Любовь к другим начинается с любви к себе. Так говорил кто-то мудрый и наивный. В свои тринадцать я не умела любить никого кроме себя, и мать подарила мне крошечную канарейку с желтыми перышками на брюшке, чтобы я научилась заботиться о ближнем своем. Когда спустя три дня она закапывала птичку под нашими серыми окнами, она сказала мне, что бог накажет жестокую девочку за ее каменное сердце. Я сейчас почти верю ей.

Она была права, потому что матери всегда правы. Маме вчера исполнилось восемьдесят три, уже шесть лет она не помнит, что я ее дочь – она, наконец, стала счастливой.

У тебя не было матери, ты рассказывала мне. Отец твой пил, твоя мачеха болела раком, сама ты заканчивала школу на медаль, а в институте была одной из лучших. Ты нарушила правила жанра, я ненавижу тебя. Ты, кстати, одна из немногих, кто заставляет меня ненавидеть по-настоящему. До того, как ты появилась передо мной, мне казалось, что женщины намного лучше мужчин, что любить женщину – есть счастье. Я заплатила за свою оплошность. Благодаря тебе теперь я умею и ошибаться, и ненавидеть. Ты тоже была права.

Я видела этот сон много тысяч раз – он мне не просто снился, я проживала его. Он обязательно должен быть старше и благородная седина слегка касалась моих натянутых пальцев, он приносил мне удовлетворение и получал его от меня, это казалось мне идеальными отношениями. Когда мне исполнилось двадцать пять, он действительно появился, а я, вдохновленная, почти перестала спать, чтобы не видеть старый сон и не разочароваться по-настоящему.

На конференциях и разборах он сидел во главе стола, его костюм стоил как моя квартира, он мог бы быть моим отцом, и я не была бы ранним ребенком. По законам жанра я сталкивалась с ним в лифтах и пустых коридорах. Он кивал на мое робкое «Добрый день!», он не замечал меня, а запах его туалетной воды заставлял мое сердце сжиматься от возбуждения, от похоти, от желания… уснуть. В один из дождливых вечеров, когда я забыла зонт и не решалась покинуть пустой холл, он встретился со мной взглядом, в котором не было ничего кроме дождя и мокрого асфальта. Такое мне никогда не снилось. В салоне автомобиля он спрашивал у меня про мое прошлое, а потом поцеловал меня, поцелуй был мокрым и шершавым, но гормональный фон подвел. Я ведь потеряла девственность намного раньше, в семнадцать, а в двадцать пять испытала свой первый оргазм. В мокрой машине. Прямо посреди дождя. По законам жанра.

У тебя с ним все было по-другому, потому что ты никогда не забывала зонты в дождь. Он заметил тебя гораздо раньше, и ты гораздо добрее меня, ты не пачкаешь чужие машины и не забываешь трусики в карманах пиджака специально. Ты настоящая, цельная – настоящая дура, цельная простушка. Поэтому я ненавижу тебя, и эта ненависть родилась раньше меня.

Когда он приходил ко мне после работы, большой букет в его руках умирал, источая ароматы, осыпая нас обоих острыми капельками воды – он приходил в негодность, пока мы любили друг друга на полу прихожей, на кухонном столе, на моей постели, в ванной и заново, но он все равно приносил мне цветы. Потом я заметила, что на заднем сиденье его машины лежал еще один букет. Такой же умирающий и прекрасный. Тогда я не придала этому значения.

Люди говорили обо мне нехорошо, а я считала их слишком ничтожными для моего великого чувства. Я получала больше них всех вместе взятых. Я переехала в новую квартиру, ближе к его дому. Я готовилась стать матерью его внебрачного ребенка, я была счастлива, да. Если бы он предложил мне стать его женой, это испортило бы романтику, но я бы все равно согласилась. Маме я писала длинные письма, в которых рассказывала ей о себе так много, как никогда раньше. Я не получала на них ответа. Она не узнавала меня. Она по-прежнему была права.

И тут стоит сделать паузу. Тут появляешься ты. И исчезает он. Потому что по закону жанра так положено, пусть все смотрят на твою мелкую, грязную, жалкую душонку.

