Забудь приличия, не думай о манерах,
Купайся в волнах плотского греха.
Сверх всякой меры грезь, греши сверх всякой меры,
И похоть, и мечты переживут века.
(Карл Эдвард Вагнер)
Впервые я забрела сюда совершенно случайно, когда шаталась по незнакомому городу, ослабевшая от голода, шарахаясь от пронзительных автомобильных гудков и прячась от слишком ярких неоновых вывесок. Ночь не должна быть такой, это неестественно. Слишком много искусственного света, шума, вокруг слишком много горячих тел, сердца которых работают в бешеном темпе, лихорадочно гоняя кровь по венам.
Совсем скоро я узнала, что у этого города – странная кровь. С отчётливым привкусом отравы и безумия. Но в моих нынешних обстоятельствах выбор – это недозволенная роскошь, так что приходится довольствоваться тем, что есть.
Меня привлекла темнота. Этот тупик в подворотне… Словно всё было задумано специально для того, чтобы спрятаться от посторонних глаз случайных гостей. И темнота, в глубине которой я обнаружила стальную дверь специфичного ночного клуба, размалёванную непристойными надписями, как будто сообщала мне об этом.
Как правило, люди всегда стараются держаться на свету. Фактически вся человеческая жизнь в своей прозаичной части протекает при свете дня. И даже оказавшись за крепкими стенами своих жилищ, они спешат оказаться под защитой огня, или электричества. Свет – это безопасность. Твёрдая вера людей в то, что любая угроза их жизни, притаившаяся в темноте, тут же исчезнет.
Но есть и те, кто намеренно избегают света и стремятся укрыться в тени. В темноте удобно обдумывать или обделывать нечистые делишки и предаваться тайным страстям. Ночь укрывает не только дела, но и помыслы.
Тьма также дарует успокоение сметённым, потерянным душам. Одинокие, отвергнутые себе подобными, они испытывают наслаждение, когда час ночной скроет неласковый равнодушный мир, и их самих – от мира, который от них отвернулся.
За железной дверью обнаружилась узкая винтовая лестница, круто уходящая вниз и тускло освещённая маленькой красной лампочкой под низким потолком.
Я спускалась по лестнице в клубы багрового и пурпурного марева, и с каждой ступенькой у меня крепло убеждение, что именно в этом городе расположился филиал самого Ада.
Музыка звучала на последнем пределе, который способны выдержать человеческие уши. Даже я в первые секунды почувствовала себя оглушённой. Воздух пульсировал, словно где-то в глубине зала билось гигантское чудовищное сердце.
Оказавшись внизу, я глубоко вдохнула: густой запах алкогольных паров, застоявшегося сигаретного дыма, синтетической эйфории и… одуряющий аромат горячих тел. Смесь пота, похоти и какого-то необузданного безрадостного веселья. Кровь вскипала в их жилах, пока сами они, повинуясь бешеному ритму, извивались на танцполе, плескаясь в волнах пурпура и багрянца, лившихся из ламп над их головами.
Первая нашла меня сама. Говорят, непреодолимая сила влечёт мотыльков на огонь. А в таком месте мотыльки порхают целым роем.
Она подошла сзади, крепко обвив руки вокруг талии, прижавшись грудью к спине, и я за секунду ощутила всё: переслащённый запах её духов, слепую страсть, подогретую алкоголем, её затвердевшие соски, как бусины и влажное горячее дыхание на шее.
Я не сделала попытки отстраниться, и она без слов увлекла меня за собой сквозь массив распаренных человеческих тел.
Туалет освещала такая же тусклая красная лампочка, что и на лестнице. Свет отражался в немытом мутном зеркале и на потрескавшихся кафельных стенах бордовыми каплями.
Она обернулась, и я наконец смогла рассмотреть её лицо. Она казалась очень юной, хотя, возможно, только по моим меркам. Может быть в этом городе юность сгорает так же быстро, как мотылёк, попавший в открытое пламя. А то, что остаётся – прячет бессонную усталость под густым оплывшим макияжем, словно каждый день она наносила на свою полустёршуюся маску новый слой краски.
На влажных губах блуждала рассеянная улыбка, а в расширенных зрачках одновременно читалось желание и полное равнодушие.
