От напряжения в атмосфере трещит в ушах. Утро, раннее настолько, что в кофейне, кроме баристы, молодой стажерки и двух женщин, никого нет. Никто из них за протяжные пять минут так и не решился проронить ни слова, так что все пространство заполнил звук кофемашины и настенных часов, что так некстати расположились над столиком первых и единственных посетителей.

      — Да пошла ты нахуй, — вдруг сорвалось с губ одной из них.

      Платиновый блонд остановил свой рост на плечах, а на макушке виднелся давно неокрашенный натуральный темный цвет волос. Под голубыми, почти белыми, глазами ярко контрастировали не скрытые тональным средством синяки. Она вообще не особо заморачивалась перед встречей, не нанесла макияж и небрежно собрала в хвост и без того короткие волосы. Ей, к слову, было совершенно не до своего внешнего вида этим утром, – да и ночью тоже – а потому белая рубашка с пятном на рукаве выглядела неглаженной.

      — Фи, как грубо, — с театральным недовольством произнесла другая и помялась на диване, закидывая ногу на ногу.

      Черные кудри падают на глаза и женщина одним дуновением ярко накрашенных губ убирает их с лица. Она выглядит как с иголочки: атласное синее платье, что подчеркивает все прелести фигуры, карие глаза раскрашены темными тенями, пестрый тон губ, которые, несмотря на абсурдность ситуации, растягиваются в ухмылке. Она выглядит шикарно. Она выглядит, как всегда. И это раздражает.

      — Ты не изменилась, — выплюнула первая и сложила лежащие на столе руки в кулак.

      — А ты постарела, — беззаботно ответила другая, окинув ту оценивающим взглядом.

      — Карина, прошло три года! — выкрикнула женщина громче, чем того ожидала, привлекая на себя внимание баристы. — Три, мать его, года, — слегка стушевавшись, добавила она. — Ты пропадаешь, исчезаешь, не берешь трубку, не оставляешь никаких признаков того, что ты вообще жива, а потом просто так звонишь мне посреди ночи, назначаешь встречу и просишь об этом?!

      Другая поджала губы. Неизвестно было, действительно ли она сожалеет или просто притворяется, но глаза на долю секунды опускает вниз:

      — Дорогая, я не прошу тебя ни о чем сверхъестественном. Я просто хочу с ней увидеться.

      Женщина со вздохом откидывается на спинку дивана и складывает руки на груди. Секундное молчание сопровождается изучением оппонентки – она серьезно сейчас разбрасывается такими заявлениями, или просто издевается?

      — Ты подумала о том, хочет ли она видеть тебя? — женщина не дает сказать другой, тут же добавляет: — И не называй меня «дорогая».

      — Хорошо, милая, — с гадкой ухмылкой соглашается Карина. — Конечно, она хочет меня видеть. Я же ее мать.

      — Тебя лишили родительских прав.

      В ушах начинает жужжать. Аргумент ударяет по легким, отчего улыбка на мгновение становится кривой:

      — Что, прости?

      — Ты же пропала. Нам с твоей мамой пришлось обращаться в суд, чтобы назначить нового опекуна для Маши. Сначала выбрали ее, а год назад мы снова обратились в суд, чтобы переоформить опеку на меня, потому что бабушка уже старая, недееспособная, а я фактически два года исполняла обязанности родителя… — женщина хмыкнула. А затем вдруг усмехнулась: — Теперь я мама твоего ребенка.

      Другая молчит. Молчит долго, переваривает информацию тщательно и только потом подмечает, что маска энтузиазма дала трещину, из-за чего улыбка теперь не просто кривая, а уродливая:

      — Мне не приходила повестка в суд, — уже не так энергично ответила Карина. Господи, и это все, что она ответила!

      — Приходила, — вновь хмыкнув, заявила женщина, — только ты на адрес проживания не приходила. Или ты думала, что повестки, как квитанции с онлайн покупок, на е-мейл приходят?

