i wanna get closer and closer still

i wanna take over your heart

you will be mine, mine

You will be mine — Lenka

Дзюри осознаёт, что ошиблась, как только Сиори открывает дверь.

— Ты и впрямь жалкая! — Тёмно-фиолетовые круги под глазами у Сиори почти неотличимы от синяков, и она выплевывает слова так, словно яд проникнет ей в горло, если она удержит их во рту хоть на мгновение дольше. — Ждёшь, что я приду к тебе, плача и умоляя о помощи? Ах, какая досада! Я не собираюсь делать ничего, что ты ждёшь!

Ее пальцы, вцепившиеся в дверную ручку, кажутся бледными и хрупкими. Волосы беспорядочными пурпурными завитками падают на лоб, словно вялые стебли водорослей. Губы — сухие и потрескавшиеся. Сиори выглядит ослабшей, опустошенной, иссушенной, словно ее бросили на морском берегу, где лишь песок и соль могли служить утешением в течение дней, месяцев, лет.

Она всё еще прекрасна — и опасна достаточно, чтобы Дзюри могла понять: ей не стоило сюда лезть. Она с самого начала была права, когда говорила Утэне, что это не ее проблема, и всё-таки она тут как тут — и её видно насквозь; Сиори права, это выглядит жалко.

Дзюри неосознанно поднимает руку, хватаясь за грудь — какая-то безымянная сила неумолимо влечет её пальцы к жестким очертаниям медальона, спрятанного под рубашкой. Слишком поздно она понимает, что же наделала, и чувствует, что проиграла, в тот самый миг, когда отдёргивает руку прочь.

Сиори следует взглядом за ее движениями и коротко, резко смеется.

— О, Дзюри-сан. Я всегда нужна была тебе больше, чем ты — мне, и даже теперь нужна. Мне так тебя жаль, моя страдающая подруга.

Она останавливается. Смотрит в упор на Дзюри. На мгновение настаёт тишина.

Затем раздаётся щёлкающий звук — это Сиори отмыкает цепочку, которая удерживала дверь закрытой.

— Годами мучиться, пялясь на мою фотографию в одиночестве своей комнаты, — ты такая стрёмная, Дзюри-сан! — Она замолкает. — Это больно — знать, что я трахалась с ним? Что я трахалась с ним раньше, чем могла бы потрахаться с тобой?

— Сиори!

— Он добрался до меня первым. Чуда не получить, если не протянуть руки и накрепко не ухватиться, а ты слишком слабая, чтобы сделать хоть что-нибудь. — Глаза Сиори всё еще слишком шальные, и ведёт она себя слишком переменчиво. Она кладёт руку на щёку Дзюри, и Дзюри ощущает, что дрожит против собственной воли. — Ты чувствуешь себя виноватой, потому что хочешь меня даже сейчас, не так ли?

— Это не... Сиори, я...

Сиори тянется вверх, привставая на цыпочки. Дзюри может разглядеть поры на ее коже и темные тени ее ресниц, ложащиеся на лицо. Ее губы легко касаются шеи Дзюри. Дзюри не может пошевелиться; её сердце остановилось, словно в каком-нибудь ужасном любовном романе, из тех, которые она тайком читала в средней школе — когда никто не мог подсмотреть — и вечно чувствовала оглушительный стыд оттого, что не могла удержаться, вновь воображая на месте мальчика — Сиори.

Ты отвратительна, Дзюри-сан.

Сиори грубо отталкивает ее и с отвращением вздыхает.

— Слишком легко. Поверить не могу, что раньше боготворила тебя. Прекрасная, совершенная Дзюри. — Она отворачивается, и зрелище ее сгорбленной изящной спины, босых ног и немытых волос — самое мучительное, что когда-либо доводилось видеть Дзюри.

— Можешь войти, — говорит Сиори, не поворачиваясь к ней. — Мне уже становится скучно. Я заварю чай.

Это уже что-то. Дзюри сбрасывает туфли и входит внутрь следом за Сиори — одновременно нехотя и безрассудно.

*

Сиори всё же не заваривает чай. Дзюри забирает у неё чайник — так осторожно, что их пальцы при этом даже не соприкасаются, — и говорит, что ей нужно принять душ.

Дзюри наверняка сочтет дешевый чай, который есть у Сиори, слишком низкопробным по своим меркам, а чайник, который она купила за восемьсот йен, — чересчур жалким. Сиори чувствует застарелый, привычно-едкий вкус ненависти, подступающей к горлу — но, к собственному удивлению, соглашается.

— Просто завари черный чай, — говорит она, поворачиваясь к выходу из комнаты и стягивая рубашку, ощущая при этом, как Дзюри неловко опускает взгляд в пол, поднимает и опять отводит, не уверенная, что хуже — смотреть или не смотреть, не уверенная, чем сильнее выдаст себя. Ничего из этого не имеет значения. Сиори уже в любом случае всё известно. — И не ходи за мной подглядывать.

Она слышит, как Дзюри издаёт сдавленный, протестующий звук — и едва удерживается от смеха, покидая комнату.

Она сильнее, чем Дзюри. Она всегда была сильнее.

*

— Я решила, что буду не против тебя использовать, — объявляет Сиори, сделав глоток чая и чувствуя, как влага с ее волос капает на плечи и на стол. Она не удосужилась их высушить. Она одета в футболку и спортивные шорты — ей хотелось бы выйти из душа в одних трусах и рубашке, но стоило ей взглянуть на свое отражение в зеркале — на свои короткие ноги и на лицо, раскрасневшееся от горячей воды, — она ощутила такое отвращение, что стремительно отвернулась и натянула одежду.