Желание – хотя бы на время оказаться не одной в этом битком набитом ночном клубе и равнодушие к тому, с кем разделить своё одиночество.
И в моих глазах желание большее и большего, чем у неё, но она слишком пьяна, чтобы разглядеть его природу, поэтому просто обхватила мою голову и притянула к себе.
Я ощущала на губах её мокрый поцелуй с привкусом той горечи, которая пропитала здешний воздух, и опустив руку вниз, под кружевную кромку символической юбочки из какой-то глянцевой материи, почувствовала, как она судорожно сводит бёдра, прижимая мою ладонь к своей горячей промежности под тонкой тканью трусиков, которые уже пропитались вязкой влагой с острым мускусным запахом.
Мне не хотелось медлить, но я невольно оглянулась на дверь, ведущую в общий зал. Случайные свидетели были ни к чему. Даже если всем здесь наплевать, что происходит у них перед глазами, мои особые потребности нуждались в уединении. Хотя бы в силу привычки.
Она усмехнулась, словно укоряя за излишнюю скромность, и потянула за руку в ближайшую кабинку. Тесный квадратик, большую часть которого занимал унитаз. Дверь на хлипкой щеколде – ненадёжная преграда, но этого было достаточно, чтобы скрыть нас от постороннего взгляда, и меня это вполне устраивало.
Она снова прижалась ко мне, потянувшись к губам, но я уклонилась от её поцелуя, оставившего во рту неприятный привкус всего того, что она успела выпить за эту ночь.
С той самой секунды, как она подошла ко мне на переполненном танцполе, чисто случайно, потому что на моём месте мог оказаться кто угодно, мы не сказали друг другу ни слова. Возможно для неё любые слова уже давно утратили всякий смысл, а для меня всё становилось очень простым.
Никогда не думала, что между незнакомыми, абсолютно чужими друг другу людьми может быть такое полное взаимопонимание.
Безымянный, бессловесный мотылёк сам по своей воле порхнул мне в руки.
Я присела на крышку унитаза, обхватив ладонями её бёдра. В тесном пространстве маленькой кабинки она оказалась зажата между мной и закрытой дверью, которая стала удобной опорой, когда она прижалась к ней спиной.
Задрав коротенькую юбочку и сдвинув край трусиков так, что все прелести оказались перед моим лицом, она улыбнулась, прикрыв глаза и запрокидывая голову.
Вот так всё просто.
Мне оставалось лишь подхватить её ладонями под ягодицы и прижаться ртом к влажным курчавым завиткам.
Ощущая скользкую горячую плоть, подрагивающую под моим языком и слушая её почти беззвучные стоны, я почувствовала и собственное возбуждение. Как начинают пульсировать, болезненно набухая дёсны, выталкивая из себя длинные острые клыки. Моя слюна смешивалась с её соками, и в тот момент, когда тело в моих руках мелко задрожало, я была готова.
В первую секунду на волне наслаждения она ничего не почувствовала. Ни боли, ни крови, заструившейся по бёдрам. А я сделала первый жадный глоток.
В следующий момент её пальцы вцепились мне в волосы, тщётно пытаясь оттолкнуть. Но было слишком тесно, поэтому я лишь плотнее прижала её к себе, вскинув руку к склонившемуся лицу, чтобы успеть задушить крик, уже рвущийся из её горла.
Кажется, снаружи в это время кто-то был. Я слышала голоса и смех. Вполне возможно, что эти некто тоже слышали нашу возню в туалете, но очевидно, такие звуки для местных обитателей были делом привычным.
Когда всё было кончено, и последние капли её крови остывали на моих губах, я разжала хватку, позволив её телу осесть на грязный пол.
Обычно я отношусь к ним с чуть большей деликатностью, но учитывая время и место… Для сантиментов просто нет никакой возможности.
Поэтому я оставила её лежать на полу и протиснулась в дверь наружу.
Из мутного зеркала на меня смотрело измазанное чужой кровью бледное лицо. Должна была признать, что выглядела я гораздо лучше, чем до встречи с этой… с этой… Да не важно.
Я растянула губы, наблюдая, как клыки втягивались обратно в дёсны, превращая оскал в обычную человеческую улыбку. Ну, почти обычную и почти человеческую.
И в тот момент я решила. Пожалуй, мне здесь определённо понравилось. В этом городе стоит задержаться.
Конец