары чудовища, которые Уранус не успевала блокировать, совсем не причиняли ей вреда. Она смеялась страшным громким смехом и продолжала играть со своей жертвой. Наконец, когда выдохшийся монстр ей надоел, она схватила его за горло и со всей силы ударила головой о потолок. Противник последний раз пискливо крикнул и притих. Рассмеявшись еще раз, воин покинула пентхауз, оставив монстра висеть с головой в пробитом потолке.
Барс поджидал ее, и снова оседлав его, Уранус рванула к черной башне.

…Он сидел на краешке алтаря, на котором все еще спала Мичиру, и смотрел в строну, откуда должна была появиться Харука. Его вновь начало трясти, боль уже заявила права на его тело, но пока он справлялся. Такого шока, как в первый раз не было, он постепенно научился терпеть боль. Он смотрел, облокотившись на колени, как Харука, прекрасная, как никогда, в пылу сражения мчится к нему на обросшем снегом малыше огненном барсе, и улыбался. Он специально создал всех этих чудовищ, зная, какая энергия таится в ее теле и как жаждет крови Кусанаги. Харука вовсе не устанет, наконец, добравшись до него, скорее будет наоборот. Ее щеки будут пылать от возбуждения, глаза светиться воинственным огнем, она будет великолепна. Он старался думать только о ней, ставя под запрет все мысли о будущем их поединке. Художница была права, и он признаёт это. Он не сможет. Дело даже не в том, что у него не поднимется рука сразиться с Харукой, он просто не сможет ее потерять.
Страх. Убийство, в котором роль необратимого оружия отведена страху. Это его любимый способ убивать. Он играл душами людей, заставлял их нос к носу столкнуться со своими страхами. Но все лишь потому, что и сам боялся. А чего может бояться бессмертный? Смерть привилегия чужая и ему не известная. Боль он странным образом уже испытал, но быстро научился не замечать ее. Раньше он считал, что его главный страх одиночество, в котором он живет с самого своего появления. Но это было раньше, сейчас он не чувствовал себя одиноким. Но тогда что же, чего он боится сейчас?
Заворочалась и проснулась Мичиру, совершенно не поняв, где находится. Она резко села и увидела его. Он немного виновато ей улыбнулся.
- С пробуждением. Я же говорил, что ты всего-навсего уснешь.
- Где мы? Что происходит?
- Мы в Токио. Недалеко от твоего дома. Харуку ждем.
- Харуку?
- Да, она появится через три… две секунды. А вот и она.
Снежный барс принес свою наездницу. Воин легко спрыгнула со спины животного. Огромная кошка совсем неподходяще для нее мурлыкнула, радостно кинувшись к нему. По пути снег осыпался, и на ладонь к нему запрыгнул тот ручной огонек, который ластился к Мичиру, и погас, растаял, превратившись в сизый дымок.
- Зачем ты это сделал?
Он вздрогнул, услышав злой рык, вырвавшийся из уст Харуки. Она смотрела на тихую Мичиру, еще не совсем отошедшую ото сна, и в ней закипала злость.
- Не волнуйся, я ничего ей не сделал.
- Ты вообще не должен был видеться с ней!
- Зачем ты кричишь? Ведь это я, Харука.
Его голос был тихим и странно грустным. Уранус сразу забыв про гнев, внимательно посмотрела на него. Что-то изменилось. Он улыбался ей, как и прежде, но по-другому. Его глаза все так же напоминали шоколад, но больше не лучились привычной уверенностью и наглостью. Харуке показалось, что он постарел, так любимые ею морщины врезались глубоко в огрубевшую кожу, появились складки у высохших губ. Он был бледен и как-то взъерошен. Сейчас он совсем не был похож на того молодого парня, громкого и веселого, каким она привыкла его видеть.
- Что с тобой?
- Все нормально, не волнуйся. С твоей художницей тоже все хорошо. Мы провели вечер в приятной беседе, и я признаю, что она очень интересная женщина, с ней приятно общаться. Конечно, она ослеплена только тобою и многое просто не слушала из того, что я говорил. Но кое-что она понимает намного лучше меня.
