— Я живой! 
(«Аниматрица»)

— Из бездны воззвал я к тебе… 
— Что, простите? – Дженни поднимает глаза. 
— «Консуэло». Книга у тебя в руках… Моё имя Джессика, я хочу тебя нарисовать. 
До этого Дженни никогда не видела художников. Нет, не то, чтобы не видела никогда, просто не было такого, чтобы когда-либо кто-то из них подошёл к ней с просьбой стать его натурщицей. Впрочем, слова художницы не походили на просьбу. Она просто выразила своё желание. 
Потом, много позже, Дженни спросила: 
— Почему ты выбрала меня? Подошла именно ко мне? Там было много людей. 
Джессика улыбнулась, пряча глаза за светлыми ресницами: 
— Ты была особенной… а может, я просто люблю Жорж Санд. 
Она любила Жорж Санд, настоящие бумажные книги, живые цветы, натуральные ароматы и жемчуг. Своё единственное жемчужное ожерелье, привезённое кем-то когда-то с Земли, она носила всегда с чем угодно. 
И ещё – Джессика любила Землю. За книги, цветы и ароматы. 
— Ты никогда не была на Земле? Ведь там всё такое же, как здесь. Голограмма – вместо парков, электронные книги и искусственные ароматизаторы. Марс -это копия Земли. 
Джессика быстро прижимала указательный палец к губам Дженни и говорила, почти шёпотом: 
— Молчи. Не разбивай мою мечту. 
Но всё это было потом, позже, а пока Дженни сидит на ступеньках Большой Виртуальной Библиотеки и снизу вверх смотрит на художницу, которая захотела её нарисовать. 
У неё тоже была своя маленькая причуда – приходить в виртуальную библиотеку и читать там настоящие, принесённые с собой, книги. 
И сама Дженни, и её книги – с Земли. Несколько лет тому назад её семья перебралась на Марс, спасаясь от безработицы и беспорядков. 
Марс виделся обетованным краем, но оказался таким же, как Земля – по образу и подобию. И здесь тоже были киборги. Даже больше, чем на Земле… И людей, не способных конкурировать с киборгами на рынке труда – тоже. 
Но всё это уже произошло, и было данностью. 
А сейчас Дженни сидит на ступеньках, забыв о раскрытой книге на своих коленях. 
На секунду… несколько секунд… минут, всё окружающее потеряло свои краски, обесцветилось, как будто разом отключились все голограммы. 
А перед глазами было только ожерелье из идеально гладких, подобранных одна к другой жемчужин, и глаза, голубого, нет, лазурного цвета. Именно в такой последовательности – сначала жемчужины, потому что Джессика склонилась над ней, и ожерелье выскользнуло из ворота рубашки, а потом – глаза, когда её лицо оказалось так близко, что Дженни затаила дыхание. 
Вот так они встретились… 

***** 
— Знаешь, почему я на самом деле подошла тогда именно к тебе? Не к кому-то другому, а к тебе? 
Они лежали на смятых простынях, облитые бледным лунным светом. 
Кожа Дженни была горячей и влажной. Мышцы внизу живота судорожно сжимались, как будто всё ещё ощущали пальцы, скользившие сквозь скользкий шёлк. А потом по телу прокатилась обессиливающая сладкой негой волна. 
Джессика смотрела на неё, и той казалось, что в прозрачно-лазурных глазах словно электрические разряды вспыхивают и гаснут крошечные искорки. 
Жемчуг словно молочная пена оттенял ещё более бледную кожу. 
Глаза и жемчуг, жемчуг и глаза… 
Когда Джессика любила её, любило всё в Джессике. Её губы – мягкие, как лепестки живых цветов. Её руки – ухоженные руки художника, будто и созданные для того, чтобы держать кисть и любить. Любили даже её жемчужины, перекатывающиеся хрупкой твёрдостью по груди… 
Когда Джессика любила её, она всегда закрывала глаза. 
Всё в ней, всё её совершенство казалось созданным гениальным Мастером, нежели Природой, и эти чудные, идеальные, но всегда – холодные – глаза, были последним, завершающим штрихом его творения. 
— Так почему? Жорж Санд? – Дженни улыбается, нежась и потягиваясь. 
— Не только это… — Джессика переводит взгляд с Дженни в окно, следя за лунными бликами, — Я люблю Жорж Санд, но тебя я люблю сильнее. 
Она молчит некоторое время, задумчиво перебирая пальцами жемчужные бусины, и словно подбирает нужные слова. 
Дженни тоже молчит, впитывая каждое её слово, и произнесённое впервые – люблю. 
— Ты похожа на мои сны. Иногда мне снятся сны, это странно, но всегда – прекрасно. 
— Почему – странно? 
Губы Джессики дрогнули в чуть заметной улыбке: 
— Мне снится Земля. И живые цветы, и их аромат. Я слышу шёпот волн, которые накатываются на нагретые солнцем камни. И ветер, качающий кроны деревьев. Мне снился луг, поросший золотой, как твои волосы, травой… 
— Но ведь Земля… Дженни обрывает себя, жалея, что чудная картина, соткавшаяся из слов Джессики, растаяла. 
— Я знаю… — тихо отзывается та, — Всё, что изображено на моих полотнах – из моих снов. Всё, что безвозвратно ушло, всё, что люди потеряли, и уже позабыли об этом. Мне снится та Земля, которой больше нет. 
Джессика прикасается к ожерелью, гладит подушечками пальцев каждую бусину: 
— Этот жемчуг – мне очень дорог. Он настоящий. Немногое из того настоящего, что осталось от Земли. Я купила это ожерелье… давно, у одного беженца. Он просил за него не много, но я отдала за эти бусины весь свой первый гонорар. А он даже и не понял, что настоящее – бесценно… И ты настоящая. Как только я увидела тебя, я сразу это поняла. И Жорж Санд тут, в общем-то, ни при чём. Я увидела тебя, и захотела нарисовать, успеть запечатлеть то человеческое в людях для людей, что ещё осталось. Ты для меня воплощаешь всё человеческое. 
Было что-то странное в её словах, в интонациях голоса. Что-то такое, от чего сердце Дженни болезненно сжалось: 
— Я боюсь тебя потерять… 

***** 
— Я боюсь тебя потерять… — слова вырвались сами собой, прежде чем Дженни поняла, что произнесла вслух то, о чём думала. 
— Что?.. – Джессика подняла глаза от мольберта. Рука с кистью застыла в воздухе, не успев коснуться холста. 