— Не смеши меня, — холодно сказала Дзюри, избегая встречаться с ней взглядом.

— Ты ведь никогда еще не занималась сексом, не правда ли, Дзюри-сан? — Дзюри не отвечает. — И я не против быть первой. Такой забавной историей можно было бы поделиться. Все эти девчонки из фехтовального клуба, которые тобой восхищаются, все твои учителя, считающие тебя идеальной ученицей. Вообрази, как отвратительно им будет узнать, что тебе действительно нравятся девочки — в этом смысле.

Дзюри вздыхает.

— Почему-то мне не кажется, что ты так поступишь.

— Поступлю как?

— Расскажешь всем и каждому. В конце концов, тебе стоит заботиться и о собственной репутации.

— Может, и не расскажу. — Сиори наклоняется над столом всем телом, положив голову на скрещенные руки. — Впрочем, для этого есть и много других причин. Может, мне хочется сделать тебе больно. Может, мне хочется сделать больно Руке. Может, я просто думаю, что это принесет удовольствие: видеть, как ты теряешь свою показную твердость и самоконтроль, видеть, как ты умоляешь меня к тебе прикоснуться. Это может оказаться приятным.

Сиори протягивает руку и проводит кончиками пальцев по губам Дзюри. Дзюри слегка вздрагивает, но не меняет своей напряженной позы.

— Как это может причинить боль Руке?

Сиори удивленно моргает. До Дзюри, конечно, иногда с трудом доходило, но Сиори казалось: даже она должна была догадаться.

Она собирается ответить, когда Дзюри наконец поднимает глаза и встречается с ней взглядом первый раз за весь день. Они замирают так на долгое мгновение: рука Сиори на плече Дзюри, руки Дзюри по-прежнему стискивают чайную чашку, словно спасательный трос, и только размеренное «кап-кап-кап» на стол с мокрых волос Сиори свидетельствует, что время продолжает идти.

Дзюри так и не получает ответа, потому что Сиори — вместо этого — дёргает ее к себе за волосы и целует, кусает её губы, пока Дзюри не начинает задыхаться.

*

Сиори начинает тревожиться, как только останавливается на мгновение, оседлав Дзюри в районе талии, и опускает взгляд — на высокую, элегантную фигуру Дзюри, распростёртой на ее постели. Глаза Дзюри закрыты. Её воротник распахнут, обнажая шею, и первые следы синяков уже начинают расцветать на её ключице. Её лицо только слегка разрумянилось — безупречный, словно на картине, оттенок бледной розы, украшающий ее скулы — рот слегка приоткрыт, и дыхание вырывается из него судорожными вздохами.

Золотая цепочка посверкивает, полуоткрытая под расстегнутой рубашкой Дзюри. Сиори чувствует вспышку ненависти при виде этого, и еще сильнее злится на себя, когда понимает, что уже возбуждена этим, возбуждена несколькими дюймами идеального белого горла Дзюри и тем, как та откидывает голову на подушку.

Глаза Дзюри распахиваются в замешательстве, и она приподнимается на локтях.

— Сиори, что-то не так?

И её голос так нежен, так полон неподдельного беспокойства, несмотря на то, что Сиори откровенно призналась, что всего лишь её использует...

— Не произноси моё имя, — шипит Сиори, толкая Дзюри обратно на кровать, и дергает за цепочку медальона, на мгновение туго натягивая ее вокруг горла Дзюри. — Не говори со мной так нежно. Это отвратительно.

Дзюри кашляет, когда Сиори отпускает ее, поворачивает голову в сторону и отводит глаза от взгляда Сиори, а затем — молча, без тени сопротивления — кивает.

Что-то, что есть у Сиори и чего она не может иметь, криком вспыхивает у нее в мозгу. В этом всё еще ничего хорошего!

Почему ты так на меня смотришь? Почему всё должно быть именно так?

Она победила; её прекрасная, неприкосновенная Дзюри затянута вместе с ней в пучину порока, оставила малейшую попытку сражаться, сгинули всякое притворство и снисходительность. Она победила. И всё же... всё же...

Сиори прокладывает дорожку поцелуев вниз, по груди и животу Дзюри, и скользит ладонью между ее ног. Но даже когда она слышит, как стоны Дзюри становятся громче и отчаянней, как Дзюри выдыхает её имя, словно молитву — Сиори, Сиори, пожалуйста — даже когда она ощущает, как Дзюри льнет к ней, запутавшись пальцами у нее в волосах, словно утопающая, которую вот-вот может снести потоком, — в этом по-прежнему нет вкуса той победы, которой она ждала.

*

Дзюри уходит сразу же после этого, натянув форменный мундир и застегнув воротник неистово дрожащими пальцами, сказав Сиори, что в ближайший час ей нужно быть на тренировке по фехтованию. Сиори молча, невозмутимо глядит на неё с кровати, прикрыв грудь наброшенной простыней и уронив голову на руку.

На следующий день она видит, как Дзюри отводит глаза, стоит Сиори оказаться поблизости; видит, как Рука входит следом за Дзюри в пустой фехтовальный зал, а позже слышит, что Дзюри вызвала Утэну на очередную дуэль.

На следующей неделе она видит, как Дзюри ослабляет воротник после тренировки, и не видит — в первый раз за год — никакого блеска золотой цепочки на её шее.

Она победила. Она победила...

...разве нет?

Конец