Если бы кому-то пришло в голову устроить конкурс в духе «кто больший гомофоб», то наш папа, может, и не вышел бы абсолютным чемпионом, но в число призёров попал бы точно. И хоть его точку зрения мы не разделяем, раньше так вообще часто ругались по этому поводу, позже привыкли, над его шутками теперь попросту хихикаем, переглядываясь друг с другом. Мы — это я, моя сестренка Мила пятнадцати лет и балбес-брат Кира, одногодка, по паспорту Кирилл. А я — просто Женька, Евгения Викторовна Белова, обычная одиннадцатиклассница из Москвы. Немного художница, будущий врач, по словам родителей, «единственный ответственный ребенок». Лесбиянка.

      Осознание своего влечения к девочкам не было шокирующим, наоборот, показалось естественным и ничуть не противоречащим никаким законам мироздания, о которых так любит говорить папа. Гораздо более интересным и удивительным стал случай, когда Мила, как-то оставшись со мной наедине, робко попросила негромким голосом совета о том, что «нужно делать, если влюбилась в девочку». После моего минутного ступора, я убедила Милу в том, что в этом нет ничего постыдного, что я могу её отлично понять, так как… А уж дальше последовало моё неуклюжее признание. Брат же, узнав от нас обеих поочередно такую «новость», лишь рассмеялся и заявил, что «искренне рад — парней сюда таскать не будете!», а такая реакция могла значить одно — он действительно отнёсся к этому положительно.

      Жили и, как говорится, вполне себе не тужили. Но в один зимний субботний вечер произошло нечто удивительное и веселое. А началось всё с Милы, точнее, с её неуемной активности и желания подшутить.

      — …А если ему не понравится? И вообще не одобрит ни шутку, ни наше признание? — вздохнула я.

      — Рано или поздно признаться бы пришлось, — махнула рукой Мила. — да и с чувством юмора у него всегда и всё в порядке. Не думаю, что за пятнадцать лет жизни я могла так глубоко ошибаться. Шутит он всегда и с удовольствием.

      — Шутки шутками, но его отношение к геям… — я покачала головой, все еще сомневаясь в правильности такой затеи.

      — К геям же, не к лесбиянкам, — хмыкнула Мила. — Когда дело касается однополых отношений, то он может шутить, но откровенной злобы и желчи я никогда в нем не видела.

      Я лишь пожала плечами. Да и не согласиться нельзя — папа никогда с ненавистью к чему-либо не относился — будь то геи, лесбиянки или поклонники блюд из баклажанов. Непонимание — да, неуместные иногда шуточки — да, «что ты эту майку берешь, Кир, она же пидорская!» — да, но…

      — Если он выгонит нас из дома, жилье искать будешь ты, — в итоге сдаюсь я.

      — Замечательно, — Расплылась в лукавой улыбке Мила, — Тем более папа сейчас немного… — она покосилась в сторону гостиной, откуда раздавались звуки телевизора и редкие комментарии главы семейства. — подшофе, а значит, еще более веселый, чем обычно.

      «Куда уж веселее».

      — Да и вообще. Надо же когда-то признаться, а лучше сделать это в виде шутки, безо всяких драматичных вздохов, слезливых взглядов и прочего.

      Я снова кивнула, соглашаясь. Если говорить совсем честно, меня печалила сама необходимость «признания», но это уже другая история.

      Замысел Милы казался до тупости простым: на «передовую» в гостиную отправляюсь я, якобы что-то взять, затем начинаю с папой непринужденный разговор на любую тему, в процессе которого вдруг вставляю свое словцо о том, что я лесбиянка. По расчетам Милы, он должен был выдержать изумленную паузу, в течение которой сестренка крикнула бы из соседней комнаты, что она тоже. Звук у нас между комнат проходит хорошо, папа услышал бы точно. Когда Мила впервые рассказывала о своём замысле, моя ладонь так и тянулась к лицу. Сейчас же уже и мне стало интересно, что из такого своеобразного каминг-аута выйдет.

      — Па-ап, — предварительно набрав в грудь воздуха дабы не расхохотаться сразу, я вошла в комнату, сделав вид, что что-то ищу, — У нас есть цветная бумага? Решила освоить новую технику в рисовании… — якобы случайно кинула взгляд на телеэкран. — Ой, смотришь что-то? Мешаю?

      Родитель поднял на меня глаза, поправив очки.

      — Ничего из того, что бы могло меня интересовать, по телевидению нет сейчас, — с важным видом начал он. — Остается только развлекать самого себя редкими язвительным комментариями, вот до чего мы опустились, Евгения, вот как деградирует человечество, столь хорошо начинавшее…

      О боже. Постоянно забываю тот факт, что наш папа в свободное от работы время пишет статьи, называя их научно-фантастическими, мы же с Кириллом и Милой принимаем это за очередное «что за молодежь пошла», только большего масштаба. И иногда его, как человека всё же творческого, начинает нести.

      — Так цветная бумага у нас есть или нет, па? — не сдержавшись, перебила его я.

