Не упрекай шафран за то, что он ал. 
Не упрекай лавр за то, что он благоухает. 
И всё же, как печально, 
Что шафран чересчур ал, 
А лавр так сильно благоухает. 
(Соломон) 

… Судьба — удивительная вещь. Кто-то утверждает, что нашей судьбой управляют боги, но я считаю, что ни боги, ни даэдра над ней не властны. Более того, даже их собственная судьба не принадлежит им. За своё долгое путешествие я видела, как смертные приближались к богам, а боги становились смертными. Величие поднималось из праха, и снова обращалось в ничто. Я разуверилась в богах, но я по-прежнему верю в судьбу, как в таинственную силу, которая ведёт нас. 
Одно я поняла совершенно точно – то, чему суждено свершиться – происходит вопреки всему, и ты никогда не сможешь быть уверенным до конца – куда приведёт тебя твой путь… 
***** 
Я родилась в трущобах Бравила от имперской шлюхи и проходившего мимо альтмера. По-крайней мере, у меня есть основания полагать, что в моих жилах течёт альтмерская кровь – внешне я вся в папеньку. Что почтенный альтмер мог забыть в Бравиле – другой вопрос. Приличные люди в этом городе не задерживаются. Впрочем, он и не задержался, оставив на память о себе высокий рост, светлую кожу и эльфийские уши. 
Не бог весть какое наследство, но большего при моём происхождении и не полагалось. 
Вот так намечался мой дальнейший путь в жизни. А каким он может быть у дочери проститутки? Дети идут по стопам родителей. 
И я бы пошла – рано, или поздно, но тогда вмешались боги… Своим шансом вырваться из грязи Бравила я была обязана Маре. Нет, не подумайте, что богиня красоты вдруг снизошла своей милостью до такого незначительного существа, как я. Дело было не только во мне. Бравил – вообще не место для богов. А то, что здесь был храм Мары – больше похоже на дурную шутку. Непролазная грязь, утлые домишки, вонь от сточных канав – во всём этом мало красоты. Поэтому не думаю, чтобы богиня часто наведывалась в свой храм на молитвы верующих… Если сами верующие изредка наведывались в храм. 
Бравил – город неудачников: скуумовые наркоманы, мелкие воришки, проигравшиеся до нитки игроки, проститутки… Я, которая никогда нигде не была, думала, что и весь мир таков – одна сплошная выгребная яма. 
Но тут вмешались боги. 
В один прекрасный (дождливый и сырой, на самом деле) день в Бравил прибыла знатная дама из самого Имперского Города. Конечно не для того, чтобы любоваться на красоты города, или просить благословение у Счастливой Старушки. Хотя в последнюю верили больше, чем в Мару. Имперская матрона посетила Бравил с целью восстановления местного храма. Щедрый дар, чтобы замолить свои грехи. А грехов у неё было – каждому хватит, и ещё останется. 
Она заприметила меня, а я – её, когда храмовая администрация нанимала рабочих для восстановления храма. Честно говоря, по мне – вся эта благотворительность – пустое дело. Вкладывать что-то в Бравил – всё равно, что учить кагути танцевать. Зато есть возможность неплохо заработать. — Юноша… — обратилась она ко мне. 
Ну да, юноша. А что делать? Назвался девкой – полезай под покровителя. И очень просто. Хороша для течки – сгодишься и для случки. Да может быть и сгодилась бы, да верно – папенькина кровь против такого взбурлила. Как-никак – альтмерская. Знали бы только альтмеры, на каких грядках их семя проросло… 
— Юноша… 
Вот так мы с ней и познакомились. 
На моей памяти Лассиния Суллимусс сделала два хороших дела, да и то, не без корысти – привела в порядок храм Мары, и увезла меня с собой в Имперский Город. 