Голос тоже изменился. Харуке стало неуютно и тоскливо. Он прямо смотрел ей в глаза. Такой взгляд бывает у брошенных на улице псов, некогда горячо любимых хозяевами, а потом забытых. Псы с таким глазами умирают от тоски. Настоящие верные собаки, они до последней минуты своей преданы хозяину, они жду его, они заранее прощают ему свою смерть, они закрывают глаза и, последний раз, судорожно вздохнув, умирают. У приговоренных псов такие же глаза, мягкие, шоколадные, по-животному выразительные и грустно-счастливые. У людей с такими глазами гуляют сквозняки в душе, они долго не задерживаются на этом свете. Глупые, будто бы там они найдут покой. Быть может им и повезет, быть может, что-то и изменится, но кто сказал, что в лучшую сторону? Что прикажите выбрать – вечный сквозняк и тягучий запах плесневеющего сердца или душную коморку вместо души? Но люди все-таки могут успокоиться, пусть и навсегда, но он не такой. Он заперт в своем существовании, бежать из которого некуда.
- Ты странно выглядишь…
- А, не обращай внимания. Угораздило выкупаться, промок весь до нитки, вот пиджак с носками и не высох. А куртку мне дали.
- Глупый ты…
- Мне так нравится, когда ты это говоришь. Эта твоя интонация, то, с каким чувством ты говоришь… Я буду скучать по твоему голосу. И не только…
Мичиру непонимающе смотрела на них обоих, не в силах поверить, что они могут начать смертельный бой. Так враги не разговаривают, так перекидываются озабоченными фразами и успокаивающими ответами лучшие друзья. Художница не ожидала такого. Что угодно, крики, оскорбления, обещания ужасной смерти и прочего, что любили их прошлые враги, но не этого. И впервые она задумалась, а с чего воины взяли, что он враг? Если бы он сейчас рискнул заглянуть в мысли Мичиру, то еще больше бы уверился в правильном выборе Харуки. Действительно, мир захватывать он не собирался, глупо, по меньшей мере, брать с боем то, что и так твое. Он только забрал ото всех Харуку, как всегда думая развлечься годик-другой, показать ей ее возможную силу и, как всегда разочаровавшись, бросить подыхать без синей птицы упорхнувшего счастья из рук. Имея возможность смотреть в пестрящее будущее, черно-белое прошлое и стремительно тающее настоящее, он проглядел, ослеп неизвестно почему и не увидел, что то, во что он так по-детски верил, может коснуться и его. Уж если бессмертный смог уснуть…
- Ты готова?
- Да.
- Только, чур, не поддавайся!
- За кого ты меня принимаешь?
Они последний раз дурачились и смеялись друг над другом. Потом оба сразу замолчали. Он только тихо и тоскливо спросил, зная уже ее ответ:
- Может, все-таки уйдешь со мной?
- Извини…
- Мы навсегда?..
- Да…
И грянул бой! Нельзя даже сказать, кто начал его, кто первый кинулся в атаку. Быть может Харука, мгновенно сменившая фуку, которое ему так не нравилось, на обычную одежду. Может и он, когда кинулся на нее со светящимся серебряным светом копьем. Копье было красиво: червленое, двухконечное, способное разрезать на бесчисленное количество собратьев тонкий шелковистый волос. Но бой закружил двух противников в безумном вальсе близкой смерти, которая наведается по уже известному адресу. Нет в мире ничего страшнее резни между лучшими друзьями, не будет таких чувств между влюбленными, вынужденными сражаться друг с другом, не будет и в семейной бойне. Дружба – чувство, порою становящееся сильнее любви, оно не приемлет пустых слез, громких слов и лишних обид. Она всегда сведет вместе, никогда не перекинется в ненависть, даже затихая, оставляет в душе умиротворенность, вместо зияющей дыры, спешно наполняющейся желчью одиночества. Но когда дружба замешана на чем-то другом, чем-то более нежном, чего и сам понять не можешь, тогда она может причинить боль. Именно тогда может погибнуть во всепожирающем огне диковинный цветок, заменяющий бессмертному живое сердце.