Дженни зажмурилась, прикусив губу: 
— Я… 
Прошёл почти месяц со дня их первой встречи. Должно быть, картина почти готова. Должно быть, осталось ещё совсем немного, и всё закончится. Дженни на холсте – останется с Джессикой, Дженни, позирующая для картины – исчезнет из жизни художницы навсегда. И весь этот месяц, когда она каждый день приходила сюда – станет всего лишь воспоминанием. Глаза и жемчуг… 
В первый раз ей было немного страшно. Страшно идти в дом к совершенно незнакомому человеку. В конце-концов, художница могла оказаться вовсе не художницей, а одной из тех психопаток, о которых сообщали в новостях. Дженни вполне рисковала поплатиться за своё легкомыслие – её могли пустить на «запчасти» в какую-нибудь подпольную клинику, или в доме незнакомки её могла поджидать толпа мужиков, изнасиловать, и опять же пустить на «запчасти»… 
И ещё в самой этой девушке было что-то… Дженни не могла определить, что именно, но что-то странное. Она была дорого, но неброско одета – белая хлопковая рубашка, тёмные брюки, немного старомодные своим строгим покроем с идеально отутюженными стрелками. У неё была мягкая, располагающая к себе улыбка и приятный низкий голос. Но… Её прозрачно-лазурные глаза оставались совершенно холодными, когда она улыбалась. Красивые, как и всё в ней, но – холодные и бесстрастные. 
Дом Джессики поражал своим великолепием. Такие дома, с такой обстановкой Дженни видела в старых фильмах, ещё на Земле. 
— Это всё настоящее? – она коснулась кончиками пальцев спинки софы – красное дерево, обшитое переливающейся тканью. Шёлк? 
— Конечно, нет, — Джессика легко улыбнулась, — просто умело выполненная копия. Единственное настоящее здесь – это ты. Я сейчас вернусь, и мы приступим, если ты не против… 
Она скрылась в коридоре, а Дженни принялась разглядывать несколько картин, висящих на стене. Пейзажи, пейзажи… Когда-то давно, она всё это уже видела. Земля. На каждом холсте был изображён маленький кусочек Земли. Море, налившееся красками заката… Парящая птица, на фоне пенных облаков… Поле маков, только что проснувшихся, с капельками росы на лепестках… Но это была та Земля, которой больше не было… Джессика тоже сбежала на Марс с умирающей планеты?.. 
— У меня только минеральная вода, но… 
Голос художницы раздался над самым ухом так неожиданно, что сердце Дженни ухнуло куда-то в пятки, она резко обернулась и неловко взмахнув рукой, выбила небольшой поднос с двумя высокими стаканами из рук Джессики. 
Прозрачная шипучая жидкость разлилась лужей на светлом ковре. 
— Прости! – Дженни чувствовала, как её щёки запылали ещё сильнее, чем маки на картине, и пожалела, что не может утопиться в этой самой луже, после того, как выставила себя перед хозяйкой дома полной дурой, не умеющей себя вести, да ещё и портящей чужую, и безусловно, дорогую, собственность. 
Она быстро опустилась на колени, и выхватив из кармана носовой платок, принялась стирать влагу с мягкого ворса. 
— Оставь… — ладонь Джессики накрыла её руку, — я же сказала – это всего лишь умелая копия. А вот минералки жаль – больше нету. Ты будешь позировать мне, даже если сегодня мне нечем тебя угощать?.. 
Её лицо, оказавшееся так близко, светилось улыбкой, но заглянув в её прозрачно-лазурные глаза, Дженни увидела, что улыбка Джессики в них совсем не отражается… 

***** 
И вот теперь осталось всего несколько встреч, картина будет готова, а вместе с ней – художнице не нужна будет и натурщица. 
— Я… — Дженни запнулась, опустив голову. 
Джессика снова перевела взгляд на мольберт, словно раздумывая – над только что услышанными словами, или о том, продолжать ли прерванную работу. 
— Если ты не слишком устала – дай мне ещё несколько минут. Я почти закончила. 
Дженни без слов кивнула. 
Почти закончила. Даже не несколько встреч, а уже сегодня – то, ради чего Джессика позвала её в свой дом – будет закончено. Глаза и жемчуг… Холодные, даже на улыбающемся лице, и жемчужная нить, обвивающая высокую шею, к которой так хотелось прикоснуться губами… Светлая, почти белая, как жемчуг, кожа – наверное, она прохладная на вкус… 
Минуты, о которых просила Джессика, длились очень долго. Может оттого, что их хотелось растянуть? 
Дженни никогда не надоедало смотреть на то, как она рисует. Джессика не казалась одержимой вдохновением. По-крайней мере, внешне это не отражалось в чём-то особенном. Её лицо было спокойно, движения руки с кистью – неторопливы, и всегда уверены. И с каждым мазком краски на холсте возникала картина того, что уже давно стёрлось из памяти самой планеты… 
Дженни очнулась от своих мыслей, и заметила, что художница больше не рисовала – картина была закончена. 
Теперь Джессика просто сидела и смотрела на неё. Внимательно, словно сравнивая их обеих – картину, и оригинал. 
— Можно мне посмотреть? – голос чуть дрогнул. 
Художница кивнула, не отводя от неё своих лазурных глаз. 
Дженни подошла к мольберту и некоторое время молчала, разглядывая то, что было на картине. 
— Тебе не нравится? 
— Я не могу понять – почему – так? 
Не касаясь холста, Джессика бережно обвела контуры лица той, что была изображена на полотне: 
— В религии считается, что Бог создал людей по образу и подобию своему… В этом смысле, Бог – это исходник, оригинал. Человек – копия… Оригинал всегда на порядок выше, чем копия. Поэтому для верующих – Бог – это идеал, к которому они пытаются приблизиться. Качество копии определяется тем, насколько она близка к оригиналу. 
— А кто те, кто сумел приблизиться? 
— Их называют святыми – те, кто воплощает самые лучшие качества Бога, то, чего лишены остальные копии. 
Дженни задумчиво покачала головой: 
— Копия… Оригинал… Как странно употреблять всё это по отношению к религии… 
Художница пожала плечами: 
— По-моему, так гораздо понятнее. Это люди всё усложнили. А вещи просты сами по себе. 
— Как думаешь – когда люди создали киборгов – по своему образу и подобию – они пытались подражать Богу? Тогда киборги – копии самих копий? Я знаю, что в первое время – они, всё же, были больше похожи на машины… Зачем люди с каждым разом придавали им всё больше человеческие черты? Чтобы приравнять их к себе? Зачем машине – быть похожей на человека? Ведь она — всего лишь копия. 
— Не очень-то ты любишь киборгов, я смотрю, — Джессика усмехнулась. 