Уж не знаю, зачли ли ей боги радение о своём храме, но я точно была благодарна, что вырвалась из Бравила. Хотя и заплатила за это сполна. Ничего не даётся просто так. Миновав покровителя, я попала под покровительницу. Но оно того стоило. 
***** 
Когда я впервые увидела Имперский Город, я сравнила его с солнцем, которое каждое утро всходило над трущобами Бравила. Вот таким далёким и сказочным он мне казался. А теперь я сама оказалась в этой сказке. И можно было бы дальше прибавить – и жила она долго и счастливо, но, как я уже говорила – за всё нужно платить. 
И Лассиния определяла точную цену всему, что попадалось в её руки. 
Рано овдовев (и думаю, что она лично приложила руку к этому обстоятельству), она унаследовала от мужа пару золотых приисков и несколько торговых кораблей. Кроме того, предприимчивая дама умножила своё состояние, приторговывая контрабандными товарами и переправляя рабов из Чернотопья в Морровинд. 
В общем, её финансовые возможности давали ей полное право не опасаться возмездия земного, потому что взятки текли рекой. С богами было сложнее, впрочем, щедрые дары Лассинии храмам и монастырям должны были обеспечить ей достойное место в загробной жизни. Если, конечно, богам свойственна человеческая меркантильность. 
Что до меня, то я случилась в её жизни забавным и диковинным приобретением. 
— Сама Мара подарила тебя мне, — так она говорила. 
Если воспринимать это буквально, то можно подумать, что у Лассинии с богами точно заключён контракт на бесперебойную поставку благ. 
Нужно сказать, что богатая матрона питала слабость к эльфийской расе. Причём, не к миниатюрным и юрким босмерам, не к угрюмым пепельнокожим данмерам, а к светлым эльфам Запада. 
Конечно, нельзя утверждать, что Имперский Город был обделён представителями альтмерской расы. По-моему, здесь можно было встретить кого угодно в достатке. 
Но разве легко заполучить альтмера, пусть, и полукровку, который терпел бы любую прихоть госпожи за право одеваться в дорогую одежду, спать на мягкой постели и есть вкусную пищу? Если где и можно найти, то только разве что в Бравиле. Вот она меня и нашла… 
Я слышала, что альтмеры – горды, амбициозны, и жутко талантливы. Но на тот момент та половина моей крови, которая досталась мне от папеньки, была довольна и тем, что одета, сыта и спит не под открытым небом. 
И я была женского пола – ещё один довод в пользу моей ценности. 
Конечно, дело не в том, что госпожа Лассиния питала особую любовь к женщинам. Вообще, говоря о её способности испытывать любовь, не стоит переносить это на живых существ. Она любила роскошь во всех её проявлениях. Любила власть. Любила себя. Всех остальных – людей и меров, Лассиния воспринимала с двух позиций – они были либо средством к достижению её целей, либо препятствием к оной. Первых она ценила, и выжимала, как могла, а со вторыми расправлялась очень просто – думаю, Тёмное Братство делали ей скидку, как постоянному клиенту. 
Но существовали такие вещи, которые не измерялись количеством золота. Их, конечно, не так много. За свой долгий путь я убедилась, что покупается буквально всё – почести и слава, любовь и преданность… Но всё же, было кое-что, чего нельзя купить. 
Нельзя подкупить свою судьбу – потому что не знаешь, кому предложить плату, и нельзя купить время, потому что оно как песок просыпается сквозь пальцы. Его нельзя накопить, удержать – следовательно – и купить тоже. 
Лассинии было уже за сорок, когда она взяла меня в свой дом. Сорок лет – количество относительное. Так уж получилось, что у разных рас время распределяется не поровну. Эльфам для жизни отведено столько, что несколько прожитых десятков не ощущаются большой потерей. А люди считают каждый прожитый год. Они начинают стареть сразу же, как научаются ходить. Я так думаю. Детство, короткий период расцвета молодости – и подступает старость. 
Лассиния слишком любила себя, чтобы стареть. 