Голова моя раскалывалась, тошнота подкатывала к горлу – беременность давалась мне тяжело, как впрочем, и сама жизнь двадцатипятилетней давности. Он был счастлив, что станет отцом, он обещал, что ребенок не будет ни в чем нуждаться, он по-прежнему приносил мне цветы и доводил меня до оргазма – чего еще желать? Я жестокая девочка, бог обязательно накажет меня под песни мертвых канареек. Громкий шепот из-за двери застиг меня врасплох. Его жена сидела внизу, ожидая своего супруга, у них сегодня годовщина свадьбы и бла, бла, бла…

Он попросил меня не ходить вниз, потому что сын был ему дороже моего разбитого сердца. Я чувствовала себя оскорбленной, потому что меня выставили дурой, не меньше. Как я могла играть в это счастье, если мне даже в голову не могло прийти, что у него могла бы быть жена?! Старуха с благородными сединами, в норковом манто, чьи узловатые пальцы одинаково щедро наградило и кольцами, и ревматизмом. Спустившись вниз, я смотрела с лифтовой площадки, как он подает тебе, своей жене, руку и ведет к машине. В этой машине я отдалась ему в первый раз, помнится. Я была красива, молода и была лишена принципов. Я была отвратительно и безоговорочно беременна. Счет был ясен всем, кто пришел посмотреть на мою египетскую казнь, но она не состоялась. В ту ночь я несколько раз подумывала оборвать свое существование – я снова была дурой. Тебе, его жене, было двадцать шесть. Ты была красива, молода и принципы твои не бросались в глаза. А то, что ты не могла забеременеть, это слишком даже для жестокого маминого бога.

Первым делом я сменила замок – у него был свой ключ, а я никогда не любила слюнявую канареечную романтику. Потом записалась к гинекологу, у которого успевала на прерывание беременности. Потом сходила в салон, купила себе туфли и испекла шоколадный торт. Потом заполнила резюме в другую фирму. Потом решила найти себе мужчину сразу после аборта. А потом приехал он – и я все забыла.

Он ничего не объяснял, выглядел как-то странно. Он мог поставить меня перед выбором – и я бы проиграла еще и ему. Он мог бы унизить меня, он мог бы принудить меня смириться. Но он молчал. Он был без цветов. И его седина не казалась мне благородной. Ребенок мой первый раз толкнулся, если, конечно, это не был съеденный шоколадный торт. Когда я утром проснулась, чтобы пожарить ему яичницу, я не могла вспомнить, что мне снилось. Потому что проиграла тогда все-таки Ты. Его чемоданы неплохо вписались в мой шкаф, а ты осталась в прошлом.

Ты есть прошлое и не пробуй спорить со мной. Я ведь научилась ненавидеть, помнишь?.. Ты несколько раз звонила ему, но я не знала об этих звонках. Ты несколько раз откладывала процедуру развода, но я не знала о том, что ты так низко пала. Ты была мне противна, не скрою, как противен бывает умирающий соперник для увенчанного лаврами победителя. Жаль только оргазма я больше не получала. И тот старик, что готовился стать отцом моего ребенка, оказалось, никогда не снился мне. И не приснится уже, я это знала.

Тогда снова шел дождь, и ты звонила уже не в первый раз, умоляя его выслушать тебя. Тебе не страшно было просить его, ты все еще любила, ты хотела вернуть себе свое картонное счастье, хотя ты знала, что я никогда не была первой – и никогда не стану последней для него. Даже я это знала, господи. Я навещала маму, ей как-никак восемьдесят три. Он не смог отказать тебе даже из страха потерять меня, хотя куда я могла уйти?.. Его телефон не отвечал, его зонт лежал на самом видном месте, а ты так и не дождалась его. Вашему разводу было полторы недели. До моей свадьбы было пару месяцев. Он в тот день был ничей – и ничьим и остался. На похоронах никто не разговаривал ни с тобой, ни со мной, потому что, естественно, в мокрых дорогах и ночных поездках были виноваты не только метеосводка и, как говорится, судьба. Бог бы понял, о чем я.

Моей беременности было двенадцать недель. Я сразу после похорон шла записываться на аборт. Моя квартира была выставлена на торги. Его завещание было в пользу его старой матери, мне оставалась машина и кое-какие ценные мелочи, тебе оставались свадебные фото и воспоминания. Я полагала, что мы все честно поделили – но ты уже стояла передо мной, и твой заискивающий тон вызывал у меня тошноту. Ты хотела поговорить, потом оказалось, что ты не этого хотела. Единственный раз я послушалась свою старую маму и перестала быть жестокой девочкой. Сейчас я жалею об этом. Канарейки успевают воспользоваться моментом - они слишком мало живут.

