Письма не горят. Старая, избитая истина… Возникающие из прошлого листы, рождение бумажного Феникса из собственного пепла… Осень, обратимая в лето посредством оживания мертвых лапищ, осыпанных с деревьев.
Хотя – нет.
Письма, в принципе, горят.
Не горят ЕЕ письма.
Я пробовала. Тогда я пыталась вычеркнуть ее из меня вообще.

Хотя – нет.
Начнем раньше.

Май был, по-моему, не помню точно. Чуть-чуть зелени на деревьях, синяя вода под синим небом – и девочка в синем облачении на скоростном варианте пешего способа передвижения. Говорю короче: она со всей дури врезалась в меня на роликах.

Бах.

Ничего, может, и не было бы, не пей я вчера. Нет, я не была еще пьяна, просто реакция – ноль, плюс похмелье. Смешно сказать, но она вписывается в меня и летит кубарем. Я тоже лечу, но умудряюсь еще и вырубиться. Прошло секунд десять, прихожу в себя, вижу – распахнутые в ужасе глаза странного цвета (о глазах позже) и шевеление губ. Через еще секунд десять до меня доходит и звук:
- …ницу или куда? Я машину поймаю!
Трясу головой и понимаю, что зря. Привалилась обратно (за спиной оказался чугунный парапет) и растерянно произношу что-то вроде «во, блин…». Оборачиваюсь на виновника автокатастрофы и вижу очаровательную девочку в синем костюмчике неясной функции. Потом оказывается, что вся башка у меня в крови (неудачное расположение бордюра), к тому же ободраны колени, как у пятиклашки. А поскольку соображается в такой ситуации вяло, я просто встаю и иду (пытаюсь) к дороге. Девочка на разъезжающихся ролах подхватывает меня под руку и ловит мне мотор.
- Тебе куда? – она сует деньги водиле, я не спорю (после вчерашнего голяк), я вяло произношу: «Маяковского, четыре», и набережная уплывает назад.

Я и забыла бы, и не было бы в моей жизни несгораемых писем и много еще чего, но не все так просто… И ведь ничего же плохого я не хотела…

Дзынь.

Это было через неделю почти, у меня уже сняли швы с башки (пришлось обриться налысо, я вам кто с плешью на затылке ходить?). Поднялась с дивана, в зеркале отразился урка (пятидневная щетка на голове, опухшее лицо, мятая рубашка).

Дзынь.

Телефон. Кто мне может звонить в девять утра? Все осведомленные знают, что делать это до двенадцати в принципе небезопасно. А телефон где - не ясно. Ага, вот он.

Дзынь.

- Да алло уже!!! - голос мой уносится в недоумевающий эфир и там гаснет. – Ну! Говорить или молчать будем?

В трубке – робкий и неуверенный голос:
- Простите, не кладите трубку… Вы не скажете, случайно неделю назад вас не сбивала девушка на роликах?
- Да как вам сказать…. Сбивала…
- Ой! Как здорово! – голос озарился облегчением.
- Здорово что? Что меня сбили?
- Ой… ну нет, конечно… то, что я вас нашла… - радость на том конце провода немного окрасилась смущением. Я ухмыляюсь и прогоняю в голове возможные варианты развития темы. – Ну, и что вы хотели? Я чем-то помочь могу?
- Я просто узнать, все ли в порядке…
Обрываю ее, недолго думая:
- Квартира тридцать два. Приходите, побеседуем.
Кладу трубку, размышляя о том, сколько же времени она потратила на поиски. Правда, видать, беспокоится. Сколько у меня времени – не ясно. Надо хоть немного себя облагородить. В зубы щетку, горсть воды в лицо, извлекаю из шкафа свежую майку и штаны. На второй штанине застает звонок – от неожиданности грохаюсь, коротко матюкаюсь, открываю дверь, застегивая предпоследний болт на ширинке.

Опа.


Стоит. Прикидываю: без роликов она мне чуть выше плеча. Изумленные глаза (вот о бритой башке я забыла).
- Ну, проходи, что ли, – едва сдерживаю улыбку. Она входит и оглядывается. Ну да, жилье мое не вот тебе на, да и давно зависший ремонт добавляет живописности. Теперь пора и о ней самой рассказать, потому что только в этот момент у меня появилась возможность ее разглядеть.