И вот тут в полной мере обозначились мои лучшие качества – я была альтмером, хоть и полукровкой (но раз по виду об этом не скажешь, я предпочитала не говорить об имперской примеси к своей крови), и я была женского пола. 
Я думаю, что моя госпожа тайно поклонялась даэдра, потому что только Шигорат мог шутя предложить ей такой оригинальный, и, в сущности – простой рецепт от старения. А Лассиния – настолько любила себя и огорчалась свои стареющим телом, что конечно, приняла всё всерьёз. 
Хотя, может даэдрический лорд и не шутил, кто его знает… За свой долгий путь я убедилась, что не только боги могут быть бессмертными, но и те, кто переступают границы человеческого в погоне за величием. А средства для этого могут быть самыми разными. В зависимости от того, как далеко зайти… 
Лассиния дошла до самого Бравила, где и встретила меня. Наверное, она была права, когда говорила, что я – дар Мары, богини красоты. Ведь именно о красоте стареющая матрона могла просить богиню, когда делала щедрые пожертвования её храму. 
Только если так, то думаю, у Мары и Шигората много общего. 
***** 
Конечно, поначалу я льстила себе, что имперскую даму, попробовавшую все доступные человеческому существу удовольствия, и пресытившейся ими, привлек мой образ юноши-девушки, или девушки-юноши. 
— Юноша… 
Кто знает, думала я, может, таких диковинок у неё ещё не водилось, вот и взбудоражилась примятая чувственность стареющей госпожи. 
Поначалу всё так и было. Она одевала меня в шёлк и бархат. Рубашки из тончайшего батиста, драгоценные побрякушки. Я была её пажом, её любовником… Да кем угодно, только лишь бы вызвать улыбку одобрения на густо напудренном и набеленном лице, и желание в пресыщенных глазах. Ведь качество моей жизни полностью зависело от того, насколько я сумею развлечь свою госпожу. 
На самом деле, от Лассинии я узнала многое из того, что впоследствии очень пригодилось мне в моём долгом путешествии. Например – как вести себя в обществе избранных. Тех, кто имеет власть распоряжаться твоей жизнью. 
В Бравиле всё было просто. Там все относительно равны. Через то, что все одинаково шлёпают по грязи и дышат испарениями от сточных канав. И одинаково живут на краю. 
А в Имперском Городе всё иначе. Нужно освоить целую школу актёрской игры – чтобы потом уметь играть на самолюбии, или страхе, или желаниях тех, кто сильнее тебя. 
Никогда нельзя идти напролом – ты упрёшься в стену. Где-то угрозами, где-то лестью, но так пробивается путь наверх. Величие возникает из праха, но как только забывает, откуда оно поднялось – сразу же возвращается обратно. Всегда нужно помнить, откуда ты. Иначе, оказавшись в темноте – ты не найдёшь дороги назад. Пусть другие сложат о тебе легенду, пусть даже ты сам иногда веришь в выдуманную сказку, но в глубине души помни – кто ты есть на самом деле. Впрочем, тогда я старалась как раз-таки забыть. Не знаю, на что я надеялась. Может, ждала, когда во мне проснутся альтмерские таланты. Может, надеялась, что настолько придусь по вкусу своей госпоже, что когда она умрёт, то я окажусь в списке претендентов на её наследство на правах самой любимой игрушки. 
Иногда, мне действительно казалось, что она немножко, хотя бы самую малость, любит меня. Ведь я так старалась угодить ей! 
Её щедрость вполне подпитывала моё заблуждение. Но потом… 
Потом Лассиния решила, что пора бы обозначить настоящую плату за все оказанные мне блага. 
В наших альковных забавах стал проступать отчётливый багряный оттенок. 
Только безумному лорду Даэдра мог прийти такой остроумный рецепт против старения. Потому что кто в здравом рассудке мог предположить, что кровь альтмерской женской особи способна воспрепятствовать естественному ходу вещей? 