Харука не собиралась ему сдаваться, сражаясь в полную силу, он отвечал обратными выпадами. Воздух, многократно рубленный либо ее клинком, либо его острым копьем, дрожал и плавился от нарастающей скорости сражения. Такого поединка не видела планета, он шел на уровне вымысла, на тонкой грани фантазии. Нападая, он требовал от нее все мастерство, которое у нее было, требовал вспомнить все, чему он научил ее. Харука успевала услышать его будущие движения, это позволяло ей уворачиваться от сильных рубящих ударов сверху, и блокировать другие скользящие и более слабые. Он был сильнее ее, как бы она ни старалась, исход поединка был известен заранее, но Харуке было приятно проигрывать сильному противнику. Где-то глубоко мелькнула мысль, что он станет поддаваться, что затянет бой в бездну бесконечности, оставив ее при себе таким способом. Но он не стал обрекать ее и себя на вечное сражение, он выполнил обещание, он отпускает ее. Харука была искренне благодарна ему, как бы книжно ни было ее избавление от полученной силы, какой бы крайней мерой ни стала ее смерть, как бы ей самой ни было тоскливо оттого, что заставляет его делать.
Но никто не видел и не увидит, что творилось у него внутри. Боль поглотила его полностью, она ослепила его, он перестал видеть мир, перестал видеть самого себя. Все что осталось для него, это гибкая фигура Харуки, и то которую он видел сквозь какую-то красную пелену. У сражающегося бессмертного полилась кровь из глаз, будто слезы. Это растаял-таки его вечный шоколад и превратился в бездонные моря крови.
- Что с тобой?
- Не отвлекайся. Бой еще не кончен.
Он кричал ей не останавливаться, он кричал, что она должна защищаться. Сам он не мог остановиться, тело его больше не слушалось, оно приняло себя в роли беспощадного палача и больше не зависело от его воли. Он мог только немного сдерживать рвущуюся наружу ярость этого куска плоти, Харука бы с ним не справилась, пала бы окровавленным куском мяса, а ему так не хотелось портить ее известное ему во всех подробностях тело. Харука умрет от его руки, думал он, пугая ее пустыми кровоточащими глазницами, но что же станет с ним?
Мичиру не могла шевельнуться или сказать хоть слово, оно не могла вмешаться в ход боя. Оставалось ей только смотреть полными ужаса глазами за двумя танцующими в озверевшем вальсе, имя которому смерть. Художница видела, что Харука уже устала, видела, что он нападает все яростнее, что необратимо несется конец поединка. И он, наконец, обрушился на мраморную башню. Мичиру видела, как Харука отразила очередной его удар и открылась перед следующим выпадом, раскинув руки, будто в полете, видела, как несется копье, ведомое его рукой прямо ей в грудь. Мичиру сломала барьер, который он поставил перед ней, и громко закричала, когда копье пронзило Харуку, вырвавшись из ее спины почти на половину.
Харука дернулась, подавившись кровью заполняющей ее легкие, и навалилась на него, на совершенно седого старика, в которого он превратился, все еще держащего копье-убийцу его счастья. Он прозрел, боль, будто сама испугавшись случившегося, исчезла, давая ему возможность столкнуться со своим настоящим страхом. Он выпустил тут же исчезнувшее копье и крепко, насколько мог, прижал к себе уже безжизненное тело Харуки. Он щекотал пальцами волосы ей на шее, перебирал их, сам уткнувшись в ее плечо. Он дрожал, но уже от другого. Ему хотелось взвыть потерянным, одиноким, озлобленным на торжественную Луну волком. Он хотел заорать во всю глотку, выплескивая подходящие к горлу слезы в небо. Он хотел разорвать себя и ее вместе с этой планетой, чтобы забыться в спасительном бытие за гранью ненужной ему теперь вечной жизни. Но ничего этого он не сделал. Он посмотрел на ее лицо, ничуть не испорченное смертью, бережно прикоснулся к теплой еще щеке, провел пальцами от брови до сомкнутых губ и осторожно коснулся их своими. Поцелуй, колючий от его обветрившихся губ, о котором он боялся мечтать, остановил сочащуюся из ее раны кровь, прорезал дыру у него в груди и выпустил на волю сгоревший полностью цветок из хрупкого пепла. Умирающий бессмертный отстранился от нее, наклонился к уху и прошептал треснувшим пополам голосом то, что, наконец, признал.