— Это было ошибкой людей. 
— Что? 
— Создать их. 
— Вот как… — художница замолчала. 
— А ты, похоже, и в этих машинах видишь что-то прекрасное, — в голосе Дженни зазвучали язвительные нотки. 
— Прекрасное есть во всём… И в людях, и в машинах… — тихо произнесла Джессика, не глядя на неё. 
— Нет ничего прекрасного в бездушной копии. В одной только оболочке от человека. Всё, что в них есть – имитация. Ни чувств, ни души… 
— Ни чувств, ни души… — медленно повторила художница, — Откуда ты знаешь? – глухо спросила она. 
— Они всего лишь выполняют заложенную в них программу. Выполняют идеально, настолько идеально, что человеку сложно за ними угнаться… Мой отец потерял работу, только лишь потому, что не мог, как киборг, вкалывать круглые сутки, — Дженни чувствовала, что не нужно говорить всего этого, не здесь, не в этом тихом доме, но уже не могла остановиться, — Мы их создали, и они теперь повсюду – механические, идеальные – но ведь – куклы! Как же я хочу, чтобы их не было – они смотрят на тебя, улыбаются, но ты-то точно знаешь, что это не улыбка вовсе, а всего лишь часть программы! – она презрительно фыркнула. 
— Для чего люди создали киборгов? – тихо спросила Джессика, — Не тех, первых, которые были больше похожи на машин, а тех, которые неотличимы от человека. Зачем?.. 
— Не знаю… — хмуро ответила Дженни. Ей было неловко за сказанное. Джессика, рисующая утраченный, и потому – сказочный мир Земли – видела мир по-своему, и конечно, была далека от мыслей, которые занимали умы простых людей. О том, что киборги всё больше оттесняют людей за черту безработицы. Что люди не могут конкурировать с ними. Просто потому, что этим железякам не нужно спать, есть… Они круглые сутки безукоризненно выполняют заложенную в них программу. 
— Знаешь… — Джессика задумчиво смотрела на картину, — люди всегда задавались этим вопросом – для чего? Для чего Бог создал их, по своему образу и подобию?.. У одного поэта, он жил очень, очень давно, ещё в прежнем мире, без киборгов, есть такая строчка в стихотворении – « Он создал нас без вдохновения, И полюбить, создав, не мог»… Я думаю, что киборги тоже задаются этим вопросом… 
— Навряд ли киборгов интересует тема смысла жизни. Этого нет в их программе. Кому нужно создавать модель киборга-философа? На что она может сгодиться?.. Сейчас миру не до философии. Он пытается выжить. 
— Уже не до идеалов, так? – Джессика усмехнулась, бросая в её сторону холодный лазурный взгляд, — Тогда что же остаётся? 
Дженни несмело улыбнулась, вконец жалея, что вообще завела эту тему про киборгов. 
— Такие, как ты, — просто ответила она. 
— А какие, как я? 
— Которые продолжают видеть прекрасное даже тогда, когда остальные об этом позабыли. 
— А может быть, ничего никогда этого не было. 
— Было. Я даже не сомневаюсь. Потому что это есть на твоих картинах. Именно это отличает нас от машин – способность творить, мечтать… создавать прекрасное… Они этого никогда не смогут. Скопировать что-то до идеальной точности – да. Но не создавать. 
— О, да… — произнесла Джессика со странной улыбкой. 
— Я серьёзно! Ты мне не веришь? 
Всё так же улыбаясь – немного грустной, немного горькой улыбкой, художница покачала головой: 
— Даже если бы мне хотелось… Мне приходиться верить. И поэтому, я… Впрочем, не важно… — она встала со стула и медленно подошла к окну. 
Солнце садилось, расплёскивая вокруг себя багрово-алые цвета. На секунду, Дженни показалось, что фигура Джессики, облитая закатным светом, льющимся сквозь стёкла – исчезнет. Растворится своей жемчужной белизной. И ещё – в этот миг, художница показалась ей немыслимо, невообразимо – одинокой. Словно маленький осколочек чего-то очень хрупкого, затерявшегося в этом неправильном, измученном противостоянием людей и киборгов, мире. 
— Скажи… Святые, о которых ты говорила – они существуют сейчас? – тихо спросила Дженни, чувствуя, что глазам почему-то стало горячо и колко. 
— Сейчас? Святые? – Джессика усмехнулась, повернувшись к ней и опираясь ладонями о край подоконника, — Хотя… — она задумчиво качнула головой, — Я думаю… Или просто хочу верить… В то, что святые – должны быть всегда. Хоть кто-нибудь, один… Потому что иначе – кто напомнит людям об идеале, к которому они должны стремиться? 
— О Боге? 
— О Боге… — художница улыбнулась, — О человечности, — она посмотрела на свою картину, — Возможно, это прозвучит самоуверенно, но мне бы хотелось, чтобы глядя на это, люди помнили, по чьему образу и подобию они созданы. Потому что сейчас, видя во что превратились Земля и Марс, я думаю, что они об этом позабыли. Вот только киборги здесь ни при чём, — Джессика снова отвернулась к окну, — ведь киборгов люди создали как копии самих себя… 
Она замолчала, и в наступившей тишине багровые краски заката постепенно сменились мягкими сумерками. Ещё один день закончился, укатившись песчинкой в бездонное тёмное небо. 
Дженни стояла рядом с картиной, и смотрела на себя. На ту себя, другую, которую смогла увидеть Джессика. На себя, ставшую частью другого мира. Где в небе парят птицы, и ветер шевелит кроны деревьев… 
— Если бы… — она снова почувствовала, как к глазам подступает жгучая влага, — если бы все люди могли видеть то, что видишь ты… Если бы они хоть чуть-чуть были похожи на тебя… Мир был бы другим… Таким, как на твоих картинах. 
Она посмотрела на художницу – высокую фигуру, неподвижно застывшую у окна. О чём она думает? Что видят её лазурные глаза за стеклом? Дженни тоже хотела бы это увидеть. 
— Твои слова… — тихо проговорила Джессика, — То, что ты сказала, когда я рисовала… Что ты хотела сказать? Что они означали? 
Она не обернулась, но Дженни казалось, что в стекле двумя льдинками отражается её холодный взгляд. 
Ей хотелось сделать пару шагов, преодолев короткое расстояние между ними, и крепко обнять художницу, чтобы та поняла всё без слов, не спрашивая. А потом коснуться её бледной шеи, и перебирать губами каждую жемчужину её ожерелья. Наверное — жемчуг должен быть тёплым… 
Но лазурный лёд, который отражался в стекле, не давал ей сдвинуться с места. 