Возможно, у Шигората личные предубеждения против Высших эльфов. Может, среди них мало его почитателей. Хотя в своём странствии я встречала могущественных и древних магов-альтмеров, сошедших с ума от своей древности и могущества. 
Но, так или иначе, но в моей жизни отчётливо проступила чёрная полоса. Буквально, потому что после забав Лассинии в глазах темнело. 
Уж не знаю, как именно безумный лорд посоветовал употреблять мою кровь. У меня возникала мысль, уж не водила ли моя госпожа дружбу с вампирами? Может, в её понимании их неизменность происходила именно от употребления крови во внутрь? 
Тем не менее, она взяла за правило каждую ночь прикладываться к моим жилам. 
Мне от такого еженощного ритуала не в радость сделались и вкусная еда, и дорогая одежда, и мягкая постель. Насчет последнего я думала, что настанет день, вернее ночь, и мне больше не подняться. 
Что касается Лассинии, то она была очень даже довольна. Не думаю, что дело именно в моей крови, как уникальном средстве от старения. Просто развращённая натура моей госпожи встретила в питье крови новое, ещё не испытанное удовольствие. 
Наверное, в каком-то смысле она действительно любила меня. Странной, извращённой любовью, которая возникает только тогда, когда жизнь живого существа полностью находится в руках и льётся алой струёй в горло. 
— Ты знаешь, сколько живут Высшие эльфы? – говорила она, медленно проводя эбонитовым кинжалом (клыков у неё, разумеется, не было, хотя и странно) по ярёмной вене на горле. 
— Я хочу, чтобы всего лишь небольшая часть твоей долгой жизни перешла ко мне. 
И после – медленно, очень медленно надавливала на кожу. Запястья, спина, грудь – всё было покрыто сеткой порезов. Те, которые успевали зажить, становились тонкими бледными ниточками, те, которые она наносила вновь – сочились всю ночь красной влагой. Все эти шрамы так и остались на моём теле, как память о той части жизни, которую я почти позабыла. 
Разумеется, Лассиния знала, что делает. С самого начала, когда подбирала в Бравиле безродную, никому не нужную полукровку. Умру ли я, или останусь жить – с неё никто не спросит. Тем более, у госпожи обширный список тех, кто её стараниями отправился на встречу с богами. Я же говорила – когда богачи щедро жертвуют храмам и монастырям – они замаливают свои грехи. 
И Лассиния жертвовала больше всех. 
Так или иначе, настала ночь, когда она слишком заигралась – кажется, вся простынь была залита кровью, не знаю, но я уплыла далеко, прочь из этой спальни, прочь из Имперского Города. 
Мне снился Бравил. Утлый, насыщенный вредными испарениями Бравил. Я видела свою мать, которая улыбалась мне, выдыхая скуумный дым сквозь сгнившие зубы. 
Я знала, что дети идут по стопам своих родителей. В матери я видела саму себя. Рано или поздно я стала бы такой, и никакие альтмерские крови этому бы не помешали. 
Поэтому я сбежала из Бравила, доверив свою жизнь богатой матроне. Я пыталась изменить свою судьбу. И что в итоге получилось? 
***** 
Очнувшись к вечеру другого дня, я поняла, что конец мой близок. Лассиния зашла уже слишком далеко, и насытится только тогда, когда перережет мне горло своим изящным эбонитовым кинжалом. 
Когда ты осознаёшь, что стоишь на самом краю, накатывает отчаянная смелость. Ты понимаешь, что терять тебе уже нечего, потому что хуже, чем есть, уже быть не может. 
Но у меня ещё оставалась моя жизнь. Да, пусть жалкая, никому не нужная, не озарённая особыми талантами, но всё-таки, жизнь. 
И тогда я решилась на побег. 