И исчез. Упала на холодный мрамор старомодная куртка, на нее рухнула Харука, подмяв под себя осыпающийся цветок. Мичиру, вновь способная двигаться, подлетела к безжизненному телу и перевернула Харуку на спину. Слезы тихо падали на сереющий пепел цветка на груди, где трепетали края сквозной раны, оставленной копьем. Мичиру – влюбленная женщина, крепко обнимала свою убитую Харуку и шептала ей слова любви, просила не покидать ее, требовала остаться с ней. Она молотила кулаками по холодному безразличному воздуху, непослушными пальца трепала Харуке волосы, а потом без сил прижалась к раскинувшемуся перед ней телу. И внезапно поняла, что Харука дышит. Художница не верящими глазами впилась в бледное лицо и быстро подставила палец под ноздри Харуки. Теплое едва заметное дыхание защекотало ей кожу.
А где-то внизу, на улицах города, начали появляться люди, которые в жизни бы не поверили, что исчезали на всю ночь. Ночь давно кончилась, солнце приближалось к зениту, путешествуя по ясному небу, лишь над черной башней только-только начали расползаться облака. Люди останавливались, пораженно открывали рты, вглядываясь в невиданную башню, выросшую посреди Токио. Ее было видно из любой точки города. На нее оглядывались люди, проходившие мимо скучных витрин магазинов, оборачивались дети, играющие в парке. Озадаченно на нее смотрел гладко выбритый Коджи, выбирая цветы для матери и бездумно теребя Демона за ухо. Собака больше не говорила, никто так и не узнает, действительно ли Демон обрел дар речи, но пес был очень умен и не хотел лишний раз нервировать хозяина, которого приходилось любить. Вглядывалась в черную башню Кийоко, привстав со своего стула в офисе, где она работала. Она зареклась не ходить больше одной по улицам, и сегодня ее будет провожать до дому улыбчивый парень из охраны, который набрался все-таки смелости и подошел к ней. Глядела в окно старая сухая женщина с Софи на коленях. Сквозь пепельную седину женщины пробивались рыжие локоны, такие же огненные, как и у той задорной девчонки запечатленной на черно-белых фотографиях. Женщина улыбалась. Люди живые и возбужденные выходили из здания, где всего лишь три дня назад бушевал пожар. Но люди не помнили его, они не знали, что их считали погибшими, они даже представить не могли, что умирали. Да и было ли это? Под руку с презентабельным мужчиной шла школьница, ее не волновала профессия ее спутника, а его не волновало ее прошлое. Он пообещал ей увезти ее далеко от родителей и, скорее всего, сделает предложение, когда та немного подрастет. Прирожденный убийца станет прекрасным отцом. Опекуны бывшего ребенка нежданно-негаданно вспомнили, как когда-то любили, как убегали от родителей на тайные встречи и не вспоминали, как стали чужими друг другу. Кто знает, может, чувство не совсем умерло в их сердцах. Не было видно только старой цыганки и невинной девушки в белом переднике и прилипшим к руке подносом. Их никто и не вспомнил из выходящих на улицу людей, оглядывающихся на черную башню и ставших капельку лучше. Сосредоточенно играя желваками, спешили к башне пилоты, летели к черной громаде два спасательных вертолета и полиция. Рев моторов был уже слышен Мичиру, весело махающей им руками, художница оглядывалась на лежащую Харуку и то и дело говорила:
- Он отпустил тебя. Теперь все будет как раньше. Он сдержал слово.
И катились по ее щекам слезы радости, и блестели хрустальные капли и играли в свете зимнего солнца. И была она благодарна ему, не зная, как же он сотворил все это. И не задумывалась, почему бессмертный исчез.

Эпилог

До свиданья, малыш,

Я упал, а ты летишь,

Ну и ладно, улетай

В рай.

Агата Кристи “Буду там”

- Черная Башня стала самым посещаемым мировым аттракционом, оставив позади таких конкурентов, как Колизей, Статую Свободы и Эйфелеву башню. Правительство Японии продолжает отрицать причастность к появлению двухсотпятидесятиметровой башни из черного мрамора, не имеющей ни окон не дверей. Напомним, что ровно четыре месяца назад Черная Башня возникла в центре города Токио. Спасательные вертолеты, прибывшие на место, обнаружили на крыше молодую и талантливую художницу Кайо Мичиру и известную гонщицу Тено Харуку. Тено была тяжело ранена и срочно доставлена в больницу. Кайо находилась в состоянии шока и так и не смогла ответить следствию, каким же образом она и Тено Харука попали на крышу черной Башни. Сейчас Тено выписана из больницы, врачи говорят, что ее здоровью больше ничего не угрожает. И к другим новостям дня…
Харука выключила телевизор и отбросила пульт управления в недра дивана. Мичиру вопросительно оглянулась на нее.
