Она идёт по пустому полутёмному больничному коридору. Зрачки расширены, а сердце слишком торопится, заглушая шорох подошв её армейских ботинок. Не потому что темно или страшно, а потому что отлаженная система действий дала сбой. Она – офицер полиции Доун Лёрнер, и эта больница, Мемориальный госпиталь Грэди, – её полноправные владения, где она – королева и грёбаная богиня. Никто не смеет почесать и задницу без её ведома. И потому здесь никогда не бывает происшествий.

Не было. До недавнего момента.

Пока в её владениях не появилась малышка-блондиночка Бет Грин.

Проклятая единственная на весь бесконечный коридор лампочка начинает аритмично, припадочно мерцать, и офицеру Доун Лёрнер очень хочется достать табельное оружие из кобуры на бедре и избавить этот источник света от страданий, но патронов и без того слишком мало. Стоит приберечь его для чьей-нибудь головы. Да, пожалуй, её прекрасный, верный Colt 1911 сможет ещё немного подождать.

Совсем чуть-чуть.

Сначала они просто поболтают, как делают все цивилизованные люди. Они ведь цивилизованные, так?

Доун отгоняет непрошеное воспоминание о том, как на прошлой неделе хладнокровно пристрелила мальчика восьми или десяти лет, – она ничего не знает о детях, кроме того, что они мелкие пугливые засранцы и пустая трата ресурсов. Она оказала ему большую услугу, он бы оценил. Если бы в его черепе не застряла пуля, конечно.

Ей, наверное, повезло, что во время начала всей этой херни она была офицером полиции, а не какой-нибудь официанткой в паршивой закусочной или – о боже! – затюканной домохозяйкой с выводком человеческих детенышей на шее.

Она всегда знала, как поступить, даже когда её тогдашняя подружка, Лорна, кинулась к ней, уставшей с дежурства, не с поцелуем, а желанием отхватить от её лица кусок посытнее. Разговора не вышло – Лорна только хрипела, и Доун ничего не оставалось, кроме как приковать её наручниками к спинке кровати, пока она думает. Они и раньше использовали их, много раз, но теперь это была уже не ролевая игра.

Это была вообще больше не игра.

Из гостиной телевизор надрывался голосом дикторши, находящейся, судя по всему, на грани истерики.

Сохраняйте спокойствие, — оповещала с голубого экрана стремительно бледнеющая дикторша.

«А что мне ещё, мать его, остаётся, — думала Доун, взвешивая в руке бейсбольную биту и не сводя глаз с издающей отвратительные звуки подружки. — Сохраняю».

Не выходите из дома, — голос дикторши задрожал, начав доставать Доун.

Шипение, вырывающееся из горла Лорны, здорово действовало Доун на нервы. Лорна на коленях подползла к ней, отчаянно пытаясь дотянуться свободной рукой; вторая с кошмарным хрустом вывернулась так, что у нормального человека это вызвало бы шок, но Лорне было не до таких мелочей – она была очень голодна. И мертва. Но не так, чтобы очень.

На её сонной артерии справа (слева на этом месте кусок кожи был вырван вместе с мышцами) не было пульса.

Доун выяснила это опытным путём ещё до того, как истеричная дикторша объяснила, что началась эпидемия, из-за которой люди не умирают, как положено. Вместо того чтобы чинно лежать, как все приличные покойники, эти вдруг начали вставать и поедать мирное население. Это было нарушением общественного порядка, а значит – её заботой.

Но сперва ей нужно было позаботиться о Лорне. Картинка сложилась, и всё встало на свои места. Она знала, что делать. Какой-то вирус, бактерия, химическое оружие или чёрт знает что ещё свело людей с ума и заставило их бросаться друг на друга. Просто мечта безмозглых подростков, обожающих фильмы и комиксы о живых мертвецах.

В ближайшее время чрезвычайная ситуация будет взята под контроль, — голос дикторши звучал так, как если бы она сама не верила в то, что говорит.

Но всё это не так весело, как во всех этих шутерах, где твои жизни и патроны со временем восстанавливаются, когда твоя мёртвая подружка пытается съесть твоё лицо.