— Не хочешь отвечать?.. 
— Как сохранить то, что тебе дорого? – Дженни прижала ладони к груди, чувствуя, как сердце замирает с каждым словом. 
— Дорогую тебе вещь держи при себе – так ты её не потеряешь, — Джессика прикоснулась к жемчужинам. 
— А если – дорога не вещь? 
— Что – не вещь? 
— Если дорог – человек? 
— Человек!.. – художница усмехнулась, оборачиваясь, — Душа и чувства… — а затем спросила, неожиданно зло, — Ты уверена? 
Дженни вздрогнула, как от удара. Она ещё никогда не видела её такой – губ, сжатых в жесткую линию, напряжённых скул, сведённых бровей над лазурными глазами, в глубине которых вспыхивали и гасли крошечные ледяные искорки. 
— Уверена? –повторила Джессика, делая шаг в её сторону. 
В тот короткий миг, на какую-то секунду, Дженни по-настоящему испугалась её. 
-Я… — сквозь пелену слёз, она бросила взгляд на картину – ту, которая воплощала самые светлые идеалы художницы, которая сейчас внушала ей такой же страх, как обезумевшая толпа демонстрантов там, на Земле… 
— Я уверена! – почти выкрикнула Дженни, чувствуя, как рыдания сдавливают горло и мешают дышать, — она без сил рухнула на колени, — Я уверена, потому что до встречи с тобой я не знала, что всё это существует – та Земля, которая продолжает жить на твоих картинах! Я уверена, потому что только тот, кто обладает душой и чувствами, способен создавать такое! – она заплакала, беззвучно, вздрагивая всем телом. 
Джессика пару секунд стояла над ней, оцепенев, а потом выдохнула сквозь сжатые зубы, опускаясь рядом с Дженни на мягкий ковёр: 
— Прости меня!.. 
Протянула руку, желая коснуться плеча, и тут же одёрнула, — Не плачь… Не плачь, потому что я не могу заплакать вместе с тобой, мне больно от твоих слёз, не плачь… 
Дженни подняла голову и вздрогнула – художница сидела, сжавшись в комок и прижав ладони к лицу. 
Не говоря ни слова, она крепко обняла её, прижавшись к груди, и почувствовала, как Джессика резко вздохнула и замерла на вздохе. 
— Я не хотела ничем обидеть тебя… — прошептала Дженни, чувствуя под ладонями напряжённые, твёрдые мышцы. И – жемчуг – совсем близко, ещё чуть-чуть, и можно коснуться бусин губами, — Мы с тобой по-разному видим действительность. Но это всё не важно. Киборги, люди, искусственный мир созданный киборгами и людьми… Не важно. Когда я встретила тебя, я поняла… реальность – здесь, с тобой. Поэтому я боялась, что как только ты нарисуешь картину, всё закончится. 
Она помолчала, и сделала то, что давно хотела – медленно провела губами по бледной шее, а потом – по жемчужинам. И кожа и жемчуг были тёплыми. 
Джессика запрокинула голову. Лазурные глаза были закрыты. 
— Я боюсь тебя потерять. Как сохранить человека, который дорог тебе? 
— Быть рядом… — тихо ответила художница. 
— А ты? Ты хочешь этого? – Дженни немного отстранилась, положив ладони на её плечи. 
Джессика посмотрела на неё, долго, внимательно, как будто что-то решая и взвешивая. 
— Ответь же! 
Художница улыбнулась – немного горько, немного грустно, и протянув руку, медленно, будто неуверенно, погладила кончиками пальцев по щеке, ещё хранившей следы слез: 
— Да, — сказала она, — я этого хочу. 
И Дженни осталась. С Джессикой, в чудном утраченном мире на её картинах. Всё, что было за пределами – существовало как будто так далеко, и было таким ненастоящим, словно дурной сон. А настоящей была Джессика – улыбающаяся мягкой улыбкой, обнимающая бережно своими ухоженными руками художника, с тёплым жемчугом на бледной шее. И даже если её лазурные глаза оставались по-прежнему холодными, это было уже не важно. Потому что всё в ней любило Дженни. Губы, руки и жемчужины. 
Скрывшись внутри своего мира, они не хотели знать, что происходит вне его стен. 
Они не заметили беды, которая подбиралась всё ближе до тех пор, пока в один миг не разрушила их хрупкое убежище до основания. 

***** 
Тревожиться Дженни начала тогда, когда заметила некоторые перемены в художнице – Джессика всё больше хмурилась, думая о чём-то, долго и неподвижно сидя перед мольбертом, и ни разу не коснувшись кистью холста. Или говорила с кем-то по телефону, скрывшись в дальней комнате. И как можно реже покидала дом. 
— Что происходит? – спрашивала Дженни, грея её руки в своих ладонях, — Что-то изменилось? У нас с тобой? 
Джессика на это улыбалась, обнимала Дженни и отвечала, спрятав лицо в её макушке: 
— Мы с тобой – это то, что не изменится никогда. Всё остальное – сор на поверхности грязной воды. Придёт время – он снова осядет на дне. 
— И всё же… Что-то не так… Ты перестала рисовать… 
Художница лишь крепче сжимала кольцо рук вокруг неё: 
— Иногда снятся те сны, которые хочется не нарисовать, а просто забыть… Но и это всё пройдёт. Я хочу верить. 
Дженни не могла точно припомнить, когда начались эти перемены, но однажды, вернувшись, домой она увидела Джессику сидящую с бледным, осунувшимся лицом перед телевизором – на экране застыли жуткие кадры с места преступления – изувеченное женское тело… 
— Зачем ты это смотришь? – Дженни нажала на пульт. 
— Келли МакКоннэл… — тихо произнесла художница. 
— Ты её знала? 
— Её все знали. Она была последней и единственной певицей кантри в мире… — Джессика растерянно покачала головой. 
Потом художница всё больше стала интересоваться новостями, и судя по тому, что краем глаза успевала заметить Дженни – новости были плохие. 
На Марсе происходило то же, что когда-то на Земле – бунт против киборгов. 
И с каждым днём Джессика становилась всё тише и мрачнее. Беда уже стояла на пороге их маленького светлого мира. Нет, она уже была внутри. 
***** 
Однажды Дженни проснулась среди ночи от тревожного чувства, просочившегося сквозь её неглубокий сон. Джессики рядом не было. Возможно, она в мастерской – устало подумала Дженни, или, что ещё вероятнее – слушает сводки новостей. Беспорядки происходили то там, то тут – по всему городу, оставляя после себя груды обугленного, искорёженного металла. Полиция делала всё возможное… но никогда не успевала вовремя. Кого-то арестовывали, но всё повторялось заново. Снова, в другом месте – плавились в огне изломанные куклы. 
