Его мать можно было обвинить во многом, кроме одного – она никогда не была лицемеркой. По крайней мере, он так думал. «Думал» – прошедшее время. Все оказалось иначе. Его правда никогда не могла стать ее правдой. Она не признавала этого, и он не знал, смеяться или плакать. Он просто ушел.

Он ушел из дома сразу как закончил школу, за несколько дней до своего семнадцатилетия. Вернулся с выпускного в пять минут седьмого утра; забрал необходимые документы и приготовленную заранее спортивную сумку с вещами, прихватил деньги – часть из его личных сбережений и то, что нашел в кошельке матери. Он понимал, что поступает плохо. Но он все решил уже очень давно. Он не мог остаться.

В его случае, правда, «ушел из дома» было всего лишь синонимом «уехал учиться в другой город». Но все равно это было его решением. Личным. Она не знала. А он не отвечал на ее звонки. Понимал: рано или поздно она все равно его найдет, и старался как можно дальше оттянуть этот момент. Он сменил телефонный номер и почти потерялся для всех своих школьных знакомых... не то чтобы их было очень много. Он хотел времени для себя. Он хотел свободы. Он так долго убеждал себя в этом, что в конце концов поверил в собственную ложь. Он заставил себя не думать о том, что просто сбежал. Сбежал не ради себя – ради нее. Он любил ее до безумия и слишком боялся причинить ей боль. Разочаровать. Он предпочел уйти. Надеялся, что с этим она смирится легче.

Он поступил на гуманитарный факультет, на востоковедение. Его привлекали восточные культуры, их удивительные традиции, их загадочность. Самураи и восточные единоборства. Древние легенды и письмена. Столько вопросов без ответов – до сих пор. А возможно, это было из-за нее. Той девушки с глазами штормового моря.

На первом курсе он держался особняком. Ему всегда было сложно сходиться с людьми, особенно со сверстниками. Он вырос в мире, где был центром вселенной одной-единственной женщины. А она была всем для него. Их всегда было двое. Она называла его любимым и единственным, поэтому когда кто-то приходил и уходил, он не запоминал ни лиц, ни имен. Он знал: никто из них не задержится надолго, и поэтому просто не обращал внимания. И только однажды в их мире появился третий. Вначале он просто не обратил внимания. Потом был удивлен. А потом все перестало иметь значение – он был рад, что она счастлива как никогда прежде и как никогда после. Но все закончилось слишком быстро, и он так ни разу и не нашел в себе смелости спросить – почему?

Она разыскала его позже, чем он предполагал. Летом, после второго курса. Была жара, и до его дня рождения оставалось несколько дней. Она стояла возле дверей общежития и курила. Он остановился в отдалении, чуть в тени, и она не сразу заметила его, дав время просто наблюдать. Она казалась ему другой, старше. Во взгляде чувствовалась усталость, и линии на лице залегли глубже. Она казалась ему чужой. В тот день говорила только она, слова – много-много слов, а потом слезы. Он ненавидел себя за них. Злость и грусть, переплетенные так сильно, что невозможно было отличить одно от другого, невозможно разделить. Он и не пытался. Он просто сидел на жесткой кровати в своей комнате и смотрел в окно. По ту сторону был лес. Он сидел и молчал, и так и не смог спросить – почему? Она остановилась в дверях, повернулась к нему; во взгляде – мольба и непонимание. Он так не сказал ни слова. А ночью была гроза.

Почему? Он слишком часто задавал себе этот вопрос. Ему было пятнадцать, когда в их мире на двоих появился третий. Внезапно и неожиданно, как ураганный порыв ветра, который сбивает с ног в ту минуту, когда его ждешь меньше всего. Они не ждали. Девушка выглядела не старше восемнадцати, когда он увидел ее впервые. Она тогда кивнула ему, приветствуя, со слегка надменной и даже ехидной усмешкой, которая совершенно не вязалась с отстраненностью в серо-голубых глазах. Она была старше, чем он. Со странным, как ему тогда показалось, именем. «Вита значит жизнь», – пояснила без привычного ехидства, с полуулыбкой на губах. С ней легко было найти общий язык. Ему она нравилась.

«Не так уж и много мы контактируем с иностранными фирмами, но директор хочет, чтобы был кто-то со знанием английского языка» – мать пила зеленый чай с молоком, облокотившись на стойку; в голосе задумчивость и легкая растерянность. Он сидел с ноутбуком на коленях, рисуя сказочных монстров для своего волшебного мира. Помимо английского Вита знала японский. Несколько лет спустя в университете он выбрал китайский.

Он начал присматриваться к ней более внимательно позже, когда уже остались позади совместные ужины и походы в кино. Когда каждую неделю он видел букет роз в вазе на подоконнике и знал, что они от нее. Когда мать стала смеяться чаще... когда она просто стала счастливее. Сложить два и два было очень легко. Он рос в мире, ратующем за свободу и доступность информации. И для него, печатать научившегося раньше, чем писать, получить информацию – любую – никогда не составляло большого труда. Он рос в мире, пропагандирующем свободу выбора. Он никогда не боялся быть тем, кем он есть. «Не боялся» – прошедшее время.