«Луна в небе, ты на Земле».

Вот она передо мной: головенка светлая, волосы такие, что сразу хочется погладить. Смущенная улыбка, отмеченная ямочкой на щеке, а вот глаза… Зеленые-зеленые, по краю темные, а в самой серединке – желто-оранжевого цвета. Понимаю, представить такое трудно, зато если встретить на улице, то ошибиться невозможно – она.

Она присела на краешек дивана, отодвинув простынку (вот постель я, конечно, убрать не успела…). Я сгребаю торопливо белье и валюсь на диван. Понимаю – она не очень ловко себя ощущает по причине моего развязного поведения, но ничего не поделаешь – надо внешность оправдывать свою. По крайней мере, пока.

«И жизнь началась тогда, но начался и путь к смерти».

- Как… твое здоровье? – она прячет глаза – чувствует себя виноватой.
- А как твое… имя? – улыбаюсь, и она смущается, заливается краской (быстро это у нее получается…).
- А… Янка… - вскидывает глаза – ой, зажмуриться хочется!!!
- Лёка,– улыбаюсь, пожимаю горячие пальчики и поясняю: - Валерка я. Так зовут просто.

Тогда встреча была короткой, но у меня весь день возникала улыбка на лице. На работе спросили «че это с тобой», а вечером я уже повествовала продолжение истории с сотрясением другану – Стасе. Стаська ухмыляется, поднимает подвижные белесые брови и гогочет:
- Познакомь… Я тож башкой пожертвовала бы…
- Эк понесло тебя… Те что, баб мало! Это ж мне подарок судьбы…

Подарок, подарок.… Такое не дарят, им одаривают, и ты либо можешь выдержать, либо… ждет тебя боль долгая, медленная…

Она стала звонить. Каждый день. Я уже привыкла, приходя после офиса домой, слышать звонок примерно в десять. Я не знала ничего - ни сколько ей лет, ни чем занимается – вообще ни-че-го, за что памяти зацепиться… ни о чем разговоры, просто теплые, тихие…

Так все текло тихо и незаметно. Долго – месяц, два, три, может. Изменилось все сразу, да так, что до сих пор себе поражаюсь. Я пропала. Недели на три, как обычно. Просто смотала на дачу к Стаське, она втаривала пивом, едой, а я балдела от такой халявы. Да, и честно скучала по Янке, по страннозеленым глазам и тихому голосу по телефону…

Утро. За окном яблони тянутся к земле искушающими кругляшами; у меня просветление. Я просто встаю, беру у спящей Стаськи полтинник на дорогу и валю на остановку. Приезжаю уже поздно ночью, перепутала направления и чуть в другую область не укатила. Захожу в подъезд, вдыхаю смутный запах пара, курева и аммиака, топаю восемь этажей вверх, так как лифт на ночь вырубают. На площадке темно. Автопилотом шагаю к двери и спотыкаюсь обо что-то большое и мягкое. Чиркаю зажигалкой – и изумлению моему нет предела.

Сидит. Смотрит.

Сначала открываю дверь, повоевав с замком (давно менять пора), потом поднимаю ее за плечи и завожу. Сажаю прямо на пол и разуваю – то ли она нетрезва, то ли под кайфом; нет, просто сонная, как щен двухнедельный. Ставлю чайник, возвращаюсь, сажусь рядом.
- Ну, чудо, рассказывай.

Поднимает на меня чуть подпухшие со сна глаза и окатывает меня такой обидой, что у меня (чушь какая) начинает шевелиться в горле шероховатый ком. Откашливаюсь.
- Ты … ты… куда ты пропала??? Я тебя искала… и ничего… Нельзя же так…
- Э, малыш, стоп. По порядку. Ты здесь уже сколько сидишь? Насупленное молчание. Я начинаю все смутно понимать. Беру телефон, набираю Макса, которого просила поливать цветы – сосед снизу. Тот мне бодро рассказывает, что каждый день почти гонял какого-то ребенка (кстати, сколько же ей лет?) с лестницы и что у нее, наверно, с головой… Про голову вежливо прерываю, прощаюсь и являюсь в комнату с целью провести квалифицированный допрос.