Дженни вздохнула, вставая с постели и накидывая лёгкий халат поверх ночной сорочки. 
Определённо Джессика помешалась уже на этих киборгах, раз не спит ночами. Дженни тоже было неспокойно, но людей демонстранты не трогали. Тем более – в этом участке города, где проживали очень состоятельные люди. Почему Джессика так боится? 
Дженни заглянула на кухню, прошла через гостиную, ещё несколько комнат, пока не оказалась перед мастерской, из-под неплотно закрытой двери которой пробивалась узкая полоска света, и доносился невнятный, торопливый голос художницы. 
Разговаривает с кем-то? Ночью? 
Дженни подошла ближе и осторожно толкнула дверь, заставив ту приоткрыться пошире. 
Джессика стояла у окна, напротив входа и диктовала сообщение на коммуникатор: 
— … череда убийств – не случайность. Погромы на улицах – это отвлекающий манёвр. Их настоящая цель – третий тип. У них есть информация о каждой из нас. Армитаж… Я пытаюсь связаться с тобой уже несколько дней. Надеюсь, это сообщение дойдёт до тебя. Данные о тех, кто ещё жив. Может быть, ты успеешь их спасти… Пожалуйста, ответь мне. 
Услышав скрип за своей спиной, Джессика даже не обернулась: 
— Ты всё слышала?.. 
— Достаточно… — Дженни потрясённо застыла на пороге. 
— Хорошо… — художница опустила занавеску и повернулась к ней. Уставшее лицо, тёмные круги под лазурными яркими глазами. 
— Почему… 
— Не сказала тебе? – Джессика усмехнулась, — Я хотела, в тот день, когда закончила картину, помнишь? Но ты вовремя завела разговор о своей нелюбви к киборгам – и я передумала. Иначе – как бы ты поступила? А потом – уже не было смысла что-то говорить. Ты ни за что бы не догадалась, кто я. Ведь не догадывалась? 
— Глаза… — тихо проговорила Дженни, и вдруг улыбнулась, — я всегда думала, какие у тебя удивительно красивые, но вместе с тем – всегда холодные глаза. Ты улыбалась, а они – нет… 
Джессика удивлённо вскинула брови, а потом кивнула, соглашаясь: 
— Да, действительно… С глазами – не так просто. Можно создать точную копию человеческих глаз, но всё равно, они будут отличаться от оригинала… Что-то есть такое, что невозможно передать. Что это? Может быть, душа? – художница подошла к ней вплотную и взяв за подбородок, заставила посмотреть себе в лицо, — Говорят, что глаза – зеркало души. Ты видишь душу в моих глазах? Или, всё же, ты права была тогда, когда сказала – нет у нас ни чувств, ни души. 
— Прекрати… — Дженни оттолкнула её руку, — Чего ты добиваешься? 
Джессика поникла: 
— Хочу понять, кого ты видишь во мне теперь, когда знаешь… 
— Я вижу, что ты становишься грубой, когда пытаешься скрыть свой страх! 
Художница устало провела ладонью по лицу и вздохнула: 
— По-крайней мере, в страхе ты мне не отказываешь. А это – очень человеческая эмоция. 
— А ты очень хочешь быть похожей на человека, не так ли? – в голосе Дженни зазвучали язвительные нотки. 
— Я ведь тебе уже однажды говорила – каждая копия стремится быть максимально схожей со своим оригиналом. 
— Схожей с оригиналом? Путём копирования? 
— Ты о чём? – Джессика прищурилась. 
— Из того, что я услышала… 
— Подслушала, — поправила художница. 
-… есть и другие, такие же, как ты? 
— Третий тип? И что? 
— Вы все имеете способность настолько реалистично копировать человеческие эмоции? Вы так учитесь? Познаёте мир? И делаете себя максимально схожими с оригиналом? – Дженни встала напротив неё, сложив руки на груди, и с вызовом посмотрела в лазурные глаза. 
— Ты что пытаешься сказать? Я не понимаю, — Джессика нахмурилась. 
— Я говорю, — Дженни сделала вздох, сдерживаясь, — Я говорю о твоём отношении. Это имитация? Всё, что было – это всего лишь имитация? Тебе это было нужно, чтобы почувствовать себя человеком? Это часть твоей программы? 
В следующую секунду, она тихонько вскрикнула, когда художница с силой прижала её к стене: 
— Как ты смеешь!.. – тихим от сдерживаемой ярости голосом прошипела Джессика, — Как смеешь говорить со мной так, называя мои чувства к тебе – имитацией! 
— Я… 
— Замолчи! Я скрыла от тебя то, что я… — она на секунду запнулась, — что я не человек, но это была моя единственная ложь! Нет во мне никакой программы, которая диктовала бы мне – что делать. Я сама чувствую, сама принимаю решения, и сама выбираю, кого мне любить! Вот за это вы нас и ненавидите. Потому что мы не куклы, которых бы вы, люди, дёргали за ниточки! Вам невыносима сама мысль, что копия – превзошла свой оригинал, тогда как сами вы на это – не способны! 
— Создавая нас, Асакуса допустил лишь одну ошибку, — с горечью произнесла художница, отпуская Дженни, — он не дал нам возможности защитить себя… 
Она подошла к окну, и коснувшись лбом прохладного стекла тихо проговорила: 
— Когда я встретила тебя, я поняла, что такое настоящее вдохновение… А ты говоришь – имитация… 
— Глупая… — она почувствовала, как руки Дженни обнимают её за плечи… — Ты была права, когда говорила, что люди усложняют простые вещи. Я действительно всё усложняю, но… Я хочу сказать, что для меня не важно – принадлежишь ли ты к третьему типу киборгов, да хоть к устаревшей модели пылесоса… 
— Вот, спасибо… — буркнула Джессика, но не смогла сдержать беглой улыбки. 
-… для меня – ты – это просто ты. И никто другой. Но сама мысль о том, что твои чувства могли быть ненастоящими… Я бы сама пустила тебя на запчасти. Прости, что сомневалась, — Дженни прижалась лицом к её спине. 
Художница усмехнулась: 
— Не так уж много во мне запчастей. В некоторых людях различных имплантатов больше, чем в киборгах. Потому что органика стоит дороже. Как и всё настоящее. 
— Ты у меня настоящая. Ты для меня то, что бесценно. 
— Спасибо тебе… — Джессика крепко сжала её ладонь в своих немного дрожащих пальцах. 