Мне повезло, что моя госпожа задержалась по торговым делам. Наверное, принимала очередную партия контрабанды, или рабов – скамп её знает. Я прихватила кое-что из её украшений, это должно было финансово поддержать меня на какое-то время, и дала дёру. 
Только оказавшись вне стен своей роскошной тюрьмы я поняла, насколько была пленницей в этом доме. 
Я смутно представляла, что буду теперь делать. Я ничего особо не умела. Альтмерские таланты всё ещё дремали в моей крови. По воинской части в детстве сражалась жердями, выдранными из изгороди, с босоногой ребятней. По части алхимии – всё в том же детстве варила зелья из грязи вперемешку с сорняками в треснутом глиняном горшке. К магии я приблизилась только один раз в своей жизни, но приблизилась буквально – и опять же, в детстве, когда украдкой пробралась в бравильскую гильдию магов. За попытку познать тамошние таинства сполна поплатились мои уши – их собственноручно оттрепал местный гильдмастер. Больше попыток приобщиться к магии я не предпринимала. 
Но в любом случае, сама мысль о том, что я теперь свободна, и мне не нужно каждую ночь опасаться, того, что эбонитовый кинжал перережет мне глотку – заставляла смотреть в будущее с надеждой на лучшее. Я избегла своей судьбы – быть зарезанной на радость жестокой госпожи. 
Но нить судьбы ткётся причудливым образом, пока ты строишь планы на будущее. 
Я не ушла далеко. Не дальше Уотерфронта. Вот там меня и поймали, на следующее же утро после моего побега. Виноваты злосчастные побрякушки, которые я прихватила с собой. На тот момент у меня не было опыта в сбыте имущества, приобретённого подобным путём. Вот моё незнание меня и подвело. 
Кража у знатной имперской дамы – серьезное преступление. Тем более что улики были по-прежнему у меня в руках. Дополнительного расследования не потребовалось. 
И, разумеется, самый суровый приговор мне вынесла Лассиния. Вечером она появилась в моей камере. Её лицо, под слоем пудры и белил, походило на даэдрическую маску ярости. Теперь она имела почти законное право поступить со мной так, как считала нужным. Тюремная администрация будет ей даже благодарна – содержать заключённых слишком хлопотно для казны. 
Я была прикованной, голой, и готовилась к смерти. Вернее – не то, чтобы готовилась, но понимала, что факт этого неизбежен, потому что побег и кражу моя госпожа мне ни за что не простит. 
Кнут и знакомый эбонитовый кинжал в её руках вполне подтверждали мои ожидания худшего. 
И худшее не заставило себя ждать. 
— Хотела сбежать? Ты, выползшая из бравильской канавы, что ты о себе возомнила? 
— Каждому хочется жить… 
Она подошла вплотную, с одобрением разглядывая скованные запястья. Думаю, она жалела, что в наших забавах не было этой пикантной детали. 
— Ты знаешь, сколько живут Высшие эльфы? Ты знаешь, сколько ты ещё сможешь прожить? Ты знаешь, сколько я позволю тебе прожить? 
Она помолчала, ожидая ответа. 
А что тут можно было сказать? Умолять – бессмысленно. Если бы я не была в этом уверена – может, попыталась бы. Пытаться заговаривать ей зубы, оттягивая неизбежное – ещё хуже. Она вконец разозлится, и может, изобретёт более изощрённую пытку. 
Поэтому я и молчала. 
— Нет большего наслаждения, чем прервать жизнь существа, у которого она полагается быть очень-очень долгой. 
Лассиния положила кинжал на грубо сколоченный стол и принялась разматывать кнут. 
— Так вот, смерть – тоже может быть очень-очень долгой. Каждый раз – по чуть-чуть. Я знаю, сколько живут Высшие эльфы, но мне также хочется знать – как долго вы можете умирать. Покажешь мне? 