– Красивый мальчик, – в кафе было немноголюдно. За огромным окном кружился снег. Красным, зеленым, синим сверкали гирлянды на деревьях. Он пил горячий шоколад. Над столиком пахло кофе и корицей. Они сидели втроем.

– Что?

– Красивый мальчик, – они повернулись в сторону его взгляда. В сторону пары молодых людей за столиком в дальнем углу.

– И что это значит?

– Просто…

– Действительно, красивая пара, – и снова искренняя легкая улыбка на губах Виты.

– О, пожалуйста! Не говорите ерунды. Оба.

– Мам? – он испугался ее взгляда в тот день. Раздраженного и вызывающего. Неприемлемого.

Она потянулась за сигаретами. Вита просто пожала плечами, в задумчивости помешивая кофе. Он знал – она пьет без сахара. Да, у его матери были недостатки, но он никогда не считал лицемерие одним из них.

Он не вернулся домой, к ней, после окончания университета. Он позвонил, чтобы сказать: «красный диплом» и «я уезжаю». Не уточнил, куда и когда, прекрасно понимая, какую боль причинил ей и продолжает причинять. Но он не мог вернуться – боль непонимания легче боли разочарования. А она не приняла бы его таким, каким он стал. Всегда был, просто она не знала. А если бы знала – не приняла бы, в этом у него сомнений не возникало. Вопрос «почему?» так и остался незаданным.

Он сократил их общение до двух-трех слов по телефону и коротких редких встреч, когда он возвращался в страну из Пекина. Они стали чужими друг другу. И он не мог сказать, когда это случилось, когда не стало этой их вселенной на двоих. Когда он ушел – или раньше, когда ушла Вита?

В тот день он возвращался домой из кинотеатра. Над головой раскинулось вечернее небо с отливом темно-лилового у горизонта, редкие звезды. Ноябрь, но еще тепло, хоть в воздухе уже пахло зимой. Он шел медленно, все еще не вернувшийся из фантастического мира, созданного Голливудом. Космические битвы. Далекие вселенные. Придуманное будущее с претензией на реалистичность. Он почти не заметил ее, сидящую на крыльце. Расстегнутая куртка и сигарета. Он никогда раньше не видел ее с сигаретой.

– Как кино? – наигранная легкость в голосе, за которой все равно слышно напряжение. Он давно научился смотреть сквозь ее маску равнодушия.

– Впечатляет своей масштабностью.

Пристальный взгляд и вопрос, на который он боялся получить ответ:

- Что случилось?

Его молчание казалось безумно длинным.

Она, похоже, не знала, что делать с сигаретой, которая тихо тлела, зажатая между пальцами.

– Ничего, – он протянул руку, помогая встать. Она улыбнулась ему. В тот вечер в свете уличного фонаря у подъезда она выглядела намного старше. Усталая, с тенью обреченности и безысходности, притаившейся в глазах. Теперь они были темно-серыми, как небо в грозу. Они меняли у нее цвет в зависимости от настроения, он давно это заметил, и ему нравилось отслеживать эти изменения. Непроницаемость – на лице, но не в глазах. Он держал ее за руку, не давая уйти. Он понял, что все закончилось. Он понял: они снова остались вдвоем. Но теперь уже он не хотел этого.

– Почему?

– Не имеет значения, – они понимали друг друга почти без слов.

Он не был удивлен.

– Я... – он замолк, не в силах найти нужных слов, а потом просто, прямо, как удар: – Я – гей... – летом ему исполнилось шестнадцать.

Эмоции промелькнули не только в глазах, маска спала. Она не знала, что сказать. Наконец, грустно улыбнулась:

– Она никогда не смирится с этим. Не примет тебя таким.

– Я знаю.

Вопрос «почему?» остался между ними. У всех есть недостатки, но лицемерия в списке недостатков его матери не было. Он долго стоял на крыльце, наблюдая за проносящимися по дороге машинами. В тот день было его первое свидание. В тот день исполнился ровно год, как Вита разрушила их маленькую вселенную на двоих.

Он слишком много времени уделял учебе, чтобы думать о чем-то другом, и за пять лет случались только короткие романы, ничего не значившие и не имевшие продолжения. Его это вполне устраивало. А на ее вопросы отвечал просто: «Учеба важнее». Не то чтобы их было слишком много, этих вопросов. Он всегда предпочитал, чтобы личная жизнь оставалась именно личной.

А она... Она узнала случайно.

Так получилось – очередной неудавшийся роман пришел к своему завершению. Он язвил, стараясь не выронить из дрожащих рук изящный хрустальный бокал с красным вином. Гадости слетали с языка с привычной легкостью; он научился причинять боль с изяществом и почти непроницаемым выражением лица. Немигающий взгляд в упор, ехидная усмешка. Он ждал реакции. «Ты никогда не будешь счастливым, пока не перестанешь так относиться ко всем – и к себе. Не понимаю, как я мог так долго выносить тебя. Я просто... а иди ты к черту!» – в голосе мужчины горечь и сожаление.

