Это было похоже на полёт. Грубыми рывками разгонялась перед взлётом, потом, когда поднималась, пыталась совладать с собой. Сам же полёт – далеко не в первом классе, даже на эконом не потянет.

Когда человек влюбляется, то чувство, возникающее у него где-то в животе, обычно называют порханием бабочек. Они щекочут, заставляя тебя весело хихикать, если любовь взаимна. А ещё их крылышки могут быть словно сделанными из прочнейшей стали; тогда чёртовы бабочки будут махать своими адскими крылышками быстро-быстро, изнутри превращая тебя в кровавое месиво. Это и происходит, когда любишь безответно.

Когда человек только начинает голодать, ему трудно сдержаться и не сорваться в первую неделю. Но на восьмой день приходят они. Бабочки. Заполняют всё нутро, зарождаясь где-то под диафрагмой, а потом плавно перемещаются вниз. У тебя нет крыльев, твои острые торчащие лопатки никогда не поднимут тебя ввысь, сколько себя не обманывай. У тебя есть только эти фантомные фигуры насекомых в желудке, одаривающие лживым ощущением лёгкости и воздушности. Они никогда не дадут тебе чего-то, кроме недолговременной иллюзии; в остальном же, ты просто будешь медленно увядать, угасать. И самое противное – что бы ни делали другие люди, как бы ни пытались помочь тебе, если ты сам не приложишь достаточно сил, то ничего не выйдет. И ты можешь осознавать это, даже все возможные последствия, но всё равно не останавливаться.

И, даже осознавая настоящую природу «бабочек», ты всё равно будешь жаждать их появления. А когда они придут, будешь вскармливать их своей энергией: нужно всего-то не есть. А жир – это что? Питательные вещества, ни больше, ни меньше. Они становятся энергией; представляешь, как из неё «растёт» нечто вроде цветов, а их живительный нектар потом потребляют те самые бабочки, обитательницы твоего желудка. Они кормятся тобой, дают ложное ощущение возвышенности; ты рада, а ведь они забирают твою жизнь.

А ещё у тебя есть девушка. Она не такая, как ты: она истязает себя иначе. И в этом – не единственном, но одном из самых главных, - вы схожи. Вы убиваете себя, саморазрушаетесь, получая неописуемое чувство мрачного/светлого удовлетворения. Это, на самом-то деле, как посмотреть. Ты ловишь кайф, когда бабочки в желудке задевают своими эфемерными крылышками тесные стенки иссохшегося организма. Она – когда лезвие (желательно побольше и почему-то с ржавчиной) рассекает нежную, бархатную кожу с неуловимым запахом. У вас нет духов на двоих: ты любишь запахи поострее, а она послаще, - но, как ни крути, вы пахнете практически одинаково. Это просто смерть дышит в затылок, даря обеим своей собственный аромат.

Всё чаще и чаще представляешь себе картину: маленькая девочка, чьи каштановые волосы больше не отливают медно-рыжим, а в светло-голубых глубоко посаженных глазах лишь пустота. Не лёгкость, что девочка ощущает; которую она теряет, когда тело становится истощённым почти до предела. И рядом с девочкой лишь она: вся костлявая (предрассудки совсем заполнили твой скукожившийся от недостатка влаги – потому что ты ещё и не пьёшь почти - мозг... а есть ли он вообще?), в оборванном тряпье. Но, когда глядишь в лицо, невольно восхищаешься. Там череп, да, лишь голый череп без единого ошмётка кожи на нём, но... видела ли ты когда-то более идеальные кости?

А твоя девушка не может достучаться до тебя, что бы ни говорила, что бы ни делала. Всё, что она может – снова и снова резать свои запястья (предплечья, лодыжки, внутренняя сторона бедра... вариантов не счесть). Чего она этим добивается? В первую очередь, хочет выплеснуть боль. А потом... она говорит вашей общей подруге (она вроде как лучшая, но тебе всё равно иногда мешает), рассказывает всё, берёт с неё слово, что та никому не расскажет. А что на самом деле? Надеется, что ты сама увидишь, без указки, без того, чтобы тебя ткнули носом. Но ты увлечена бабочками, они играют всё большую роль в твоей такой недолгой жизни, которая, кстати, так постепенно всё ускоряясь и ускоряясь, несётся во Тьму. Похоже на поезд, сошедший с рельс, только тебя ещё можно спасти...

Или нет. Тут уж от тебя зависит.

Следуя советам сотен таких же девушек, ты забиваешь плейлист теми песнями, про которые не скажут презрительно «мейнстрим» ("И как слово так быстро успело стать точно ругательством?" - задашься в очередной раз вопросом), но про которые также не скажут ничего вроде «круто, скинь мне». Почти белоснежные руки, на которые словно накинута порванная рыбацкая сеть – это всё вены - разматывают ослепительно белые наушники. Тонкие змейки проводков путаются в дрожащих пальцах, и невольно сравнивают мимо проходящие апатичные личности: «А что же тоньше?» Ответ, кажется, очевиден: бездушные змейки в руках, - но вот незадача для тех, кто присмотрится к таким как ты девушкам чуть внимательнее – они запутаются. Пока будут следить за тонкими ручками-паучками, так сильно дрожащими, пытающимися справиться с маленьким, не таким уж и тугим узелком, те самые белые пальцы (или же их "призрачные" копии) залезут в черепную коробку, воткнутся в оцепеневший мозг.