Я слышала, что альтмеры – горды, амбициозны и жутко талантливы. Я не знаю, какая часть крови вытекала из меня той ночью – альтмерская, или имперская, и какая во мне осталась. Тогда я думала – что вообще никакой не останется. 
А ещё я думаю, что перед болью – равны все расы. Одинаково больно всем, и всем одинаково хочется, чтобы боль прекратилась. 
Мои вопли бились о каменные стены камеры, а в голове на секунду промелькнула мысль, что, да, смерть действительно может быть очень-очень долгой, гораздо более долгой, чем вся твоя никчёмная жизнь. 
Но жизнь не спешила меня покидать, а госпожа – очевидно устала. Сквозь пелену боли и тумана, теряя сознание, я почувствовала её горячую ладонь на своей щеке и шёпот: 
— Я вернусь завтра вечером, не скучай… и пока живи. 
Потом меня расковали, и кинули кулём на тюфяк, прямо на исполосованную спину. После я с трудом смогла отлепить от кожи задубевшую, пропитавшуюся моей кровью ткань. 
Я сидела, опустившись на колени, потому что лежать было невозможно, и думала, какая это была глупая затея – сбежать. Я только сделала хуже себе. Так всё закончилось бы просто, быстро – один взмах эбонитового кинжала – одна, может быть, две минуты агонии, и всё позади. А теперь этот кошмар будет длиться непонятно сколько. 
Я сидела на коленях, пытаясь угадать, сколько времени осталось до прихода Лассинии, и одновременно оглядывала камеру на предмет того, чем бы покончить с собой. 
Было нечем. Разве что убиться головой о каменную стену. Но голова и так раскалывалась на куски, тем более – непонятно, сколько раз придется приложиться к стене, пока всё будет кончено. 
Даже сейчас, оглядывая весь свой пройденный путь, я не помню другого случая, когда отчаяние настолько захватило бы меня. Ту меня, полукровку, в чьих жилах дремали альтмерские таланты. Разумеется, сейчас это кажется мне воспоминанием о ночном кошмаре, но я никогда, ни при каких обстоятельствах не открываю своё тело больше кистей рук и ступней. Потому что шрамы никуда не делись, и это не те шрамы, которыми можно прихвастнуть в компании за кружкой сиродиильского бренди. 
Говорят, что раны, нанесённые сердцу или душе никогда не заживают. Чушь… Да и кто сможет их увидеть? А сам ты можешь забыть. А вот тело помнит всё, что с ним делали. Тело скажет о человеке всё, даже то, в чём он сам себе не признается. Изнеженное развратной негой – тело шлюхи. Причём, шлюхи дорогой. Изрубленное в бою – тело война. Шрамы заклинаний разрушения – у мага. Руки, в которых впитались соки различных растений – у алхимика. Худые, болезненные тела – у нищих. 
Я знаю. Я была нищей в Бравиле, шлюхой у богатой матроны – в Имперском Городе. В Гильдии магов я изучала свойства растений и минералов, на себе же испытывала последствия неправильно произнесённого заклинания. А войном я была, когда шла к Красной Горе, прорубая себе дорогу сквозь полчища слуг Дагот Ура… 
Я – Неревар Индорил… Неплохо для безродной полукровки… Вот к чему порой приводит извилистый путь судьбы. 
В тот раз Лассиния так и не смогла узнать, как долго умирают альтмеры. 
***** 
Я редко оглядываюсь назад. Отчасти потому, что оглядываться не на что, отчасти – потому что многое хочу забыть. Возможно, я действительно умерла тогда, скорчившись на грязном полу тюремной камеры. Возможно, в те минуты… часы отчаяния, боли и страха, какая-то часть меня действительно умерла, и в образовавшуюся пустоту вселилась сущность Неревара. Возможно, я всегда была им, возможно – стала, пройдя через все испытания пророчества. Это уже не важно. Но моё второе рождение произошло тогда, когда стража Императора забрала меня из тюрьмы. С этого момента начинается та часть моей биографии, которую внесут в летописи. А то, что было до этого – помнит моё тело, впрочем, я не имею привычки его показывать. Пусть о моих шрамах – героических, или позорных буду знать только я. 