- Новости еще не кончились.
- Прекрати, Мичиру. Раздули из этой Башни целое событие! Пф! Хорошо еще, что нас в покое оставили. Представляю, какое бы лицо было у того толстого следователя, скажи я ему правду.
Харука плюхнулась на мягкий диван и призывно похлопала по коленям. Мичиру отрицательно покачала головой, Харуке были нежелательны лишни нагрузки. Так сказал доктор, но это совсем не устраивало Харуку. Через секунду художница уже была усажена на ее колени, а правая рука Харуки осторожно начала путешествовать по бедру Мичиру.
- Как ты себя чувствуешь?
- Напичканной лекарствами, этим твоим «питательным» супом, от которого меня уже тошнить начинает. Но… я еще голодна, Мичиру. Как думаешь, ты сможешь мне помочь?
- Перестань, Харука!
Смех Мичиру утонул в поцелуе, которым Харука решила утолить первый голод. Из открытого окна в комнату заглядывал теплый ветер обманщицы весны. На Токио уже опустился вечер и торопил за собою ночь. Привычно гудели машины, гомонили где-то внизу люди, обычные звуки мегаполиса наполняли воздух. Харуку больше не преследовали кричащие мысли и желания окружающего ее мира. Она вновь стала человеком, самым обычным, каким была до встречи с ним. Он очистил ее от навязанной силы, избавил от себя, отпустил быть счастливой, пожертвовав собой. Осталась лишь старая куртка, которую Харука отказалась выкидывать и так и не распакованный бумажный пакет с его подарком.
Иногда ночью, когда любопытная луна заглядывала в спальню, Мичиру тихо спрашивала:
- Скажи, а ты не помнишь, что он шепнул тебе тогда?
Харука в ответ долго молчала, вспоминая его шоколадные глаза, и так же тихо отвечала:
- Нет.
Но это была неправда, каким-то образом, находясь на распутье между жизнью и смертью, она услышала его голос. Но то, что он сказал ей, она хотела сохранить в тайне от своей художницы, это был секрет только для двоих, для бессмертного и смертной женщины, которая никогда не могла принадлежать ему.
- Ты веришь в то, что его больше нет?
Харука вздрогнула, выныривая из воспоминаний. Мичиру продолжала сидеть у нее на коленях, положив голову ей на плечо, и смотрела за окно, за которым темнела Башня. Харука тоже посмотрела на его творение и уверенно ответила:
- Нет, не верю. У меня такое чувство, что стоит мне только позвать его, и он придет. Где бы ни был, каким бы ни был, сколько времени ни прошло бы.
- Ты не сердишься на него?
- За что, Мичиру? Мне не за что сердиться. Я понимала его, понимала, что ему трудно существовать в вечном одиночестве. Мне не хватает его, если честно, я скучаю. Он так смешно улыбался. Его глаза снятся мне иногда, такие же веселые и добрые. Ведь он не был жестоким, в обмен на каждого, кого он убил, на свет рождались два новых человека. Не поверишь, Мичиру, но как-то он сказал, что ему бывает стыдно за лишнюю бессердечность. Конечно, это не оправдывает его, но все-таки… Он мог бы стать обычным человеком.
- Что же вас связывает, если ты до сих пор скучаешь по нему?
- Он мог друг, и я хочу верить, что стала для него тоже другом.
Мичиру ревниво посмотрела в лицо Харуке, такое отрешенное и мечтательное, и не покидало художницу чувство, что Харука что-то не договаривает, что-то, что останется ясным только для них двоих.
Больше разговоров про него не было. Ночь в хрустальных туфельках заполнила их квартиру, потянув в царство снов, такое зыбкое, своевольное, но которое может познать даже бессмертный. Гостиная опустела, погас свет в коридоре, и лишь тонкая желтая полоска пробивалась из-под двери в ванную. Там жарким туманом хозяйничал пар, запотело зеркало, запотели стеклянные дверцы душевой кабины. Сквозь плеск воды пробивался тихий жаркий шепот, неясное урчание и громкие резкие вздохи. Два раскрасневшихся тела слились на фоне искусно кафеля, сделанного под дерево. Мичиру, прижимаемая Харукой к скользкой стене, легкими движениями гладила ее шею, пробиралась к затылку и спускалась к плечам. Харука не отпускала ее, желая насладиться каждой линией ее тела, но упрямо не опускала руки, держа ладони на скользкой стене, позволяя Мичиру самой решить, чего она хочет.