      Ответа не последовало. И снова от стен начал отскакивать стук стрелок циферблата. Минута, полторы, две… тяжелый вздох подпевает часам, когда рука, такая изящная и утонченная, с нежной кожей и свежим маникюром, тянется через стол, чтобы ухватиться хотя бы за мятую рубашку.

      Едва весомое касание проходится электричеством по всему телу, отчего появляется желание вжаться в диван и больше никогда не вылазить из мягких подушек. Женщина осматривает руку, – Карина, после неудачной попытки прикоснуться, положила ее на стол ладонью вверх – а затем поднимает взгляд на оппонентку, мимикой демонстрируя непонимание.

      — Кирь, — со всей нежностью, что могла уместиться в бархатном голосе, произнесла Карина, — нам, кажется, нужно обо всем и с самого начала.

      Военной гранатой разорвало сердце от до боли знакомого обращения. Так называла Карина. Только она.

      Кира с опаской оглядела сначала протянутую руку, а затем и саму женщину, а после, вздохнув и смахнув тем самым наваждение, взяла себя обратно в руки:

      — Где ты была? — чувствовалась в этом вопросе какая-то надежда. Ну, скажи же, что тебя похитили в рабство, выкрали инопланетяне, я во все поверю, только не говори, что бросила меня в самом деле!

      Карина снова поджимает губы, убирает руку:

      — Какое это имеет значение? — нет в голосе больше ни нежности, ни забавы. Только строгость, сухая строгость.

      Из кофейни вдруг пропадает весь кислород. Хочется упасть и просто сдохнуть от задухи. Губы вздрагивают от смены интонации, а вместо ответа приходится смешок. Ну как же не имеет значения, как же! Бесчисленные листовки, объявления, заявления в полицию – все это не имеет значения, правда? А боль утраты самого близкого и самого любимого человека тоже пустяк, да? И, ведь, чужого ребенка поднимать на ноги так же легко, как и убежать, скрыться с радаров и не сказать ни слова!

      — Никакого, — сухо отвечает Кира. — Так же, как и ты не имеешь никакого отношения к моей дочери.

      Все. Финал. И как же тяжело в это поверить. Вот она, горячо любимая, самая нежная, сидит через стол, живая, невредимая, но такая, сука, далекая, что невольно просыпается желание втащить. Женщина рывком поднимается со своего места, хватает с дивана сумку и, уже собирается не уходить, вылетать из кофейни, как вдруг останавливается от родного чужого касания.

      — Ну, стой, Кира, — хватает другую Карина за рукав рубашки и поднимается следом, — я виновата, я знаю. И я прошу дать мне шанс все исправить.

      Женщина переводит взгляд на другую, ту что ниже на треть головы и смотрит исподлобья своими черными, большими и такими похожими на щенячьи глазами. Она всегда так смотрела, когда что-то выпрашивала и просила прощения. В груди снова заболело, а дыхание надорвалось. Их связывали год беззаботной интрижки и еще два серьезной совместной жизни. Поездки, вылазки, даже воспитание ребенка было общим. И все было хорошо. Пока она вдруг не пропала.

      — Где ты была? — снова повторяет свой вопрос Кира.

      — Присядь, — Карина вернулась на свое место и потянула за собой другую.

      Сидеть рядом с ней, живой и целой странно ощущалось. Она даже пользовалась теми же парфюмами, что и три года назад! Как будто на дворе разгар лета двадцать первого, люди, еще не знавшие войны, беззаботно расхаживали в масках, а маленькая Машенька готовилась идти в седьмой класс. Как будто и не было никаких бессонных ночей и выплаканных слез. Как будто между ними ничего не происходило.

      — Все же в жизни совершают ошибки, так?

      — И что совершила ты?

      Карина пожала плечами:

      — Решила, что хочу начать новую жизнь.