      — Где-то была, — отец медленно пожал плечами. — Что-то новое творишь? Ты обычно карандашом простым рисуешь…

      — Ага. Новое. Радужный флаг, — не дав папе удивиться, я произнесла новую фразу уже чуть громче и чётче. — Пап, я лесбиянка. Вот так вот.

      — Я тоже, па! — услышала я и голос Милы, а вскоре и сама сестра оказалась в гостиной рядом со мной. Все прошло по плану. Операция прошла успешно. Ждем ответной реакции со стороны «противника».

      Отец, глядя на нас, медленно протянул руку к пульту телевизора. Убавил звук. Мы с Милой отходим чуть в сторону, а то мало ли, вдруг нас снесёт ударной волной. Хорошие были девочки, пожалуй, не из трусливых. Ну, а если и не снесёт, то мое предсказание может сбыться, и эти девочки станут вскоре бездомными…

      Папа всё так же медленно снял очки, продолжая глядеть на нас. Из-за приглушенного света лампы его лица не видно, но я могу с точностью сказать, что оно сейчас побледнело и покрылось розовыми пятнами. Ой-ой.

      — Ну что ж, — отче развёл руками, будто бы силясь найти уместную фразу, но вместо этого снова взмахнул руками, на этот раз будто бы театрально-драматичнее. А затем его голос с наигранной трагичностью огласил квартиру. — Кругом одни женщины! Даже женщины любят женщин! Так и до матриархата недалеко!

      Мы с Милой негромко и облегченно засмеялись. Что ж, видимо, эта новость была воспринята более или менее легко. А папа продолжал:

      — Мужская рука, мне нужна сильная мужская рука в будущем доме моих детей! Хоть кто-нибудь приведет достойного и настоящего мужика, будущего главу семейства?!

      Пауза. Мы с Милой лишь пожали плечами. А затем из комнаты Киры вдруг раздается его голос:

      — Я, пап.

      Мгновенно мы с сестрой обернулись в сторону голоса, разинув рты, папа же просто опустил лицо на ладонь, сокрушенно пробормотав что-то вроде «куда катится мир». Всё в его духе.

      — Кирилл?! Какого хрена?! — выкрикнула я, наплевав на то, что папа наверняка закатит еще одну лекцию, но уже о «обесценивании чистого русского языка».

      — Почему мы тебе признались, а ты нам — нет?! — обиженно воскликнула Мила.

      — Почему вы вообще признались сначала ему, а потом мне, вашему родителю?! — к нашему хору добавился и возмущенный голос папы. Слава богу, что мама в командировке, её, как человека серьезного и зачастую без чувства юмора, в этот цирк вытягивать не хотелось.

      Между тем Кира с виноватым выражением лица вышел из комнаты и остановился на пороге гостиной. Теперь он — центр внимания.

      — Ну па… Не знаю насчет будущей сильной мужской руки, но пока что есть один вариант, его зовут Миша. Он с моей школы.

      — Да сколько ж вас… — папа вовремя прервал сам себя, набрал в грудь воздуха и произнес уже спокойным дружелюбным голосом. — вариант под именем Миша, понял-запомнил, у вас, мадам, другие мадам имеются?

      — Тебе же мужская рука нужна, — удивленно спросила я.

      — Да мне бы вообще корвалол нужен, — вздохнул папа, к счастью, шутя. — Идите все трое куда глаза глядят, и любите кого вздумается. Только не животных. Ну, просто умиляться им можно, но…

      — Папа, блин! — возмутился Кира. — Нашёл, с чем сравнить!

      — А я к тебе и не такие метафоры применять буду, еще за недавнюю двойку по биологии!

      Мы облегченно вздохнули. Шутит, смеется — и это здорово. Уже час спустя, наливая себе на кухне чай в кружки, смеясь, вспоминали папины реплики (смеясь, насыпали себе успокоительного), и беседовали о произошедшем.

      — Кстати, Кир, — осведомилась я, надкусывая печенье. — А что за Миша?

      — Ну Миша. Мальчик, — пожал Кирилл плечами.

      — Мы сейчас уже поняли, что не девочка. Хороший? — вкрадчиво спросила Мила, пытаясь поймать взгляд брата.

      — Очень.

      — Учится как?

      — Отлично.

      — Гребенников, что ли? — вдруг осенило меня. — Вот это да-а.

      — Что «да-а»? — передразнил Кирилл.

      — Ты же сам говорил, что он ботаник и зануда! — возразила я.

      — Зато точно даст, — развела руками Мила. В повисшей тишине она отпила чай и снова взглянула на обалдевшего Киру.

      — С чего такие выводы?

      — Биологию списать даст, дурачок. А там посмотрим.

      — Да, Миша любит умных. Старайся, Кир. Тебя в комнате конспекты ждут.

      Наш с Милой дружный смех разнёсся по кухне, провожая уходившего к себе Кирилла. Уходившего, надеюсь, учиться, учиться, и еще раз учиться.

Конец