А тут уже мне становится… ну так, не по себе.

Ей семнадцать. Полбеды. Звонить предкам не будет, потому что будет скандал.… Учится на первом курсе какого-то филфака. Главное… вот я и попала. Признание в любви. Приехали.

«Привет, я - Счастье. Не ждали? Ничего, привыкнете».

Что делать… укладываю досыпать, сама всю ночь курю на кухне. Курю, гляжу на фонари и думаю. Не помогает.

Утро, как, впрочем, и последующие несколько, ясности не принесло. Что ж теперь. Выбрала я позицию терпения. Только принесла мне эта позиция одни неудобства; хотя выбирать не пришлось. Каждый день теперь стал… ну, по крайней мере, нескучным. Да и когда тут скучать, если Янка появлялась, где только можно: у офиса в обеденный перерыв; у Стаси, которая посмеивалась над моим «семейным положением», но к Янке относилась по-доброму снисходительно; даже в клубе, куда ее пустили после получаса слез у входа из-за возрастного контроля… Она встречала меня на остановке, обрывала телефон, писала письма – раз в неделю я вытаскивала из-за книг ключ от почтового ящика. Писем было каждый раз по пять-шесть…

Они были непохожи одно на другое. Яночка никогда не повторялась. Каждый раз с листов формата А4 на меня выплескивались волны любви, обиды, тепла, отчаянья, счастья, ревности и еще Бог знает чего – такого количества эмоций я еще не замечала в людях. В конце концов, мне пришлось достать под них сначала коробку из-под кроссовок, потом – из-под зимних ботинок. Пухлые конверты с аккуратным почерком и левым наклоном… Они вмещали обычно в себя не меньше листов трех. Я знаю, пишет она не очень быстро.… Наверно, по полночи строчит.

Осень принесла с собой совершенно ненужные неприятности.

Для начала Стася стала намекать, что неплохо бы мне разобраться, так как ей уже надоело служить жилеткой при влюбленной девочке. Потом у «влюбленной девочки» начали не посещаться семинары, и появилась угроза вылета. Филолог в ней все же получил шанс родиться, насколько я понимаю, только благодаря очень солидной мамаше. Самый смех был, когда в кабинете своей начальницы я наткнулась на свое назойливое сокровища. Мои мысли в тот момент: «И тут достала». Какие мысли посетили ее – догадываюсь, потому что моя начальница оказалась той самой мамашей. Вот тут я решила призадуматься.

Лететь с работы не хотелось.

В тот же день начальница поинтересовалась на тему «А что, вы знакомы с моей дочерью?» «Да, босс, только что не сплю с ней…». Нет, конечно, я бормочу что-то невразумительное и сваливаю, захватив курьерскую работу.

Думать, думать… да что тут думать, решать надо. Решила.

Октябрьский вечер помню хорошо. Суббота, клуб, Стаськин ДеньРож. Во мне было уже литров пять хорошего чешского пива, когда Стаська мимоходом бросила: «твое сокровище прибыло». Начинается. Заправляюсь еще пивком и иду искать. Только выйдя в холл, вижу ее: белая маечка и белые же штанишки, кеды и улыбка во все счастье.… Вот не знает она, что ей сейчас предстоит…
- Привет! Я соскучилась! – ну конечно, где ж тут не соскучиться – двое суток я старательно скрывалась.
- Слушай, Янек… пойдем, поговорим куда-нибудь. Где потише.

Она следует за мной, и я просто физически ощущаю тревогу. Выходим на крыльцо; моросит дождик, промозгло, но что делать… устраивать шоу для всех посетителей клуба я не собираюсь. Закуриваю, обжигаю легкие крепким «Петром». Надо как-то начинать.
- Янёк... Ты не обижайся… я хорошо к тебе отношусь, но хватит.  Недоумение в ее – совершенно чистых – глазах сменяется вопросом.
- Лёка, ты о чем?
- Обо всем. Хватит, не надо тебе больше со мной общаться. Предел всему должен быть. В любви я тебе не признавалась, ничего не обещала… Раньше меня ничего не напрягало, но теперь.… С матерью твоей конфликт мне совершенно не нужен…

Она отшатнулась, словно увидела призрак. Секунду ее глаза ничего не выражали. Потом она сделала шаг назад. Еще. Еще. И побежала, не глядя под ноги, куда-то дворами, разбивая лужи вдребезги. Ждет, наверно, что побегу догонять.