      Ответ Кира восприняла на свой счет, отчего мгновенно выровняла плечи, чтобы не казаться серой молью на фоне такой амбициозной и экстравагантной Карины, которая решила не брать ни ее, ни собственную дочь в свою новую жизнь.

      — И как? Получилось? — другая в ответ качнула плечами. — Захотела потрахаться с кем-то на стороне, могла бы просто мне изменить. Зачем было ребенка бросать? — Карина промолчала. — Знаешь, мне кажется, на этом можно закончить разговор. Ты сделала свой выбор.

      Кира подрывается с места, но тут же садится обратно, когда чувствует теплую ладонь на своем бедре. Всегда ли так было? Всегда ли после ссор, когда терпеть уже не было сил, она останавливала и заставляла слушать дальше?

      — Милая, ну перестань, — тело парализовало от мягкости голоса. Женщина моргнула пару раз и обреченно, ощущая дежавю, вздохнула – так было всегда. — Я же сижу сейчас тут, с тобой, хочу все исправить.

      Во рту пересыхает. Нет, она действительно издевается! На висках ярко ощутимо выступают вены, пульсируют от перенапряжения.

      — А что исправлять то собралась? Отправишь Машу опять в девятый класс, чтобы побыть на ее выпускном? Ей скоро шестнадцать, она скоро вообще ни в чьей опеке нуждаться не будет. Могла бы потерпеть хотя бы до этого периода и тогда начинать свою новую жизнь, а не бросать ее в разгар пубертата.

      — С Машей я разберусь, когда увижу ее, — на выходе, стараясь держать свой образ кошки, ответила Карина. — Сейчас меня волнуешь ты, — пальцы совсем немного сжали чужое бедро.

      Появилось желание оттолкнуть ее, встать и выйти, забыть эту странную встречу как дурной сон и пытаться жить, будто ничего в этой кофейне и не произошло. Но Кира этого не делает. Кто знает, может, тлеющее чувство в груди, мысль о том, что эта треклятая идиотка все таки жива и чувствует себя хорошо, мешает мозгу принять рациональное мышление.

      Недлинные пальцы тонкой руки сжимают бедро так сильно, что по коже ощущается режущая боль от резкого сшитья с диваном кофейни. Она даже не может повернуть голову в сторону Карины. Стена в виде ровных плечей падает, когда женщина начинает поглаживать колено большим пальцем.

      — Ты безответственная, инфантильная идиотка, — горько резюмирует Кира.

      — Знаю, милая, знаю, — нежно продолжает Карина. Она была покладистой, вот только Кира в это не верила.

      — Зачем ты вернулась? — хмурится женщина. Ей бы отбросить все сомнения и кинуться в родные объятия, вдохнуть любимый запах и коснуться губами теплых губ, вот только закравшаяся обида гложет, не дает чувствам высвободиться в той мере, в которой бы хотелось.

      — Чтобы все вернуть, — так просто отвечает Карина, — чтобы мы снова зажили нашей дружной семьей. Я, ты, Маша… Чтобы все было как раньше.

      Кира грустно усмехается:

      — Не думала, что у меня за это время мог появиться кто-то другой?

      — Кто-то другой? — хмыкает Карина. — Не думала. Ты же преданная, как собака, и любишь только меня, — женщина делает паузу, видит выступающие желваки на щеках, а оттого добавляет: — А я только тебя.

      — Слушай, — та резко отбросила от себя чужую руку – стало противно, — не ври мне о своих чувствах. Я заслужила хотя бы этого.

      — Милая, я не вр…

      — Замолчи, — громче обычного, — просто закрой свой рот.

      Тело со скрипом оторвалось от дивана и ноги, отдельно от всего организма, повели женщину в туалет кофейни. Сука, и как она только может! Лгунья, негодяйка! Когда она стала такой? В какой момент начала планировать побег? Однажды ночью, или в те дни, когда случайно задерживалась на работе? Она давно хотела этого? Давно хотела предать?