***** 
А вскоре их крохотного светлого мира не стало… 
Они ворвались ночью – сколько их всего было – Дженни так и не смогла понять. Возможно, остальные окружили дом, чтобы не дать им сбежать. 
Но бежать было и некуда. 
Ей казалось, что по комнатам растекается туча саранчи – они срывали со стен картины – Её живые полотна! Ломали мебель, с размаху опуская ноги на изящные антикварные копии. Брызгами рассыпались хрустальные и керамические вазы – в них Джессика ставила живые цветы. Бесчисленные флакончики из тонкого стекла хрустели под их ботинками – роза, хвоя, жасмин, апельсинные цветы – Её коллекция эфирных масел. Бережно расставленные книги – собранные Ею из разных времён – оседали на полу бумажной трухой. 
Сама Джессика была спокойна, только вздрагивала, когда слышала очередной звон или грохот того, что было ей так дорого, и теперь превращалось в пыль. 
— Не трогайте её, она же человек. 
До этого она молчала, с той минуты, как они ворвались в её дом. 
Художница увидела, что двое из них тащили вниз по лестнице упирающуюся Дженни. Пока они выламывали дверь, Джессика успела сделать две вещи: спрятать Дженни, и позвонить в полицию. Сейчас она ясно видела – Дженни нашли, а полиция, даже если и приедет – то будет уже слишком поздно. Если вообще приедет… Армитаж так и не ответила. 
— Заткнись! – один из тех, кто караулил её, пока остальные крушили её дом, несильно, и почти не больно ткнул металлическим штырём в бок. 
Это даже не начало, а так, напоминание о том, что скоро всё начнётся. 
Джессика знала, как выглядели тела киборгов, после того, как люди заканчивали свою «зачистку», и устало думала о том, чтобы они закончили поскорее. 
Но Дженни… 
Дженни что-то сказала одному из тех, кто вёл её, или оказывала слишком активное сопротивление – Джессике сидящей на полу было плохо видно, а от грохота стоящего вокруг не было возможности что-то расслышать, но она чётко увидела, как голова девушки откинулась назад от удара по лицу. 
— Я же сказала – она человек… 
Дженни всхлипнула, прижимая ладонь к горящей щеке. 
— Дрянь такая! Я тебе покусаюсь, все зубы вышибу! – он тряс рукой, а другую снова занёс для удара. 
Девушка сжалась, зажмурившись, но тут поняла, что её больше никто не держит – один из них лежал в противоположном углу холла, а тот, что ударил – хрипел, вжимаемый Джессикой в стену. Без слов она сдавливала пальцы – ухоженные пальцы художника, будто созданные для того, чтобы держать кисть и любить – на его горле. Всего несколько секунд, пока не хрустнули позвонки, и он, скривив рот в бесформенной гримасе, не сполз на пол. 
— Джессика… — прошептала Дженни. 
Художница бросила на неё быстрый взгляд – лазурные глаза, в которых вспыхивали крошечные ледяные искорки, были широко раскрыты. 
В наступившей тишине раздались одиночные аплодисменты: 
— Это что-то новенькое. Я действительно, действительно удивлён, — среди тех, кто их окружил, появился новый человек, а может, он с самого начала был здесь. 
— Дан Клод… 
Он был высок, худощав, беловолосый, с почти такими же холодными глазами, как у Джессики. Но в её глазах не было такой нечеловеческой жестокости. 
— Джессика… — Дженни прижималась к ней, со страхом оглядывая всех этих людей. Людей? Грязные, с испитыми лицами, воняющие, словно сточная канава… Людей? 
— И что же мне с тобой, такой удивительной, сделать? М? У тебя есть предложения? – он широко улыбнулся, приложив ладонь к уху, словно действительно ждал от неё ответа. 
— Не трогайте девушку. 
— О! Девушку… — он сделал удивлённое лицо, как будто только сейчас заметил Дженни за её спиной. 
— Хм… Дай-ка подумать… — Дан Клод потёр подбородок, переводя взгляд от одной к другой, — Придумал! – он щёлкнул пальцами, и подмигнул им обеим. 
— Сделаем вот как, чтобы мы все получили удовольствие от нашей встречи… Как ты наверняка и сама уже догадалась – цель нашего дружеского визита в твой милый и уютный дом – это избавление нашего всеми любимого Марса – от ещё одного вонючего киборга, и этим киборгом… — он изобразил руками барабанную дробь и ткнув пальцем в сторону безмолвно застывшей Джессики, провопил, — … оказалась ты-ы-ы!! 
Свора за его спиной захохотала, но тут же утихла по взмаху его руки. 
— Что это означает? Ну? – Дан Клод вытянул вперёд кулак, словно сжимая в нём импровизированный микрофон, — Тебя снимают в прямом эфире, зрители ждут ответа! И лучше бы тебе не заставлять их ждать. 
Снова кто-то гоготнул, но на него зашикали. Все они наслаждались этой забавной сценой, как прелюдией к чему-то другому, ещё более забавному. 
— Ладно, — Дан Клод опустил «микрофон», — помощь зала. Зал! 
— Ты сдохнешь, чёртова кукла! — раздались нестройные крики. 
— Увы, — он развёл руками, — ответ правильный. Ты действительно сдохнешь, в любом случае, без вариантов… Но! – Дан Клод заговорщицки подмигнул, — Так как ты немного отличаешься от остальных поделок Асакусы, я предлагаю тебе на выбор два варианта. Но в любом из двух – ты всё равно сдохнешь, помни об этом. Вопрос только – как именно. 
— Итак, — он поднял вверх указательный палец, — вариант номер один: я убиваю тебя быстро, всего одним выстрелом в твой киборгский мозг. Плюс для тебя – не будешь мучиться. Но! – он посмотрел на Дженни так, что она вся похолодела, — но после того, как ты умрёшь, этой очаровательной леди за твоей спиной придётся несладко. 
Дан Клод обвёл рукой свою свору: 
— Вот сколько их здесь есть – пройдёт через каждого. Вы не против, надеюсь? – спросил он, обращаясь к «зрителям». 
Ответом послужил рёв одобрения. 
— Вот и славно, а вы? — он посмотрел на Дженни. 
Та в ответ вжалась в Джессику, желая спрятаться от этого безумного, жестокого, взгляда. 
Дан Клод коротко вздохнул: 
— Вижу, что леди не вполне одобряет данный вариант, и потому спешу озвучить второй! – он вскинул вверх два пальца. 