Это не так весело, как в киношных страшилках с тоннами просроченного кетчупа, где тебя изо всех сил стремятся напугать, но ты лишь смеёшься, когда ты, откладывая в сторону биту, берешься за приятно холодящий пальцы кольт.

Решая быть милосердной.

И совсем уж не весело, когда звук выстрела получается оглушительно громким в наступившей тишине, потому что истеричная дикторша наконец заткнулась и уступила место на экране чёрно-белой ряби помех.

      Их первая встреча прошла не так гладко, но офицер Доун Лёрнер думает, что сможет всё исправить, приближаясь к двери палаты, куда определили их новенькую. Малышку Бет. Она добирается до двери, на секунду замирает перед ней, глубоко вдыхая, и входит без стука, решительно и уверенно, как и положено, ведь она здесь главная. И её приказы принято выполнять. Никаких исключений.

Это и будет предметом их обсуждения.

Солнце лениво ползёт по небосклону вниз, заваливается куда-то за спину высоткам зданий, бликуя в их стёклах, посылая в окно палаты Бет пятна насыщенного красно-оранжевого света, играя в её спелых пшеничных волосах. Ещё немного – и сумерки полностью поглотят город, затопят и эту маленькую комнату, а пока Доун просто любуется.

Пожар на пшеничном поле. Колосья в панике, им некуда бежать.

Бет стоит к Лёрнер спиной, в светло-голубом, в тон глаз, хирургическом костюме – местный признак рабства – и не двигается. Дона видит, как подымаются и опадают её лопатки под этой светло-голубой рабской робой. Ей страшно. Она боится. Доун чувствует начинающее зарождаться лёгкое возбуждение, глубоко внутри, где-то за солнечным сплетением.

— Бет, — полувопросительно и настолько мягко, насколько только способна, произносит офицер полиции Доун Лёрнер.

Но Бет всё равно вздрагивает. Медленно поворачивается лицом к ней, и Доун видит новые ссадины на её щеке. Это не работа Доун. Это непорядок. Никто не должен касаться этой малышки-блондиночки, кроме неё. Глаза у неё как у оленя в свете фар, если, конечно, олень способен засадить вам нож в спину или пулю между глаз.

— Бет, ты знаешь, о чём я пришла поговорить? — спрашивает Доун, скользя взглядом по фигуре Бет и останавливаясь на уже налившихся кровью гематомах, дожидается кивка и снова: — Доктор Эдвардс проделал такую работу, а теперь ему придётся начинать всё сначала. Кто это сделал?

Бет молчит, и в глазах у неё только загнанная ярость. Доун и без неё знает ответ и обещает себе заняться ублюдком Горманом чуть позже, уже предчувствуя удовольствие от наблюдения за его недолгим полётом в бездну шахты лифта, ещё живого.

— Я слышала кое-какие слухи, — продолжает Доун, сдерживая рвущийся наружу гнев, но портить это кукольное личико ещё больше ей не хочется, — о том, что ты собиралась покинуть нас, не отработав свой долг. Ты правда думала, что я не узнаю?

Доун подходит ближе, сокращает небольшое расстояние в семь шагов между ними, опасно сужая глаза:

— Ты ведь знаешь, как тут всё устроено, — она уже совсем близко, так, что может рассмотреть каждую ниточку швов, наложенных на щеке её ручной малышки-блондиночки. Но даже шрамы её не портят, кажется Доун, так она хороша, — Никто не уходит отсюда, не отработав свой долг.

Бет молчит, выжидающе смотрит в лицо Лёрнер, заносящей уже руку, готовясь к новому удару. Которого не следует – её пальцы только медленно скользят по щеке куда-то вниз, к шее, к выдающимся ключицам.

Лёрнер стоит так близко, что чувствует запах волос, трогательно вьющихся у висков Бет и надо лбом. Ей кажется, что так пахнут сладкие свежевыпеченные булочки из дрожжевого теста, но она уже почти этого не помнит. Слишком долго ела крыс. А теперь у неё здесь – восхитительный десерт, и она его полностью заслужила.

Она склоняется ещё ближе, шепчет в самый завиток над ухом:

— Ты – моя должница, Бет.