      Одна рука упирается в холодную раковину, вторая быстрыми движениями, чтобы никто не успел заметить, убирает влагу с щек. Кира осматривает покрасневшие глаза и, кроме жалости к себе, больше не испытывает ничего. Верила, жила с надеждами все эти годы, а теперь, когда они разбились, еле удерживает себя от того, чтобы не слиться с напускными иллюзиями воедино. Просто идиотка!

      — Моя самая прекрасная, — бархатом доносится из-за спины.

      Талию обвивают руки, скрепляют ладони на животе, а плеча касается подбородок. Теперь их двое, стоящих и смотрящих в отражение, думающих о своей судьбе. Вот только в отличие от Киры, Карина не думает о прошедшем, как об ошибке, не сожалеет и не пытается придумать тираду извинений. Она как будто и не пропадала на три года просто так. Как будто и не была причиной разрушенной нервной системы. Как будто между не была тысяча дней разрыва, полного предательства и измен. Как будто это была обычная ссора, после которой они заварят чай и продолжат смотреть сериал.

      И Кира обо всем этом прекрасно знает и все равно расщепляется в нежных объятиях, прижимается ближе, когда чувствует теплое дыхание на своей шее. Родное дыхание, даже спустя столько лет.

      — Ты тварь последняя, — шипит женщина и все равно позволяет дыханию опалять кожу сильнее.

      — Я знаю, — так просто и так мирно отвечает Карина.

      — Зачем ты так поступила? Ты знала, что тебя будут искать, знала, что сделаешь больно.

      — Я об этом не думала, — честно признается женщина, а Кире эта правда начинает снова резать глаза и раздражать слизистую. — Я не собираюсь выдумывать душещипательную историю о каком-то своем состоянии или пересказывать сюжет какого-то триллера, чтобы снять с себя ответственность. Я хреновый человек, я знаю, и поступила я тоже хреново. Ранила тебя, Машу, маму. Но я сейчас тут, с тобой, после всего, что произошло в моей жизни, пытаюсь все исправить.

      Из губ выскакивает нервный смешок:

      — И я должна упасть на колени и благодарить тебя за это? О Великая Карина, спасибо за то, что соизволили вспомнить о семье и вернуться.

      — Не язви, — женщина в ответ на всю серьезность беззаботно щипает другую за бок.

      — Не трожь меня, — шипит Кира и отстраняется, вжавшись в раковину. — Ты ничего не исправишь. Вали туда, где тебя носило все это время, и живи дальше своей новой жизнью.

      — А ты прямо таки поднаторела за это время, — усмехнулась Карина и поставила руки по бокам раковины. Теперь уже она вжимала Киру всем своим телом, несмотря на то, что привилегия роста все же была у другой. — В какой-то степени это даже сексуально.

      Кира дергается, когда чувствует кожей шеи не только чужое дыхание, а и чужие губы:

      — Оставь меня в покое, — шипит она.

      — Не могу, я же люблю тебя.

      — Пару лет назад тебя это не волновало.

      — Все совершают ошибки, мы ведь уже говорили об этом.

      — Заливай это кому-то другому.

      — Кому? Ты и Маша моя семья. Мне больше некому об этом «заливать».

      Напряжение достигает своего предела. Кира рывком отстраняется, разворачивается к другой и с хищным оскалом рычит:

      — Тебя просто никто другой не смог выдержать, да? Вот ты и вернулась к тем, кто хоть как-то мог уживаться с твоим характером.

      Но Карина на претензию только легко усмехается:

      — Милая, — почти шепчет она, — меня-то выдерживали многие. А вот я, кроме тебя, так ни с кем ужиться и не смогла.

      Женщина хмурится, прокручивает в голове последние сказанные слова и даже поверить не может в то, что Карина это действительно говорит.

      — Ты хоть понимаешь, как это звучит?

      — А я и не отрицаю этого, — ведет плечами женщина.