— Девушка остаётся в полной неприкосновенности – я даже готов потом лично посчитать каждый волосок на её голове, чтобы убедиться, что всё на месте… А вот ты… — рот его растянулся в жуткой пародии на улыбку, — Раз ты такая активная, что смогла свалить двух моих славных ребят – вот и покажешь нам этот фокус ещё раз. Мне просто любопытно. Никогда не видел кукол Асакуры в действии – приходилось кончать с ними скучно и по-быстрому. А я люблю получать от работы удовольствие. 
— Итак! – Дан Клод хлопнул в ладоши, — Выбор за тобой. Или ты умираешь быстро, или она, пока будет лежать на спине – сто раз пожелает умереть, потому что должен признать, эти ребята совершенно не умеют обращаться с леди. Привыкли к киборгам. А у них – как разнесёшь, так и запаяешь. 
Орава загоготала. 
— Тише, друзья мои, это вопрос на миллион, вы не должны давать подсказки… Ну? 
— Отпусти её сейчас. Я останусь. Делайте, что хотите, — голос Джессики был бесконечно уставшим. 
Дан Клод смотрел на неё с пару секунд, а потом расхохотался: 
— Очевидно, у тебя где-то программный сбой. Но это было смешно, да… Ты в любом случае останешься, и мы в любом случае сделаем, что захотим. Уже бы делали, но у меня сегодня действительно хорошее настроение. А если ты мне его испортишь!.. Выбирай, – он достал оружие и красная точка резко обозначилась в центре бледного лба. 
— Второе. 
— Джессика! 
— Браво! – Дан Клод зааплодировал, — Может, это и не самый правильный ответ, но зато шоу продолжается! А это самое главное. 
Он принялся распоряжаться: 
— Леди, попрошу вас пройти на своё зрительское место. Мягкая зона, прохладительные напитки и поп-корн от заведения. К тому же – прекрасный вид и из окна не дует, — он шутливо поклонился Дженни, кивнув одному из своих людей, — сопроводи леди вон в тот уютный уголок, руками не лапай, и следи, чтобы она не отворачивалась. 
— Джессика! – Дженни вцепилась в её руку, когда провожатый дёрнул её к себе. 
— Сиди тихо и не зли их. Это быстро закончится. Прости… 
— Джессика! – когда девушку уволокли на отведённое ей место, Дан Клод поманил пальцем художницу, — Ну, теперь твой выход. Прошу! 
Она медленно подошла к своре, и они окружили её кольцом, разглядывая, посмеиваясь, делясь своими планами относительно дальнейшего. Джессика была спокойна, только сжимала кулаки, чтобы никто не увидел, как дрожат её руки… 
— Только, чур – быстро не умирать! Так будет не интересно. А ведь мы же хотели, чтобы было весело, не так ли? 
Джессика повернулась к Дан Клоду и пристально посмотрев ему в глаза, сказала: 
— Глядя на всех вас, я поняла, для чего Асакура создал третий тип. Он боялся, что человечество окончательно потеряет своё лицо. Он боялся, что у человечества будет ТВОЁ лицо, и тогда будущее для людей – будет утрачено. 
Он улыбнулся, без шутовства, холодной бесстрастной улыбкой. Он знал, что всё равно никто ничего не поймёт. Понять уже было невозможно. Дан Клод наклонился к Джессике и шепнул, касаясь тонкими бесцветными губами её уха: 
— Только ты одного не поняла – МЫ – это и есть всё человечество… Уже не копия его, а сам оригинал. 
Джессика не успела заметить, как ей нанесли первый удар. 
«Вот и началось» — успела подумать она, падая на колени. 
***** 
Со своего места Дженни видела, как один из них ударил её – тонким металлическим прутом – по спине, сзади, и как Джессика рухнула на пол, на истоптанный их ногами ковёр. 
Видела, как тут же чья-то рука схватила её за ворот рубашки, и резко потянула вверх, заставляя встать, и ещё – как рвётся жемчужное ожерелье… Нежные, молочного цвета жемчужины брызнули с шеи художницы во все стороны. Жемчужины, которые были ей очень дороги, потому что их привезли с Земли… 
Как Джессика, словно забывшись, наклоняется за ними, и тут же колено врезается в её лицо. 
Теперь на грязном ковре перемешалось белое и красное. Жемчужины её ожерелья, и алые капли, падающие с разбитого лица. Дженни казалось, что она слышала, как хрустнула сломанная переносица Джессики, и как похрустывают бусины под чужими ботинками, обращаясь в пыль. 
Всё, что художница бережно собирала в течении своей жизни – всё красивое, хрупкое, нежное – всё было вытоптано их ногами. 
А теперь и сама она, уже не способная подняться на ноги, и только вздрагивающая, когда снова и снова что-то заставляло взрываться болью рёбра, наверняка уже сломанные в крошку, грудь, которая сплошным кровоподтёком выделялась на фоне изорванной в клочья, когда то белой, рубашки, и лицо, на котором временами вспыхивали лазурные глаза, уже начавшие подёргиваться мутной плёнкой. Теперь и сама она превращалась в пыль. 
Дженни не слышала, чтобы Джессика кричала, возможно потому, что в ушах стоял свой собственный крик, каждый раз, когда тяжёлый ботинок с размаху опускался на совершенное своими формами и линиями тело, ломая, сминая и кроша то, что было Дженни бесконечно дорого, она чувствовала, что этот удар отражается в её собственном сердце. 
Тот, кого приставил к ней Дан Клод, не давал ей отворачиваться, фиксируя положение головы с помощью зажатых в кулаке волос. А когда Дженни пыталась закрыть глаза, несильно хлопал по щеке, приговаривая, — Жалко? Куклу эту жалко? Потом посмотришь на куклу, что от неё останется. 
Но в тот миг, когда помутневшая, но всё ещё – лазурная, сфера вытекла от удара металлического прута, оставив после себя зияющий провал, Дженни потеряла сознание, задохнувшись собственным криком. 
***** 
— Ну что, вы с этим закончили? Пора уходить. 
— Да фиг знает, кажется, оно ещё хрипит… — свора, уже ничего не делая, и устав от сделанного, расступилась, пропуская Дан Клода на забрызганный кровью, истоптанный ковёр. 
«Оно» — неподвижно и неуклюже, словно сломанная кукла, лежала на ковре. 
Он улыбнулся, присаживаясь на корточки. Она нравилась ему такой, определённо… Короткие, белые когда-то волосы, теперь слиплись на голове в бурый колтун. Она была голой до пояса, и он видел на её разбитой, почти раздавленной груди чёткие отпечатки подошв. 
Да, она определённо нравилась ему такой. 
