Многое со временем забудется: лица, разговоры, места, особенно места. Но, наверное, я и после смерти буду помнить крошечную квартирку на Горького, что вы с Алиской в те годы снимали. То еще местечко. Окна с шикарным видом на дворовые мусорные контейнеры, сырость, обои хозяйские зеленые в дурацкий цветочек и рыжие прусаки по углам, которых не брала ни одна отрава. Приглушенный трамвайный грохот с пяти утра до полуночи в качестве бонуса. Чертежи на полу и конспекты по истории за трубой в уборной. Не лучший образ Рая, но для меня убедительней прочих.

Помнишь, милая, эти посиделки с дешевым вином и мечтами о нашем светлом будущем? Вино было мерзким, красило чашки и не водило знакомств с виноградом. Светлое будущее тоже не знало реальности, но оно было мечтой, и ему было простительно.

Мы были совсем юными, глупыми, и поэтому смотрели на трудности свысока. Может быть, в этом и жило наше спасение. Нам нравилось рассуждать о стереотипности этой бренной жизни, чувствовать себя немножечко странными, ну ладно, ладно не немножечко. Мол, а мне и так семнадцать, я и так сумасшедшая.

Мы слушали старую музыку, курили дешевые сигареты и были теми еще философами. Последнее, кстати, не самое лучшее, когда за окном прет апрель, и в форточку врывается воздух, напоеный ароматом цветущих деревьев вперемешку с призрачными феромонами. Мы свысока смотрели на Алиску,которая торопилась к своему Русланчику, красила кукольные синие глаза, укладывала непослушные золотистые локоны. Она швырялась в ответ на наши подколки ватными дисками и, обижено дуя карамельные губки, говорила, что еще посмотрит на нас, как влюбимся. Мы синхронно фыркали и всем своим видом выражали крайнюю степень презрения к влюбленностям. Но обе, глядя ее синее платье, перехваченое на талии пояском, открывавшее изящные ножки и целомудрено и волнующе скрывавшее упругие груди, втайне знали - Русланчику повезло.

Нам не хотелось никуда идти. Мы оставались вдвоем, и что-то неуловимо щелкало в устройстве мира. Я всегда ждала этого щелчка.

У нас была своя атмосфера. Выключался верхний свет, и мы сидели на вытертом коврике, прислонившись спиной к дивану. Убирали к черту чашки и ставили вино между нами, ведь передавая его можно было касаться холодных пальцев, и в этом тоже что-то было.

Туманный свет уличного фонаря почти не рассеивал тьму. Мы слушали. Слушали приглушенную музыку, доносившуюся из старенького радоиприемника, слушали неизбежную пьяную ругань соседей снизу, слушали затихающий стук колес запоздалого последнего трамвая, наши сердца, наше дыхание...

Поцелуи были неловкими, неумелыми, но самыми сладкими. С привкусом алкоголя, легких сигарет и вседозволенности. Мы познавали это искуство с таким рвением, о котором и не помышляли ни одни преподаватели.

Шорохи одежды, шепот, горячие касания. Мы так доверчиво отдавали себя друг другу, так искренне упивались нашей свободой, так нежно, трогательно и в то же время бесстыдно любили! Я хорошо помню это ощущение целой вселенной в моих ладонях. Ощущение большого теплого светящегося шара в моих руках, оно было со мной всегда, оно было счастьем.

Потом мы тщательно убирали все следы. Уже при свете, хохоча, дразня друг друга, опять целуя...

А ветерок гнал в форточку аромат цветов и нашей первой весны.

Я буду помнить ее всегда. А ты?

Конец