      — Господи, ты… — Кира опускает, затем поднимает взгляд, блуждает им по всему туалету и нервно усмехается, пытаясь подобрать правильные слова. А есть ли вообще правильные слова для настолько неправильной ситуации? — Ты просто… да я даже не знаю, как тебя назвать! Ты…

      Женщина останавливается, чувствует, что проронит ещё слово и следом за ним новым ручьем потекут слезы, но не успевает – щеки снова становятся влажными. Кожу начинает щипать. Нет, не от соли, что скопилась в слезах, а от мягкого прикосновения большого пальца, что скользить по щеке, не давая ручьям дотечь до подбородка.

      — Моя милая Кира. Ты так прекрасна в своей наивности и чистоте души. Я так боялась, что ты можешь утратить все это. А ты нет, все такая же чувственная, светлая… даже покрасилась в светлый. Тебе идёт, кстати.

      Губа вздрагивает:

      — Убери свою руку.

      — Ты бы могла сама убрать, если бы хотела, — усмехнулась женщина. — Ты бы могла уйти давным давно, если бы действительно хотела, чтобы я исчезла из твоей жизни раз и навсегда. Я не знаю, где вы сейчас живёте, у меня нет контактов Маши. Заблокируешь мой номер – и я пропаду, будто меня никогда и не существовало. Ты можешь это сделать, всегда можешь. Но не делаешь, — она выдерживает паузу и вновь усмехается. — Так кого ты пытаешься обмануть? Меня или себя?

      Кира молчит. Дышать становится тяжело, когда ком в горле опухает до космических размеров. Ей не хочется это признавать, монолог в голове приводит аргументы, по которым выводы Карины не правдивы, но все они не имеют логического совпадения с реальностью. Карина права. Блять, даже после всего содеянного оказывается права! Но Кира вслух это признать не осмеливается.

      — А потом ты снова пропадешь, потому что тебе снова захочется чего-то нового, — обреченно заявляет женщина. Ее голос уже давно хриплый, низкий от того, что ком передавал голосовые связки.

      — Может быть, — спокойно отвечает Карина.

      На покрасневшем лице снова появляются желваки. Она проводит рукой по чужим кудрям, наматывает один завиток на палец и душит в себе желание намотать на руку побольше локонов, чтобы потом схватить за них и ударить это милое, беззаботное лицо о керамическую раковину. Чтобы больше не ухмылялась так, будто она королева ситуации. Чтобы больше не сбегала. Чтобы больше не делала больно.

      — Я тебя просто ненавижу, — шипит Кира и притягивает другую к себе за затылок.

      Она впивается в ее губы с напором, грубо сминает их, даже кусает, делает больно и в ответ слышит тихий скулеж. Кире ее не жалко. Заслужила. Пусть терпит. Пусть шипит от боли и царапает ногтями спину. Заслужила.

      Задыхается, хрипит и все равно проникает языком в рот, делает это так же грубо, с таким же напором и слышит в ответ уже не скулеж а рваный стон. Нравится, что-ли? Нет, так не должно быть. Руки прижимают к себе за ягодицы, сжимают их не нежно, больно, до синяков на следующий день, так, чтобы сидела еще пару дней и помнила о том, сколько дерьма принесла в этот мир.

      Отстраняется только тогда, когда уже у самой губы начинают неметь. Отстраняется и испуганно осматривает размазанную по подбородку помаду, как будто не она сама сейчас смешивала кровь из порванных губ вместе с того же цвета помадой.

      Но Карина выглядит довольной. Облизывает рану и усмехается, когда на языке остается металлический привкус. Она осматривает лицо другой, а после тянет руку и вытирает остатки своей помады уже на лице Киры:

      — Я тебя тоже люблю, — улыбается она своей самой яркой улыбкой победительницы.

      — Нет, не любишь, — женщина отдергивает лицо от руки. — Любила бы, не бросала бы.