Не побегу.

Я спокойно возвращаюсь в клуб, Стаська ловит меня, меняет в моих лапах пустую бутылку на полную и спрашивает:
- A где дитя? Рыдает?
- Не знаю. Убежала.
- Не боишься? Не жаль?
- Не-а. За тебя, - и выглатываю полбутылки разом.

В пять утра я пришла домой, оттопала восемь, как обычно, этажей и по ушам еще из-за двери резанул телефон.… А похмелье у меня уже часа два как. Ну, нафиг, думаю.

На третьем десятке не выдержала.
- Да.
В телефоне молчание. Жду.
- Мне… плохо…
- Ян, иди спать. Не морочь ничего ни мне, ни себе.

Что ж, этого стоило ждать.
- Я… не дома… плохо мне… - начинаю думать. Пытаться. Плохо выходит. В принципе, я по голосу слышу, что ей не алё, но если она напоролась с горя – мои ли проблемы?
- Эта… Яна, ты бы шла домой, а…
- Я отравилась.
- Чи-во? – шантаж. Приплыли. – Ну и где ты сейчас?
- У твоего дома… автомат… - подловила-таки. Не хочу слушать тяжелое ее дыхание, потому просто кладу трубку и спускаюсь вниз – блин, три лампочки на весь подъезд. На углу есть автомат, больше ей звонить неоткуда. В метрах двадцати от телефона вижу темный комочек у стены. Сажусь на корточки, достаю сигарету.
- Что, Ян, несвежей рыбы с горя наелась? – глаза она поднимает мед-лен-но, и я вдруг понимаю – во блин, ей и вправду фигово… разговоры дальше ни к чему. Прикусываю сигарету (не выбрасывать же предпоследнюю) и волоку Янку домой. Тяжело. Нет, она не сопротивляется, просто идет еле-еле. Вот наверх – совсем трудно. Но справились.
Оставив ее на диване, я сделала то, что уже было в моей практике: я тупо вызвала скорую, и было отчего. В карманах ее все тех же белых штанов (уже несколько потерявших свою белизну) я обнаружила приличное количество упаковок от различных колес. На слабенькие «не надо» я не реагировала. А когда молодой и очень бодрый для пяти утра фельдшер сгреб в охапку (на лестнице, видно, с носилками заморачиваться не хотелось) и ушел, я сползла по двери на пол и закурила – не от алкоголя, а от злости и усталости. Надо было что-то сделать, чтобы просто закончить эту историю.

«Не стирай меня из памяти, не надо…»

Я встала, бросила бычок куда-то назад. Нашла коробку из-под зимних ботинок, где хранились письма. Не выход, конечно, из ситуации – зато прекрасный выход негатива. На что человек прежде всего любит смотреть? Правильно, на огонь. В который раз прохожу весь дом сверху вниз. В одной руке коробка, в другой зажигалка. А на улице ни теплее, ни суше не стало. На детской площадке я отыскала скамейку и усевшись, установила коробку на сырой песок в полуметре от себя. Коробка долго не хотела разгораться, но наконец занялась по одному краю, по другому. А я пялилась в огонь, как собака древнего человека, бездумно и немного щурясь…

Мы отпраздновали с Янкой год вместе и ее восемнадцатилетие; меня поперли с работы; Янин папа разыскивал меня с целью проломить мне череп; я полночи носилась по городу, разыскивая больницу, куда ее увезли.

Все вспоминается именно в этом порядке. Но последним в голове неизменно возникает пламя, по которому я луплю ладонями, не замечая боли и искр в лицо… Не сумела я выжечь ее… из моего сердца.

Письма не горят. Старая, избитая истина.

Конец