А в это время в гостиную пробрался легкий ветер, прошелестел страницами открытого журнала, лежащего на столе, облетел каждый уголок комнаты и заинтересовался перекинутой через спинку стула старой матерчатой курткой. Ветер поиграл с ней, заглядывая в рукава, пошарил в карманах, потом решил осмотреть и стоящий рядом бумажный пакет. Но не успел. В комнате послышался разговор, который недавно вели Харука и Мичиру, и на обрывках фраз начал появляться какой-то свет. Бывает так, что свет не имеет цвета, так случилось и в этот раз. Он начал сгущаться в фигуру человека, неясную, неяркую, человека, который подошел к куртке и свернувшемуся в ней ветру. В протянутую светящуюся руку потянулись мелкие частички, впившиеся в ткань верхней одежды.
- Мне не хватает его, если честно, я скучаю.
Голос придал свету большую силу, и в протянутой руке из серых крупинок сложился диковинный цветок из пепла. Ветер понял, что от него требовалось, он подхватил цветок тут же вновь ставший горсткой пепла и унес его в ночь, в звездное небо, за темный океан, в поиске того, кому принадлежит пепельное чудо. Фигура из света проводила умчавшийся ветер, легла на пол бликом от неоновой рекламы за окном и потом исчезла вовсе.

…Антонио дотолкал коляску до крайнего столика и растер уставшие ладони. Мать улыбнулась ему и поспешила под навес к барной стойке, где уже навалившись на столешницу сидел завсегдатай, и где толстый добрый дядька бармен протирал полотенцем стаканы. Бармен приветливо махнул Антонио рукой:
- Эй, малыш, хочешь чего-нибудь?
Мальчик попросил попить. Его знали здесь с самого рождения, его мать, работающая официанткой в этом летнем кафе, многие годы каждый день привозила сюда сына. Оставить на день малыша было не с кем. Но ему нравилось тут, он любил смотреть на людей приходивших пропустить по пинте пива или попробовать капучино, который варили тут просто превосходно. Антонио носил с собой блокнот с изгрызенным карандашом и иногда зарисовывал понравившихся ему людей. Получалось не ахти как, но мальчик старался.
Несмотря на ранний час, завсегдатай уже успел разбавить себе настроение алкоголем, громко объясняя бармену, что готов он тут и ночевать. Бармен неохотно кивал, а потом вовсе отвернулся и включил телевизор, подвешенный под потолком. Шли новости по какому-то международному каналу, улыбчивая симпатичная ведущая исчезла и вместо нее показали какую-то черную башню посреди развитого города. Антонио прислушался.
- Напомним, что равно четыре месяца назад Черная Башня возникла в центре города Токио.
- Что еще за Башня?
Пьяным голосом поинтересовался мужчина. Бармен, не отрываясь от экрана телевизора, сухо бросил.
- Японцы отгрохали себе, а теперь дурочку валяют, что они ни при чем. Мол, сама появилась.
Голос диктора продолжал:
- Кайо находилась в состоянии шока и так и не смогла ответить следствию, каким же образом она и Тено Харука попали на крышу черной Башни.
- Эй, подожди! Не та ли это гонщица? Ну та, которая…
Но мужчина прервался. Бармен не слушал его, а смотрел куда-то ему за плечо. Завсегдатай оглянулся. За столик неподалеку от Антонио присел ранний посетитель. Бармен махнул рукой своему собеседнику, мол, потом поговорим, и поспешил к пришедшему. Посетитель попросил кофе. Антонио начал разглядывать его. Это был молодой мужчина, не разменявший еще третий десяток своей жизни, одетый в дорогой светлый костюм, светлые туфли, пожалуй, еще слишком легкие для апреля, черную рубашку и алый галстук, наверняка ручной работы. Мальчика привлекло лицо мужчины. Черты лица были тонкими, чувствовалась порода. Посетитель был ухожен, короткая бородка и усы были подбриты, шея и щеки гладко выбриты. Длинные волнистые волосы мужчина собрал в хвост и подвязал черной лентой. Соломенная шляпа легла на стол рядом с темными очками-пилотами. Мужчина оглянулся на мальчика, и Антонио показалось, что он смотрит в две бездонные кастрюли с варящимся шоколадом, какие видел пару раз в жизни, когда кафе обслуживало дни рождения или свадьбы и повара готовили десерт. Мужчина улыбнулся мальчику и отвернулся.