      — Нет, люблю, — все так же мягко шепчет Карина. — Не любила бы, не вернулась бы.

      Кира хмурится. Ей так невыносимо смотреть в эти глаза, считающие себя на верхушке ситуации, но взгляда оторвать не может. Сил просто на это нет. Или желания. Карина явно собирается что-то добавить, но другая не дает ей этого сделать, резким движением накрывает рот ладонью и рывком меняет местами так, чтобы уже сама Карина была вжата животом в раковину и смотрела на свое позорное отражение. Теперь уже Кира нависала над ней сзади, удерживала руками по бокам и прижималась ухом к кудрям.

      — Посмотри на себя. Ты омерзительная. Хочешь, чтобы Маша видела такую мать перед собой?

      — А что? Ты собираешься меня исправить? — гаденькая ухмылочка вновь посетила женское лицо.

      — Ты не была раньше такой. Никогда. Но теперь кажешься мне неисправимой, — почти рычит Кира.

      Из хвоста выбивается пару светлых прядей, что очерчивают вытянутое лицо. Карина прижимается к чужой щеке ближе и улыбается:

      — А тебе идет. Красиво сочетается с твоими морщинками возле глаз. У тебя их, кстати, раньше не было.

      — Еще слово – и я убью тебя, — шипит женщина и в подтверждение своим словам вбивает бедрами другую в раковину.

      — Не убьешь, — ласково парирует Карина. — Ты за меня сердце отдашь, Кирочка. Я-то знаю.

      Кира что-то фыркает и, в опровержение слов женщины, хватает ее за шею, притягивает к себе, вынуждая поднять подбородок, и сжимает пальцы на гландах, перекрывая воздуховые пути:

      — Не вынуждай меня доказывать тебе.

      — Классно душишь, кстати. Никогда не замечала в тебе ростков доминантности, но тебе идет, — хрипит и все равно не отступает.

      — Ты просто сука!

      — О-о-о, я худшее, что случалось с тобой в жизни! — хрипло тянет Карина, улыбаясь. — Но в то же время самое лучшее. Правда, милая?

      И Кира не выдерживает. Сжимает пальцы на шее сильнее, впивается в кожу ногтями, оставляет раны и чувствует, как ширма окончательно опускается перед глазами, когда другая начинает задыхаться от ее рук. Женщина совсем немного ослабляет хватку – умереть сразу для Карины слишком легко, сначала ее нужно помучить хорошо, чтобы она испытала все девять кругов ада. Зубами она цепляется за мочку уха, проводит языком по золотой сережке, замечает мурашки по коже и кусает вновь.

      — А ты поэтому свалила, да? — Кира дала женщине сделать вдох и вновь сжала пальцы на ее шее. — Тебе доминантности не хватило просто? Сказала, я добавила бы. И блядствовать бы не пришлось, — на последней фразе она еще раз ударила чужие бедра о раковину. — Таких женщин, как ты, называют низшим сортом, — свободная рука подняла ткань платья вверх, открывая миру нижнее белье Карины. — Ебаная нимфоманка, — добавляет Кира и резко пробирается рукой под кружево, заставляя другую вздрогнуть.

      — Вот так напор. Собираешься трахнуть меня прям тут, что-ли? — говорит Карина и вместе с тем пытается заглотнуть немного воздуха.

      — Закрой свой рот, — шипит другая.

      — А то что? — задорно ухмыляется женщина.

      Кира не отвечает. Ей понадобится несколько грубых рывков, чтобы порвать тонкую ткань белья и оголить Карину полностью. Женщина на это-то что-то хрипит, но полноценную претензию высказать не успевает – сухое кружево затыкает рот, отчего дышать становится еще тяжелее.