И всё же… Я вспоминаю всю себя, всю историю своего долгого странствия, пока плыву на корабле в Эбенгард. А оттуда – в Морнхольд. К Ней. 
Её письмо лежит развёрнутое у меня на коленях. Я выучила наизусть каждую строчку, написанную Её рукой. 
Я, Нереварин, знаю, чего Он хотел больше всего. Я знаю, ради чего он объединил все Кланы, и все Дома, я знаю, ради чего становятся героями и идут на подвиг. Ради мира для Альмалексии. Сила сердца Лорхана – ничто против обыкновенного сердца, в котором горит любовь. К её ногам он готов был положить весь Морровинд и мир за его пределами. И сердце Лорхана – должно было послужить средством для этого. Но нить судьбы Неревара оборвалась на Красной Горе, и переплелась с моей собственной так тесно, что я уже не различаю – кто я, Нереварин Возрождённый, или полукровка из далёкого Бравила. Но вместе с силой Неревара возродилась и его любовь. И сила, и любовь – мои, оба дара. Сила победить Дагот Ура – неоплаканного и дважды преданного, и любовь – для Альмалексии. То, что всегда двигало Нереваром, было настоящим источником его силы. 
Поэтому по пути в Эбенгард я вспоминаю всю себя. Потому что Морнхольд – последний пункт моей судьбы. За его вратами я оставлю всё постыдное, что было в моей жизни. И может быть, богиня излечит и мои шрамы. Я выполнила своё предназначение – как Нереварин, а теперь я хочу исполнить последнее желание Неревара – быть рядом со своей возлюбленной. Ни время, ни болезни, ни тлен нас не тронут. Если бы был другой путь, ты бы выбрал его, Неревар? Если бы был другой путь, более сложный и более долгий, даже более долгий, чем моё путешествие, ты бы выбрал его? Ты бы смог миновать и войну и предательство, если бы был другой путь? Нет более жестокого к миру человека, чем тот, который любит. Я поняла эту истину, когда стала Нереварином. 
Маг проводит меня через портал… Я думаю, что вот теперь историю можно закончить словами – и жили они счастливо. Я знаю, что так и запишут в летописях. 
***** 
Я иду к Её покоям мимо безмолвных Рук. Как бесстрастны их маски на лицах… или лица над масками… Эти войны больше не нужны тебе, ведь твой Неревар вернулся к тебе, Альмалексия. Это было долгое, очень долгое путешествие. Но путь моей судьбы привёл меня к тебе. Всё свершается так, как должно. 
Мягкий свет нескольких свечей разгоняют полумрак её спальни. Воздух сладкий и горький одновременно от курящихся благовоний. Она медленно поднимается со своего ложа, отложив в сторону лютню. 
Ты ждала меня? Как долго ты ждала меня, сколько столетий ты провела в ожидании, пока пророчество исполнится? Прости, что я так долго, прости, что я женщина, прости, что тело моё хранит следы чужих прикосновений…. 
Обними меня, и дай позабыться в твоих объятиях. Руки твои исцелят моё тело, поцелуи твои исцелят моё сердце, ведь оно тоже всё покрыто шрамами… 
— Мой Неревар… Мой возлюбленный… Мой Возрождённый… 
Тело её – словно покрытое золотом, блестит от благовонных масел. Она распускает волосы, и я укрываю в них своё лицо. Горько-сладкий аромат, такой забытый, такой знакомый… Пусть столетия, разделившие нас – растают, как воск свечи. Пусть наша любовь смоет с нас наши грехи, и мы начнём всё сначала. Нереварин и Альмалексия – положат началу века без войн, веку мира. 