Бармен отнес капучино клиенту и вернулся к протирке стаканов. Завсегдатай прокашлялся и продолжил.
- Ну, помнишь ее? Гонщица, ну? Писали еще, что она контракт с Бентли заключила. Подружка у нее еще художница. Вспомнил?
- Подружку помню. Очень уж хороша девчонка.
- Ну вот. Их, оказывается, на этой японской Башне нашли!
- И что?
- Что они там интересно делали? А говорят, что они и живут вместе!
Мужчина гаденько захихикал и спрятал улыбочку в пиво, которое кстати кончалось.
- А не кажется ли вам, что это не ваше дело?
Завсегдатай закашлялся, пиво полезло через нос. Господин в светлом костюме, неторопливо пивший кофе и слизывавший взбитые сливки с усов, с интересом смотрел на сгорбившуюся фигуру за стойкой. Мужчину пробрал озноб от строгого взгляда незнакомца.
- Вам не кажется, что личная жизнь этих двух девушек никак не должна вас касаться? Харука очень не любит, когда против ее воли за ней подглядывают. Уж кому-кому, а мне это известно хорошо. Извините, кстати, что вмешиваюсь в разговор.
Антонио заулыбался, глядя, как у завсегдатая зашевелились волосы. Он наклонился к самому уху бармена и шепнул.
- Как он мог услышать? Мы же не громко говорим.
- Да вам и говорить ничего не надо, хватить того, что собирались подумать. Да, пинту можете отставить. Я сегодня в удивительно благодушном настроении, а то бы отставили вы бы что-то куда более существенное.
- Да что ты лезешь, куда не просят?
- На «ты» мы еще не переходили и вряд ли перейдем. Так что попрошу быть повежливей.
Господин в светлом костюме подошел к барной стойке и кивнул хозяину, спрашивая, сколько он должен за кофе. Расплатившись и оставив в десять раз большую сумму на чаевые, господин еще раз одарил завсегдатая холодным взглядом.
- Как вам пиво?
- Расчудесно!
- А почему же не пьете?
Завсегдатай вскинулся и приложился к тяжелой кружке, вот только хмельной напиток больше не лез ему в горло, а единственный маленький глоток причинил ужасную боль. Господин усмехнулся и, развернувшись, пошел к своему столику, чтобы забрать шляпу и очки.
- Проклятье! Кто ты такой?
- Тебе, человек, лучше не знать, кто я. Но если ты еще раз посмеешь подумать про Харуку что-либо подобное, то не сможешь пить даже воду из лужи. Догадайся, чем это кончится?
Мужчина и бармен примолкли, глядя в спину уходящему господину. Тот подхватил очки и шляпу и пружинисто зашагал прочь.
- Дева Мария, что же этот гад сделал со мной? Я не могу пить… это! Я на него смотреть не могу!
- Спасибо ему скажи.
- Да он меня последней радости в жизни лишил!
- Он тебе второй шанс дал, идиот, правда, не знаю как…
- Как думаешь, кто он?
- Ну, глядя на его фокус с тобой, то, наверное, сам Господь Бог!
- Шутки у тебя…
Антонио послушал разговор двух ошеломленных мужчин и отвернулся. Тут он заметил, что на столике, за которым господин пил кофе, остался лежать яркий красивый цветок, такой, каких Антонио не видел даже в книжках. Мальчик подкатил к столику, бережно взял его и огляделся в поисках светлого костюма. Господин стоял на площади и кормил голубей, кидая им мелкие зерна из шелкового мешочка, наверняка лежащего до этого в кармане. Мальчик положил цветок на колени и поехал к господину. Тот, наверное, услышав шорох колес коляски Антонио не оборачиваясь, спросил:
- Ты что-то хотел, малыш? Тебе тоже показать фокус?
- Нет, просто вы забыли. Вот!
Господин развернулся и пораженно застыл, глядя на раскрывшийся цветок, который протягивал ему мальчик.
- Где ты его взял?