Его бокал разбился о хромированную поверхность стойки, осколки блестели в мерцании свечей, а он просто стоял – и смотрел. Еще одна история из его жизни, отправленная в архив. Еще одна боль. Ее – этой боли – стало слишком много в его мире, когда он осознанно выбрал одиночество.

Он повернулся в поисках официанта. Вино теперь казалось слишком легким, чтобы топить в нем остаток вечера. Он повернулся – и увидел ее. И, как и тогда, испугался ее взгляда. Удивление. Боль. Осуждение. «Она никогда не смирится с этим...» – прозвучал в голове голос Виты.

У нее дрожали руки, когда она стояла и курила на улице, прислонившись к стене. Зачем они пошли именно в тот ресторан? Зачем надо было заканчивать все именно сегодня? Мир тесен... Он молчал. Он не пытался ничего объяснять. Это не имело значения. Она все поняла. Она не смирилась и не приняла. И никогда не примет. А он снова не смог спросить: «Почему?»

Пекин встретил его смогом, безумной жарой и влажностью. Он привык. До дня рождения оставалось три недели, и для него это была уже почти традиция – встречать его в одиночестве в Пекине, в каком-нибудь ресторане. Свинина с ананасами, кисло-сладкая на вкус. Красное сухое вино. Бутылка пустеет медленно, и у него впереди целая ночь. Спешить некуда. Никто не ждет.

Официантка появляется внезапно и почти бесшумно – просто возникает возле его столика. В руках еще одна бутылка вина, голос звучит как журчание ручья. В голове приятная пустота, и ему приходится заставить себя сконцентрироваться чтобы понять, что она ему говорит. Вино для него? Подарок? От женщины за дальним столиком? Легкий кивок и взгляд в указанную сторону... ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, в чем дело, и узнать ее. Она другая – длинные волосы, спадающие на плечи легкой волной, строгий брючный костюм. Но походка все такая же быстрая и уверенная, когда она встает и очень быстро направляется к нему.

– С днем рождения! – она садится напротив.

– Спасибо. Мир тесен, все-таки.

– Да, меньше, чем кажется.

– Приятная случайность.

– Случайностей не бывает, – вызов в голосе – и ехидство, застывшее на губах.

Словно ничего не изменилось. Мнимая неизменность, которая тает, как только он начинает изучать ее лицо. Бледность, которой раньше не было, темные круги под глазами и сеточка морщин. Время не приемлет неизменность.

А потом... потом был разговор, уходящий в ночь – в попытке охватить все прошедшие годы. Его смех. Ее улыбка. Ее маски стали прочнее, но все равно ему удавалось видеть сквозь них непреходящее удивление и искреннюю радость встречи. Он первый все-таки решился заговорить о матери. Задать вопрос – в глаза.

Как и в тот день, ее глаза становятся темно-серыми от боли.

И вопрос, который он так давно хотел задать:

– Почему? – и столько всего в одном слове. «Почему ты ушла?». «Почему она никогда не сможет принять меня?». Все одиночество и вся боль в одном-единственном слове.

Он надеялся и боялся ее ответа.

– Если хочешь знать, спроси у нее, – усталость в голосе и что-то вроде жалости и сочувствия в буре серых глаз.

Они давно уже остались единственными посетителями. За окнами светало, сквозь пелену тумана с трудом пробивались первые лучи солнца. Она не знала ответ, потому что, как и он, никогда не решалась спросить. Или просто не хотела отвечать. Он и сам не знал, хотел ли знать ответ. Он закрыл глаза, массируя виски. Она, как и тогда, в задумчивости мешала кофе, глядя куда-то сквозь него. Он принял решение вернуться домой. Он слишком долго бегал от той единственной женщины, которую безумно любил. Ушел, потому что боялся ее разочарования – и не смог вернуться, боясь что она не примет его. Он все решил за нее сам, он придумал себе жизнь и попытался жить соответственно.

– Я совершил ошибку, когда ушел, да?

– Что сделано, то сделано, – в ее голосе не было упрека. – Ты ушел, потому что не мог принять и понять ее. Ты боялся. И она боялась – за тебя.

Они расстались возле ресторана, и она долго держала его руку. Он взял с нее обещание больше не исчезать из его жизни. Да и сам не собирался больше ее отпускать.

Он гулял один по утреннему, но уже обезумевшему от суеты городу, погруженный в свое прошлое. Прокручивая всю свою жизнь в воспоминаниях, как старое кино. Он разделил свою жизнь на «до» и «после». На двоих – и одного. У нее были недостатки, но он не думал, что лицемерие – один из них. Возможно, он просто ошибался. «Она боялась за тебя». Это не было недостатком, она хотела защитить его от мира. Его не надо было защищать. Он хотел, чтобы она просто приняла его таким, какой он есть. Может быть, еще не поздно. Он вернется домой. Она не сможет не принять его.

И он наконец-то спросит: «Почему?»

«Спросит» – будущее время.

Конец