А ведь мы с тобой так и не познакомились официально. Тебя сложно назвать красавицей, но ты милая невысокая брюнетка, шоколадные глаза и эти отвратительные красные пятна от истерик. Я не позволяла себе плакать с тринадцати лет. У меня небольшой живот и ярко алые губы. Моя тушь стоила много-много букетов цветов. Я уже носила обручальное кольцо, но тогда это не было бахвальством – забыла снять и вернуть в магазин. Я была уверена, что тот, кто мне снится в пути – а твою историю мне еще предстояло узнать. Вечером я ее уже знала, а ты ревела у меня на кухне, хотя это и не по закону жанра.

В чем-то мы были схожи – ты тоже начинала с греха, а до тебя у него была приличная пожилая супруга, у которой и манто, и кольца, и ревматизм… Она называла тебя шлюхой, мне повезло, что я всего лишь номер три. Ты выходила замуж после того, как анонимный звонок пообещал тебе скорую смерть. Думаю, поэтому ты и свихнулась в свои двадцать, что спустя шесть лет стала преследовать с благими намерениями ту, которая сделала тебя вдовой и брошенкой. Ты раздражала меня, а прогнать тебя я не могла. Видишь ли, мне тогда тоже было не с кем поговорить.

Девочка моя, ты его любила, диагноз ясен. Ты старше меня на год – и младше на много тысяч историй. Ты начинала с нуля, он был твоей главной победой, если бы не дождь, который дважды ворвался в твою сказку. Я не испытывала стыда перед тобой, ты испытывала благоговение перед моим животом. Ты пила горячий сладкий кофе, потому что я не любила истерик. Я планировала дозвониться до врача и записаться на завтра. Мы отлично понимали друг друга, а я еще не умела ненавидеть. И вообще это было забавно. Не такая уж я и жестокая.

Утром ты ушла, чтобы вернуться вечером. С тортом и свадебным альбомом. Завтра ты решила показать мне его личные вещи. Послезавтра нашла его запасные ключи. А потом уже и причина не требовалась, лживая сука. Ты приходила снова и снова, заставляя меня отменять аборт и терять драгоценное время, которое я могла потратить на поиски новой работы. Я начинала ненавидеть тебя. Но запасной ключ оставался у тебя. Мне было недосуг помнить об этом.

Мы ведь так и не переспали. Я всегда думала, что спать с женщиной так противно. Мне казалось, что это как заниматься пародией на секс с самой собой – те же длинные волосы, те же духи, та же грубая анатомия. Мужчины в моей жизни хотя бы внушали доверие – а ты бы просто шлифовала языком свежие ссадинки на сердце. Ступни у тебя были бы ледяные. Ты говорила бы много лишних слова. Ты бы постоянно фантазировала, что сим подобием на акт любви ты становишься кем-то близким моему сыну. Ты бы несколько раз спрашивала, как со мной это делал твой муж – и пыталась повторить. Иногда я представляю себе, как мы просыпаемся вместе. Это кажется мне забавным. Мне, жестокой девочке, чью канарейку съел соседский кот.

Однажды мы обедали в летнем кафе, и ты облила меня каким-то синтетическим ярким сиропом, прямо на мой большой живот, обтянутый белой майкой. В темном коридоре моего жилья ты задрала мокрую ткань и слизала липкие капельки, не давая мне даже попытаться остановить себя. Моя пощечина оставила на тебе некрасивый след, но той же ночью я увидела старый сон – и Он в нем был женщиной с шоколадными глазами. Ключ так и остался у тебя, а ты переехала ко мне, чтобы позволить мне пасть еще ниже – ну и готовить мне, убираться, возить меня к врачу соответственно.

Я ненавижу тебя, я жестоко ошибалась на свой счет, я все-таки проигравшая дура.

Однажды мне придется отпустить тебя, касаясь холодными пальцами твоих желтых перышек. Шоколадные глаза стали мне дороже всего на свете, но ты не узнаешь об этом. И я не буду плакать. Я не плачу с тринадцати. Вчера я узнала, что у меня будет дочь, и глаза у нее черные, как ночь. В маму.

Мама говорила, что я обязательно научусь ценить и уважать других. Когда моя мама, наконец, вспомнит меня, я расскажу ей о тебе. Моей маме восемьдесят три, пусть порадуется, что ее канареечный бог наказал-таки жестокую девочку.

Конец