- Вы же оставили его там, на столе.
Мужчина быстро наклонился к Антонио и схватил за плечи, делая больно. Очки сползли на нос, и мальчику пришлось посмотреть во встревоженные шоколадные глаза. Господин приподнял его с коляски и тихо с угрозой спросил:
- Говори правду, малыш. Где ты нашел этот цветок?
- Отпустите меня, мне больно! Я думал, что это ваше, что вы забыли…
- Я? Забыл…
Глаза смягчились, господин виновато улыбнулся и усадил мальчика обратно в кресло, укрыв ноги клетчатым пледом. Антонио обиженно засопел и впихнул злосчастный цветок в руку странного мужчины. И хотел, было уже укатить обратно, чтобы мать не волновалась его отсутствию, как почувствовал, что господин в светлом костюме держит коляску, не отпуская мальчика.
- Извини, малыш. Я не хотел делать тебе больно. Не сердись, хорошо? Значит, этот цветок лежал на моем столике?
- Зачем вы спрашиваете, если он ваш. Он же ваш?
- Это безусловно, он вернулся ко мне… Точнее я вернулся к нему.
Господин улыбнулся чему-то своему, грустно посмотрев куда-то на восток. А потом, слегка тряхнув головой, обратился к мальчику:
- Ты рисуешь? Верно?
- Вы про карандаш? Да, немного. Получается только не очень.
- Ты сможешь нарисовать ветер?
- Ветер нельзя нарисовать. Это невозможно, господин.
- Поверь мне, за всю свою жизнь я не видел ничего невозможного. Ты даже представить не можешь, на что ты способен.
- Я могу только рисовать…
- Ты думаешь, эта коляска держит тебя? О, мой милый Антонио, после нашего разговора ты поймешь, что сам просто не вставал с нее.
- Откуда вы знаете мое имя?
- Это не важно. Я хочу, чтобы ты пообещал мне кое-что. Нарисуй ветер. А когда нарисуешь, то встретишься со мной снова, и за твой рисунок я исполню любое твое желание.
- Вы волшебник?
- В некотором роде, малыш. А теперь иди, твоя мать сейчас выйдет с кухни и встревожится, не найдя тебя на месте. Спасибо тебе.
Господин всунул цветок в нагрудный карман и пожал мальчику руку и пошел дальше. Антонио смотрел ему в след, но вдруг понял, что видит господина размыто, будто бы без своих очков. Но очки были на месте, может, стекла запотели? Мальчик снял их, собираясь протереть, но пораженно замер. Мир вокруг был четким и без толстых стекол в тяжелой оправе. Антонио поспешил скорее развернуть коляску и рассказать матери, что он видит, видит без очков, но коляска не двигалась с места. Мальчик наклонился, чтобы заглянуть под колеса, не попало ли чего, и чуть не упал. А не упал потому, что оперся на левую ногу. Антонио не смог вымолвить и слова, а просто попытался встать. И у него это получилось. Его слабые еще минуту назад ноги твердо держали на площади вымощенной плиткой. Он топнул, прыгнул, рассмеялся и резво побежал к кафе, чтобы показаться матери. Антонио почти добежал до первых столиков, как остановился и оглянулся в поисках господина в светлом костюме. Но его не было видно, его будто вообще никогда не было. Мальчик шепотом поблагодарил своего случайного знакомого, пообещал нарисовать ветер и вновь пустился бежать к матери, которая уже стояла у столиков и, не веря, смотрела на сына, который со смехом мчался в ее объятия.
В небе над Римом никем не замеченная мелькнула яркая вспышка. Бессмертный покинул планету.

…А где-то далеко-далеко, что, не понять наш ли это мир или уже чей-то чужой, в горшке из тысяч маленьких планет, в грунте из миллионов звезд растет красивый диковинный цветок. Его хозяин бережет его, он подолгу смотрит на него, разговаривает, гладит кончиками пальцев сочные лепестки. Он, не имеющий имени при рождении, бессмертный, продолжает жить, бегая наперегонки с косматыми кометами и набивая резную трубку звездными системами. Он, сделавший невозможное, отдавший свое бессмертие в обмен на очищение и жизнь смертной женщины, возродился и сам, только потому, что оказался нужен ей. И он придет к ней когда угодно, только услышав ее зов. Он, выбравший для себя единственное имя – друг.

Конец