Когда мама - та, что всегда была понимающей - скажет, что так дело не пойдёт; что надо начать есть, потому что люди смотрят; что ещё немного и можно будет сказать хотя бы подобию нормальной жизни «Прощай», - тогда ты лишь скажешь: «Я жир, глупая, глупая женщина». Не отвернёшься от неё, нет. Лишь друзья, самые близкие, могут сказать, что так и будет. Они, видите ли, знают тебя, именно вот саму тебя, а не ту «оболочку», что ты показываешь остальным.

Только вот никакой оболочки-то и нет. Ты не носишь масок, не прикрываешься перед кем-то, чтобы показаться лучше, что-то доказать... кому-то. Возможно, когда-нибудь это кто-то заметит, а пока тебе лишь остаётся жить с тем, что есть. И никакой жалости не нужно, вообще ни от кого, потому что это не доставляет тебе страданий. Возможно, кто-то вдруг скажет: «О боже, у тебя что, анорексия?». А ты будешь тихо беситься из-за того, что между голоданием и страшной болезнью люди не видят разницу. Совершенно. Ты будешь говорить о том, что с латыни этот термин переводится как «отвращение к еде» и прочее-прочее, лишь бы доказать что-то самым приставучим. Для тебя самой рамки будут стёрты...

Пока не попадёшь, наконец, в чёртову больницу. Пока тебя не отрезвит что-то. Если это "что-то" вообще существует.

- Вот почему ты не можешь послушать, когда тебе дают дельный совет! – скажет твоя девушка, в порыве чувств взмахнув руками. На её запястьях будет болтаться великое множество широких браслетов, самых разномастных и даже не сочетающихся друг с другом. Надетых поверх свитера с длинным рукавом. И, чтобы «не быть падлой», ты сделаешь вид будто ничего не замечаешь.

- Тебе ведь говорили... – скажет эта самая подруга с остекленевшим взглядом и то и дело меняющимся голосом (ей Богу, как будто мальчик-подросток). Она уже будет представлять все наихудшие варианты развития событий, на что ты лишь закатишь глаза. Благо, силы на это есть.

Мама будет говорить много и долго, гораздо дольше остальных. Покричит на тебя в закрытой палате, поплачет – не тихонько, а навзрыд, - а ты лишь будешь лежать, как овощ, чувствуя боль по всему телу и ломоту в хрупких костях.

К слову, о костях.

Ты отрастишь – образно, но для тебя это будет так реально – крылья. Да, да, именно крылья. Только знаешь, что? Они не будут покрыты глупыми перьями, как многие могли бы подумать. Они будут состоять из костей, таких белоснежных... как твои руки, как змейки-наушники. Ты не будешь подниматься на крышу, чтобы испытать их. Ты не дура и знаешь, что костяные крылья, сколько ими не маши, не понесут своего обладателя, не помогут ему воспарить.

На деле у тебя будут лишь рудименты вместо полноценных крыльев. Их называют лопатками, они есть у каждого... Но только твои – особенные. Их особенность в их никчёмности.

Пройдёт ещё немного времени, и бабочки вырвутся на свободу, унося за собой в небытие твою душу. Оставляя «бренную плоть гнить в сырой земле» (конец цитаты).

А что же твоя девушка? Та, у которой останутся лишь непонимающие родители – и это даже не «юношеский максимализм», потому что они действительно люди занятые и мало что замечают – да подруга, неспособная выдавить и слезинки из вечно "стеклянных" глаз. Она, кажется, немного сумасшедшая: живёт в своём мире, откликаясь на все позывы внешнего бессмысленным криком с просьбой оставить в покое.

Однажды девушка - она уже не твоя, забудь - поднимется на какую-нибудь крышу (или выйдет на собственный балкон, благо живёт на седьмом этаже). Посмотрит так устало на унылый пейзаж, ни капли не изменившийся со вчерашнего дня... и со дня до него... и за неделю до. "Это" придёт к ней само по себе: она не подумает ни о родителях, ни о родственниках, ни о "коматозной" подруге, ни о знакомых и друзьях семьи. Она просто встанет на этот самый опасный край, стараясь почувствовать ту самую эйфорическую лёгкость, за которую любимая не пожалела жизни. Словно в трансе сделает шаг, а потом ещё один...

Когда уже будет почти-слишком-поздно, она подумает, что её сможет остановить лишь одно: тонкая фигура с белоснежными руками и рудиментами крыльев за спиной. Её объятия: любимой, а не той, что дарила им обеим свой запах, костлявой... женщины с идеальным черепом. Ручки-паучки любимой девушки, ещё одной из тех, что стала жертвой своей жестокой богини – Аны.

Уже-не-твоя девушка будет передвигать ступни ближе к краю, не прикрывая слезящихся от колючего ветра глаз. Она будет до последнего ждать любимых объятий.

Вот только не будет той, что способна их подарить.

Конец