Мне нравятся слегка увеличивать нормальную дозу определенных анальгетиков, находиться в легкой кодеиновой прострации. Но с одним лекарством я явно переборщила.

Мы деремся и трахаемся, как в дешевых драмах. Ободранные до самого бетона обои, осколки стекла и бьющиеся циркулирующие пыль сердечные мышцы на сырых половицах, сбитые в кровь костяшки, и турмалин на скулах. Это то, как мы любим друг друга.

***

Ты ворвалась в мою жизнь без стука, без предупреждения, мне оставалось лишь узнавать, почему же ураганы называют женскими именами. Сразу же заявила свои права на меня, хотела посадить меня на поводок или на легкий наркотик, коим себя считала. Как жаль, (нисколько), что ты не предусмотрела, что я не играю роли второго плана. Вот почему в наших отношениях преобладало желание обладать, а не желание любить. Вот почему в наших отношениях выделялся вечный поединок, вечное противостояние. Антагонисты в квадрате, клише выкинуто в окно вместе с выдернутым из губы пирсингом и словарем французского, на котором ты картаво стонала, когда мои пальцы входили грубо.

Время текло сквозь пальцы, подобно твоему положительному резус-фактору между моими фалангами. Я потерялась в череде ссор и бурных примирений, а ты осталась в грезах о конфетно-букетном периоде. Какая наивность.

Я никогда тебя не целую, и единственный сигнал, что подаю - это стоп. Ты могла бы давно уже догадаться, но продолжаешь ударяться о мое безразличие, продолжаешь бить по выставленным мною блокам.

Ты - экспрессивна, я - агрессивна, а та звонкая пощечина в день всех святых стала началом нашей истории нелюбви, ведь ненависть - вещество посильнее, размазывает тебя в собачьем кайфе и россыпи норадреналина. Любовь же - самообман, туман и рамки нормы. Но в нас норму вырезали опухолью: ненормативная лексика, нетрадиционная ориентация, неадекватное поведение, так почему же она должна была присутствовать в нашей связи? В наших связываниях.

Анти - наш короткий лозунг, наш короткий девиз. Мы - антигерои, мы годимся лишь для противопоставления, антитезы обществу. Мы могли быть замечательными антидепрессантами, если бы не были морфием друг для друга. Антиутопия друг для друга. И хочется утопится.

***

Ты бьешь под дых, я бью - в самое сердце, задыхаясь, ударяю хлыстом ядовитых слов, плююсь кровью и язвительными фразами - провоцирую. Удачно, раз ты набрасываешься на меня, сбиваешь с ног корпусом тела.

Ты думаешь, что мне, наверное, "в кайф" быть придавленной твоим весом, ты думаешь о том, как горячо, наверное это смотрится. Но ключевое слово здесь - "наверное". Я думаю о том, как же ты меня заебала.

Я ударяю ребром ладони по почками, ты скрючиваешься, окончательно сваливаясь на меня. Сталкиваю с себя твою тушу, (ты животное, ты мертва внутри и гниешь, подобно собаке), предварительно пиная в подколенный сгиб. Я пытаюсь встать, но ты ухватилась за мою лодыжку и резко дергаешь ее на себя. Больно ударяюсь подбородком об паркет, который мы столько раз оттирали от липкой клеточной плазмы.

Похоже, металлический запах прочно въелся в бетонные стены, о которые я безжалостно кидаю тебя, бросаю, выдохшуюся и довольную, довольствующуюся поражением. Как жаль, что нельзя врезать тебе по лицу, хоть апперкотом, хоть простой затрещиной.

Ты пьяна моей яростью, моя власть тебе всласть, как бы омонимично это не звучало. И твой редкий безумный хохот режет слух и разбивает зеркало вдребезги. Ах, нет, это сделала я, вот почему с кулака капает на твои ключицы теплая рубиновая жижа, когда я держу тебя за шею, мечтая придушить.

Ты бьешь коленом в ребра, но не даешь мне согнуться пополам от боли - вцепляешься ногтями в загривок, тянешь на себя и реально вгрызаешься зубами мне в горло, несильно кусая и перекатывая на языке щитовидный хрящ. Я в ответ тяну за твои длинные волосы, откидываю твою голову, ты приоткрываешь рот для поцелуя, но я лишь говорю:

- Я победила.

А следом втрахиваю тебя в стол, пока ты стонешь похабно и отвратительно, и стараешься не соскользнуть с жесткого дерева, цепляясь пальцами и ломая ногти. Я так это ненавижу-люблю, что подкашиваются колени и трясется нижняя губа.

***

Мы деремся и трахаемся, как в дешевых драмах. Мускул к мускулу, носок к носку, феерия и агония. Никто на работе не знает о зареве лиловых, мутно-ультрамариновых и еще только расцветающих желто-зеленых синяках на талии, ребрах, запястьях, бедрах и твоих неприлично-длинных ногах. Никто не знает о царапинах и следах от ногтей на задней стороне шеи и об укусах на ключицах, хотя раньше твои коллеги спрашивали насчет ссадин на скулах. Прости, уж очень их любят мои заплывшие в турмалине костяшки.

***

И однажды ты перестанешь быть зачинщиком очередной драки, будешь рыдать навзрыд в углу коридора, уткнувшись красным перекошенным улыбкой Глазго тоской и болью лицом в дверцы шкафа. И тогда я буду плакать вместе с тобой, размазывать соль и тушь по щекам, обнимать твоё худенькое тело и вдыхать такой родной запах пудры и яблок. И тогда я буду целовать каждый миллиметр твоей алебастровой кожи, и буду винить себя за то, что изуродовала эту мраморную белизну синими и багровыми подтёками, тонкими розоватыми полосками шрамов и кирпичного цвета ранками. И тогда я буду целовать тебя. И тогда мы будем заниматься любовью.

И тогда на тебя сойдет "озаренье", и тогда ты поймешь, осознаешь уже устаревшую информацию, ту старую истину, что только сегодня перестала быть моим кредо. И тогда ты не услышишь то самое заветное "I love you so", что я прошептала тебе куда-то в шею, и тогда в последний раз твоя кожа будет изуродована. Жаль, что не в последний раз будет изуродована моя душа.

Ты столько раз бормотала "Не уходи, не уходи, я так тебя люблю" в ряби стен и тьме дверных пролетов, и теперь я оказалась на твоем месте.

Я столько раз била тебя о бетонные стены, столько раз била твое фарфоровое сердце о дубовые доски, разрывала тебя на мелкие кусочки, и ты столько раз возвращалась, возрождалась из пепла, гонимая драйвом, грезами и нездоровыми, спутанными понятиями о зле и добре. Тебя держала слепая одержимость и мечта взаимности, но когда мечта становится явью, ты ей быть перестаешь.

***

Теперь я ставлю блоки только самой себе, и саму себя кидаю о бетонную стену. Теперь я замазываю синяки на руках и ссадины на коленях твоим тональником, чтобы надеть твое любимое черное платье. На твои похороны.

Тебя, на самом-то деле, удерживали только мои блоки, и бетонные стены там, где ободрались нашими усилиями обои. А теперь твое уже  мертвое тело удерживает уже другой бетон - который залили, чтобы удерживать гранитный памятник по моему заказу.

И я старательно царапаю по нему гвоздем пресловутые  и сказанные лишь единожды соленых "I love you so".

Конец