Она обнимает меня, распускает ремни на доспехе и он сваливается с меня на мягкий ворс ковра. 
Я раскрываю тебе сердце своё, и душу свою, моя возлюбленная. Меньшее, что я желаю положить к твоим ногам. Но сердце любящего – больше чем весь мир, могущественнее, чем сердце Лорхана. Сердце, которое бьётся ради тебя и принадлежит тебе. Владей им, богиня Морнхольда, ведь рядом с тобой – конец всех моих горестей, конец моего пути. Всё, чего желал твой возлюбленный Неревар – это быть рядом со своей любимой, в твоих объятиях. 
Альмалексия склоняет голову к моему плечу, и я чувствую, что она улыбается. Она улыбается… cладко-горький запах становится сильнее, и память Неревара, ставшая моей памятью, уносит меня на столетия назад. 
В богато убранной комнате царит полумрак. Шторы спущены на окна, чтобы яркий дневной свет не тревожил больного. Тяжелораненый данмер тихо и неподвижно лежит на низком ложе. Но он не спит. Его лицо, напряжённое от боли повёрнуто к красивой женщине, что сидит на его постели. Его глаза неотрывно смотрят на неё, словно он боится, что смерть может настигнуть его в любой момент, а это лицо он хочет видеть до последнего мига, чтобы и в небытии образ возлюбленной оставался с ним. 
В комнате витает сладко-горький запах лекарств. Лекарств?.. 
— Альмалексия… — тихо шепчет он горячими губами. 
И женщина медленно склоняется к нему, будто хочет поцеловать, но вместо этого прячет лицо на его плече, и в самый свой последний миг Неревар чувствует, что она улыбается. 
— Альмалексия... – шёпот-стон срывается с моих губ, когда что-то холодное, почти ледяное вонзается мне в спину. Она не отпустила меня, пока не вогнала кинжал по самую рукоять, а после быстро отошла, позволив мне упасть на колени рядом со сброшенным доспехом. 
Я не верю, я не могу верить, я никогда не смогу поверить… Но она стоит безмолвно, как золотая статуя, и продолжает улыбаться. 
А рана на спине невыносимо жжёт холодом. Сладко-горький аромат в её спальне, сладко-горький аромат из памяти Неревара. 
Наверное, я всё-таки не слишком хороший алхимик. Несмотря на то, что я приготовила сотни и тысячи зелий, я не смогла распознать в этом сладко-горьком запахе горьколистника. 
Горьколистника, с помощью которого Альмалексия убила своего мужа, Неревара Индорила много столетий тому назад, подмешав его в снадобье, которым смазывала его раны. 
***** 
Кто управляет судьбой? Боги? Даэдра? Люди? За свой долгий путь я так и не смогла этого узнать… 
За те минуты, или секунды, что мне остались, пока я лежу, уткнувшись лицом в ковёр, я думаю не о том, что во второй раз я принимаю смерть из твоих рук, моя возлюбленная… Я думаю о том, что никогда нельзя знать точно – куда приведут тебя пути твоей судьбы. 
Я столько раз пыталась уклониться от того, что мне было уготовано – я сбежала из Бравила, чтобы не стать такой, как моя мать. 
Волею той же судьбы меня освободили из тюрьмы до того, как Лассиния успела бы забить меня до смерти. 
И вот теперь я умираю в Морнхольде, в покоях богини Альмалексии. Круг замкнулся. Значит, всё шло к этому?.. 
Но в отличии от Неревара, я точно знаю – его возлюбленной не нужна была его любовь. Насколько Неревар любил свою супругу, настолько она любила власть. И её любовь оказалась сильнее. Нет более жестокого к миру человека, чем тот, который любит. 
Это была последняя истина, которую я узнала в конце своего долгого, очень долгого путешествия. Я, дочь имперской проститутки и бродяги-альтмера. Я, Нереварин Возрождённый.
Всё же, странная эта штука – судьба… 

Конец