Верёвки до крови впиваются в запястья. Шевелить ими она всё равно не может – перебиты в первые дни. И кожа содрана – когда она еще пыталась бежать.

– Я тебя ненавижу.

Кровоточащие десны, в которых недостаёт зубов, разбитые губы. Привычный солёный привкус во рту. Язык шевелится с трудом – но шевелится.

Хорошо, что не вырвали. Некоторых история ничему не учит.

Она бы — вырвала, окажись перед ней на холодном железном стуле та, другая.

– Ненавидь, – равнодушно соглашается та. – Мне всегда нравился твой огонь.

Она – полностью голая. На коже – ожоги и язвы, некоторые из них еще сочатся сукровицей. Одно ребро сломано – но этого не видно, если не знать.

– А сиськи мои, похоже, не нравились.

Два кривых шрама – там, где раньше была ее грудь. Ей сделали укол, чтобы не подохла в процессе – но не дали лишиться сознания.

– Можешь считать, что я завидовала, – усмехается вторая. Полностью одетая: мужская военная форма сидит на ней, как специально сшитая – даже в груди не жмёт.

"Зачем ты пришла?" – глупейший вопрос. И он остается незаданным.

– Не хочешь ничего спросить напоследок?

Она мокро кашляет и сплёвывает слюну вперемешку с кровью. Кажется, осколок ребра всё же повредил лёгкое.

– А смысл?

– Действительно, никакого.

– Ты же... – она вновь кашляет, металлический пол морозит ступни до полной нечувствительности. Плохо будет, если даже на казнь она не сможет идти сама – повиснет на руках палачей. – Ты же не последнюю сигарету мне пришла предложить?

– Нет. Отнюдь.

Офицер тайной полиции делает шаг вперед, и другой – каблуки стучат по-военному четко. Наклоняется над искалеченной женщиной. И целует, обхватывая – за неимением волос – за бритый затылок.

Она задыхается от неожиданности, словно угли вспыхнули где-то в центре груди.

Поцелуй глубокий, чувственный; так они целовались когда-то, а потом рука любовницы скользила по её животу – ниже и ниже; она ласкала так же, по-военному, уверенно выучив – что можно делать, а что нельзя.

Между ног становится вдруг жарко и влажно – так, что впору ненавидеть себя за слабость. Стон выходит из горла. Воспоминания мельтешат в голове пламенными бабочками.

Мгновение длится, длится и длится. А потом бывшая её женщина – нынешний враг – отстраняется. Проводит по ее щеке пальцами, затянутыми в форменную серую перчатку.

Она зло щурится на издевательски-нежный жест. Та, другая, пожимает плечами.

– Мне нужно было проверить.

– Проверить, хочешь ли ты меня?

Офицер усмехается – с каким-то оттенком усталости.

– В этом и сомневаться не стоило. Просто есть вещи, которые выше этого. Твой огонь был прекрасен. Но большее всегда поглощает меньшее.

Она молчит. На этот раз можно позволить себе молчание.

Их взгляды встречаются – серые небеса и серая сталь, Социальная Дисциплина и Объединенное Сопротивление.

– Я буду присутствовать вместе с генералом на твоей казни. Тебе обещают легкую смерть.

– Разве ты не накажешь меня за то, что я не сломалась?

– Не в моей компетенции. Но тебя такой запомнят, не сомневайся: сломавшейся. Решат, что ты выдала своих, чтобы умереть без мучений.

– Так и знала, что ты нагадишь и в последний подарок.

– Это меньшее, что я могу сделать.

И офицер уходит из камеры, а политическая заключённая усмехается ей вслед окровавленным ртом.

Сука права. Большее всегда поглощает меньшее. Когда она скажет своё последнее слово – слово-код – ее товарищ-внедрённый нажмет на кнопку, активирующую взрывное устройство.

Лучше умереть в пламени, чем на виселице.

Умереть с нею, этой ненавистной любимой сволочью, в один день.

Конец