— Бай-бай, красавица, ты ещё живая? Ты говори, не стесняйся, что не доделали – доделаем, — он потыкал пальцем в прорвавшееся сквозь кожу ребро – неорганическая часть скелета стойко выдержала все удары, и только прогнулась в некоторых местах. 
Она всё ещё оставалась неподвижной. 
— Ну, всё, сворачиваемся, — он поднялся, — где девчонка? 
— Отрубилась. Что с ней делать? 
Он махнул рукой, — Где отрубилась, там и оставьте, а это – он указал на то, что лежало у его ног, — берите с собой, сожжём вместе с остальными. 
И тут она пошевелилась. 
Судорожно дёрнулась неестественно вывернутая, скорее – сломанная, кисть руки, кожа на лбу напряглась, как будто она нахмурилась, а потом распухшее веко уцелевшего глаза дрогнуло и поднялось. Сам глаз уже не был лазурным — грязно-серый, и наверняка, уже ничего не видящий. 
Но к его удивлению, мутный зрачок, обведя пространство вокруг себя, остановился на нём. 
Он оскалился, и снова опустился на корточки: 
— С добрым утром, красавица! Думаешь, тебе приснился кошмар? Но к сожалению, должен тебе сказать, это реальность. 
Мутный глаз продолжал неотрывно смотреть на него, нервируя. 
— Что? Девушка? – он подумал, — Я сегодня действительно в хорошем настроении, иначе мог бы не сдержать своё обещание. Девушка отдыхает. Зрелище с твоим участием, которое мы ей показали, подкосило бедняжке нервы… Так кричала, так кричала. Даже больше, чем ты. 
Глаз пару раз моргнул, и по виску потекла пара капель мутной жидкости. 
— Что это? – он с интересом наклонился поближе, — Слёзы? Ты что, расстроилась от нашего маленького веселья? Да ну, не стоит! Пустяки. Хочешь, принесу тебе зеркало, чтобы подправить макияж? Или натянуть тебе новую кожу? Кстати, ты была молодцом – подыхала очень долго. Парни об тебя все подмётки истоптали. И вот, всё ещё живая… Ну, почти… Говорить-то можешь? 
Он с сомнением посмотрел на свёрнутую набок челюсть, — пожалуй, что нет… 
— И всё же – он вновь оглядел её с ног до головы, — жаль, что Асакуса не может увидеть, что люди сделали с его изделием. Наверное, не узнал бы… 
И тут в груди у неё что-то зашипело, щёлкнуло, и механический голос через помехи и шуршание монотонно произнёс: 
— Вы… не люди… вы – останки… человеческого… 
С исказившимся бешенством лицом, Дан Клод подобрал кем-то брошенный штырь, и не примеряясь, вогнал в ту часть груди, откуда доносился голос. 
Она едва заметно дёрнулась, а потом затихла, уставившись единственным, застывшим глазом на Дан Клода. 

***** 
Огонь потух не так давно. Она кожей чувствовала, что металл ещё тёплый, как будто бы немного жизни сохранилось в изуродованных, изломанных останках. 
— Армитаж? – Росс наконец решился позвать её. Слишком жутко было видеть эти обуглившиеся черепа, так похожие на человеческие, слишком жутко было видеть напарницу, такую же застывшую и безмолвную, как эти черепа. 
— Ты знаешь, что ни одна из них не могла защитить себя? – тихо проговорила Армитаж, не оборачиваясь. 
— Они умирали страшной смертью – за что? – и не могли себя защитить. 
— Какие-то ограничения в программе? – спросил Росс, радуясь уже тому, что она не молчала. 
Армитаж усмехнулась: 
— Какие ограничения действуют в твоей «программе», не позволяющие тебе ударить ребёнка? Или позволяют?.. 
Росс нахмурился: 
— Конечно, нет. Только это не ограничения, а… совокупность морально-нравственных норм. 
— «Морально-нравственных норм» — передразнила Армитаж, — Люди всегда всё усложняют и запутывают. А вещи просты сами по себе. Знаешь, что не даёт тебе поднять руку на ребёнка? 
— Что? 
— Человечность, — просто ответила Армитаж, — А в поколении третьего типа эта человечность была доведена до идеала. Те, кто мучил и убил их – знали, что ни одна не ответит насилием на насилие, даже ради того, чтобы спасти свою жизнь, — она помолчала, и жёстко добавила, — А я, Росс, могу. Значит ли это, что во мне мало человеческого? 
Он вздохнул: 
— Даже в самих людях человеческого почти не осталось. 
— Тогда – как думаешь? На чью сторону я встану – на вашу, людей, которые потеряли своё человеческое, или на сторону киборгов, в которых человечность возведена в абсолют? 
Росс раздумывал, подбирая нужные слова, а затем подошёл к Армитаж, и положив руки на её плечи тихо произнёс: 
— На сторону тех, кого требуется защитить. Не важно – люди, или киборги… Иначе – чем ты будешь лучше их убийц? – он бросил взгляд на обугленные останки. 
Армитаж опустила голову, издав странный звук. Росс так и не понял – усмехнулась она, или всхлипнула. 

***** 
Дженни неподвижно сидела на полу в разгромленной комнате опустошённого дома. 
Экран, чудом уцелевший, равномерно светился нежно-голубым, почти лазурным, цветом. 
Наконец он мигнул пару раз, и на его поверхности быстро напечаталось: 
ЗДРАВСТВУЙ_ДЖЕННИ 
— Здравствуй, Джессика, — она слабо улыбнулась монитору. 
КАК_ТЫ 
— Хорошо… Только… 
ЧТО 
— Я скучаю по тебе… 
Я_ТОЖЕ_СКУЧАЮ_ПО_ТЕБЕ 
— Когда ты вернёшься? Я тебя жду… 
СКУЧАЮ_ПО_ТЕБЕ_ТТТ____БББ 
Экран потух. 
Дженни некоторое время сидела неподвижно, продолжая смотреть в монитор, или куда-то сквозь него. 
Ветер, пробравшийся сквозь дыры в выбитых стёклах, прошёлся волной у её ног, добежал до бесформенной кучи хлама в углу и всколыхнув несколько порванных, выцветших и покрытых грязью холстов – улетел прочь. 
Дженни вытащила левую руку из-под полы халата, сжатую в кулак, и медленно, очень медленно разжала пальцы. Лунный свет осветил то, что лежало на её ладони – четыре идеально гладких, подобранных одна к другой жемчужин, которые тут же засияли молочно-белым светом. 
Это было самое большое сокровище Дженни. Всё, что осталось у неё от того, что когда-то ей было очень дорого. Всё, что осталось у неё от настоящего. Всё, что было для неё бесценно. 

Конец