      Она не думает ни о смазке, ни об отросших ногтях, проникает в Карину сразу двумя пальцами и под мычание начинает двигать ими, изредка царапая стенки. Другая же переносит весь свой вес на руки, что теперь не просто придерживают раковину, а хватаются за нее, как за спасательный круг, что не даст рухнуть на пол, и только извивается под манипуляциями Киры. Боль смешивается с приятной стимуляцией, вызывая головокружение. От асфиксии темнеет в глазах. Она прижимается бедрами к бедрам Киры, поддается ее движениям, но уже не разбирается в обзывательствах, что летят в ее сторону. Она заслужила такого обращения к себе, знает, и, тем не менее, вины все равно не испытывает – даже ловит себя на мысли о том, что годы копившейся обиды стоят такого умопомрачительного секса.

      Руки не выдерживают напряжения, оттого Карина невольно сгибает их в локтях и полностью ложится на раковину, сильнее прижимаясь ягодицами к Кире. Та расценивает этот знак по своему, добавляет третий палец и ускоряется настолько, что уже никакое белье не мешает стонам вырываться наружу и отскакивать от плиточных стен. Ноги начинают дрожать еще до оргазма, но во время него силы полностью покидают, отчего Карина все-таки спускается на холодный пол, усаживается прямо у ног Киры, которая после происходящего цинично открыла кран и просто сполоснула руки, совершенно не обратив внимание на падшую женщину.

      Прилипшие кудри она убрала с лица, вытащила изо рта насквозь промокшее кружево и одним движением руки выкинула его в рядом стоящую урну. На то, чтобы подняться, сил все еще не было, а потому лучшим решением было облокотиться о стену. Она ожидала какого-то продолжения, заключительной фразы, жеста, но того не последовало. Кира высушила руки и попросту принялась смывать остатки помады со своего лица.

      — И что? Ты даже ничего не скажешь мне? — переведя наконец дыхание, с досадой спросила Карина.

      Но Кира даже не посмотрела на нее. Безмолвно намочила пару салфеток и опустилась на корточки, рядом с женщиной, после чего принялась грубыми движениями вытирать помаду уже с ее лица.

      — Маша не должна знать о том, что ее мать последняя шлюха, кинувшая ее ради развлечений. Это понятно? — в голубых глазах показалась холодная строгость. Карина кивнула. — Опеку я тебе не верну, не хочу в случае чего повторно проходить всю эту бюрократию. Придумай какую-нибудь слезливую историю, которую Маша будет рассказывать одноклассникам, когда будет объяснять, где ты пропадала все это время. Чем лучше постараешься, тем большая вероятность, что она тебя простит.

      Женщина внимательно ее слушает, кивает каждому слову, а когда та замолкает, решается спросить:

      — А что насчет тебя?

      Кира замирает на этом вопросе, смотрит на другую с секунду, а затем выкидывает использованные салфетки в урну и выравнивается:

      — А я найду тебя, где бы ты не шлялась, и задушу окончательно, если ей еще раз придется пережить потерю матери.

      Карина понимающе кивает и поднимается с пола:

      — Я имела ввиду нас. Как дальше будем жить? Делать вид, что ничего не произошло и у нас все в порядке?

      Женщина тяжело вздыхает, тянется в карман брюк и достает оттуда ключи:

      — Возьми, — говорит она, протягивая связку, — заберешь свои вещи и езжай домой. Я адрес тебе на номер скину. Мне нужно через час быть на работе. В морозилке лежит курица, достань, приготовь, сделай гарнир на свое усмотрение и еще что-то. Сделаем ребенку праздник. Если будешь идти в магазин, можешь взять бутылку просекко и… — она останавливается, усмехается, а затем неожиданно для Карины коротко целует ее в уголок губ и добавляет в несвойственной себе театральной манере: — Буду после шести. Маша приедет вместе со мной, я заберу ее по дороге от репетитора. Будь готова к тому времени, — Кира похлопала женщину по плечу, обошла ее, но остановилась у двери. — И, я тебя люблю, милая, — сказала она это приторно, после чего скривилась от скопившейся желчи внутри и вышла из туалета, хлопая за собою дверью.

Конец