Малышка не отстраняется, только нервно сглатывает; под пальцами у Доун – её стремительно учащающийся пульс. Пальцы нетерпеливо цепляют вырез хиркостюма, начинающего раздражать её.

— Сними его. Он мне мешает, — доверительно шепчет Доун на ухо малышке, подгоняет, — Сейчас.

Бет судорожно вздыхает и подчиняется, тянет ткань вверх, обнажая худое бледное тело – солнце нечастый гость в бетонных застенках тюрьмы, где она отсиживалась, пока другие были заняты делом, пресловутым выживанием. Кажется, теперь настала её очередь делать дикие вещи во имя жизни. Доун оглядывает детские плечи, молочно-белые пирамидки грудей с острыми навершиями сосков, шепчет удовлетворенно:

— Хорошо. Дальше.

Бет дрожащими руками стаскивает низ костюма до лодыжек, вытягивает одну босую ногу, другую; Доун с восторгом отмечает, что белья на ней нет, – в стирке, должно быть, – и что волосы на лобке у её малышки такие же светлые, как и завитки у висков.

Доун дышит через раз, хватая её за руку, толкает к больничной кровати. Она возбуждена и полностью одета. Полицейский жетон на её форме ловит последний луч умирающего светила, посылает солнечный зайчик на стену, когда она склоняется над своей маленькой рабыней.

Она касается её беззастенчиво, властно, так, как будто имеет на это полное право.

Лёрнер целует её шею, пропускает пшеничные волосы сквозь пальцы, – настоящими колосьями можно порезаться, но эти мягкие, сладко пахнущие. Её язык медленно скользит вниз по животу Бет, и та закрывает глаза, словно это поможет справиться с тем, что последует дальше.

— Он ведь не трогал тебя, да? — спрашивает вдруг Лёрнер, оглаживая руками её грудь, уточняет: — Тот мужик, что был с тобой?

Ей почему-то это кажется сверхважным сейчас. Совал ли он, этот обросший деревенщина с арбалетом, в неё свой грязный член всю дорогу или нет.

— Отвечай, чёрт возьми! Да? Или нет? — Лёрнер выходит из себя при одной только мысли об этом и до боли кусает нежно-розовый сосок.

— Нет! — всхлипывает Бет, жмурясь и тряся головой, слёзы затекли ей в уши, и ей некуда деться от этого мерзкого ощущения.

— Потому что если да, — Доун накручивает длинную прядь на свой кулак и резко дёргает, — Он за это ответит.

— У нас ничего не было, — заверяет Бет почти с сожалением. — Мы просто друзья.

Может, если бы тогда между ними что-то всё-таки произошло, от кошмарной самогонки или если бы она настояла, ей бы не было сейчас так страшно?

— Значит, поэтому он бежал за нами аж до перекрёстка, крича твоё имя как потерпевший? — говорит Доун, наблюдая, как один, а затем и второй её палец исчезают внутри Бет.

Глаза Бет расширяются до предела от боли и от сказанного офицером Лёрнер. Дэрил искал её, он её не бросил, возможно, он уже на пути сюда, и у неё может быть шанс на спасение.

— Расслабься, малышка, — шепчет офицер Лёрнер, — потерпи немного.

Это не так-то просто, но, когда она затыкается и подключает язык, утыкаясь носом в светлый лобок Бет, той кажется, что это – самое лучшее, что с ней случалось за последнее время.

Когда всё заканчивается, Бет не хочет признаваться себе, что, может, это было не так уж и плохо. Лучше, чем было бы с Горманом точно. О Дэриле она старается не думать вообще.

Доун секундой позже понимает, что сказала лишнего; слов назад не вернуть, но она сберегла сегодня патрон, так и не разнеся лампочное коридорное солнце на осколки… а значит, ей будет чем встречать гостей.

Офицер Лёрнер садится, вытирает пальцы о край простыни, оставляя на ней полупрозрачные мазки свежей крови, коротко целует зажившие шрамы на запястье Бет, и уже у двери бросает через плечо:

— Это делает тебя достойной жизни.

Конец