Из-за тонкой двери доносится шум воды.

Ничего кроме этого шума не слышно: в этот вечер, уже почти что перешедший в ночь, мне не слышно ни шума радио, что висит на кухонной стене, ни тиканья часов, да и много еще чего не слышно. Передают погоду, последние новости, в которых я не разбираюсь, а на часах вроде десять, а может и меньше — рано, рано, дайте еще времени — но это сейчас бессмысленно. Смысл в том, что шумит вода, смысл в том, что я просто жду своей очереди в душ, зачем-то сидя под дверью, когда можно было бы заняться чем-нибудь другим, да только делать совершенно нечего.

В коридоре темно. Темноту создают закрытые двери, плащи на вешалке и звук воды. От темноты у меня всегда теряется ощущение реальности. Ведь неважен сейчас коридор, как неважны время и мысли, что проносятся вихрем у меня в голове, оставляя за собой следы жалких слов, которые не смогут даже прозвучать — что тут говорить про что-то большее? Мне уже кажется, что реальность там — за дверью. За дверью светло: светлый кафель, горячий пар, скомканная одежда, сваленная на стиральную машину. И ты – куда же без тебя; без тебя не было бы ни душа, ни темноты коридора, ни моих мыслей, и даже реальности, наверное, тоже бы не было.

Реальность — это ты. Реальность — это шум капель воды, стекающих по твоей коже, по твоим волосам, которые я так люблю. А вовсе не коридор, и не радио, и не десять часов вечера, и уж тем более не темнота коридора.

Послушай, я так не выдержу. Я тоже хочу существовать.

Тишину разрывает стук в дверь, достаточно громкий, чтобы перекричать шум воды. И он стихает; я слышу шаги, скрип полотенца (оно всегда скрипит, словно не любит, когда его снимают с сушилки). Ты сейчас откроешь мне, а я даже не придумала, что сказать. Зачем, зачем потревожила, побеспокоила, прервала — и не скажешь же: «Потому что я тебя люблю?»

Ты это и так знаешь.

Ибо сама мне говорила такое, может быть, другими словами, но какое значение имеют слова, если реальность сейчас — это шум воды?

Дверь открывается, выпуская свет из ванной, а он мигом растворяет темноту коридора. Ты стоишь передо мной. По волосам стекает вода, оставляет темные пятнышки на пушистом полотенце, кожа раскраснелась от пара, а губы почему-то побледнели. Вот такая нелогичность, хотя какая в такой ситуации?

— Что такое? — спрашиваешь ты.

А я не знаю, что ответить. Соврать что-то нелепое, отвлечь, извиниться…

— Я… У тебя телефон звонил.

Ты смотришь мне в глаза, и я не могу понять, что в них: насмешка, понимание или даже легкая грусть — а потом становится неважно. Потому что срываюсь.

Падает на пол полотенце. Оно на меня уже, наверное, совсем обиделось.

Первое мгновение ты шумно вздыхаешь, как бы выговаривая без слов: «Ну вот, ты опять!», но потом соглашаешься. Да, опять, ты разве против? Я могу что-нибудь сказать: заскучала, заждалась, затревожилась…

У тебя очень мягкие губы. Теплые и приятные, не искусанные, как у меня. Ты хватаешь меня за плечи, когда я провожу по нижней губе кончиком языка, и ногой захлопываешь дверь. Оставляешь нас в этой реальности, где много света, горячего пара, и, самое главное, где есть ты.

Из-за геля для душа ты пахнешь жасмином.

Я и не замечаю, как ты стягиваешь с меня рубашку, не расстегивая пуговиц, через голову. Быстрее, быстрее, словно боишься, что я опять уйду в коридор. Боже, родная, куда ты торопишься? Это я тороплюсь, не могу дождаться очереди в душ, но ты-то?

Оглядываюсь и вижу, что одежда теперь на полу вместе с полотенцем. Твоя на стиральной машине, ты тогда ведь не торопилась. В ванной много пара. Капли на зеркале, шампуни на полочке, светлый зеленый кафель и вода, капающая из плохо закрытого душа. Падают, летят, стучат об ванну, и все это окончательно втягивает меня в эту действительность, где есть ты и шум капель.

Ты задергиваешь шторку, чтобы вода не попала на пол и чтобы остаться совсем вдвоем. Всегда понимаешь меня, чего я хочу, чего ты сама в глубине души желаешь — знаешь, все знаешь. Будто бы случайно поворачиваешься спиной (я воду включить повернулась, мне холодно, без воды не то). Дразнишь, а я опять не выдерживаю.

Прикасаться к твоей спине. Целовать плечи, потом ниже, добираясь до местечка между лопатками — Бог знает, почему именно так. Может, это фетиш, может, безумие, а может, мне просто нравится твоя спина. Просто и понятно, без лишних слов и мыслей: острое плечико, нежная теплая кожа и маленькая родинка чуть пониже шеи.

На голову падает теплая вода. Я от неожиданности фыркаю, как недовольный котейка, а ты смеешься. Над ситуацией, над моими возмущениями — вот так всегда, я от тебя с ума схожу, а ты смеешься.

Разворачиваешься ко мне и улыбаешься снова, тепло и искренне, но в то же время будто говоря: «Ах ты!», но во взгляде только смех, там нет никакого упрека. Я делаю полшага назад, чтобы рассмотреть тебя получше. Знаю каждую черточку тела, а все равно люблю разглядывать — это как перечитывать понравившееся место в старой книге, которую знаешь уже целиком наизусть.

По плечам спадают темные волосы, прилипают к мокрой коже. Ты откидываешь их на спину, позволяя мне лишний раз полюбоваться, и я вижу у тебя на груди две тонкие царапины, как от кошачьих когтей. А я и не заметила их раньше, как пропустила — совсем тогда из реальности выпала.

Теперь реальность со мной. Во мне, вокруг меня, и эта вода, согревающая душу…

Ты кладешь мне руки на плечи, когда я снова целую тебя в губы. Ненадолго — в губы еще успею, для этого не надо сидеть в темном коридоре и ждать, пока откроется дверь. На одно мгновение, может на две или три, но не больше. Ниже, ниже, добираясь до ключиц и до тех треклятых царапин, которые сбивают меня с толку. Всего две: тонкие, короткие, ниже ключиц, но выше груди, слишком маленькой, чтобы покорять мужчин и позволять носить глубокое декольте, а надо ли? Провожу по ним кончиком языка, мысленно оправдываясь, что хочу залечить эти бреши действительности, а ты только вздыхаешь. Ты не знаешь, что за сумбур творится сейчас в моей голове.

И не знай. Тебе не нужно. Сейчас этого нет — оно там, далеко, за пределами нужности.

Ты притягиваешь меня к себе, уцепившись мне за спину, сначала ладонями, потом кончиками пальцев, как я люблю. Просишь не медлить уже. Опять торопишься, или просто жарко из-за слишком горячей воды. Мне сейчас кажется (я в этом даже уверена), что ты — твое тело — холоднее этих обжигающих капель, хоть ты и разгорячилось, кожа покраснела. Ты такая красивая сейчас, и эти темные волосы, налипшие на спину…

Слышу, как ты снова вздыхаешь, словно говоря: «Ну что же, что же ты медлишь?» А потом сама целуешь меня в губы. Я к этому чувству, наверное, никогда не привыкну. Ни к чувствам, ни к движениям, ни к осторожным укусам, таким милым, смешным и робким, будто боишься, что я тебя оттолкну. Оттолкнуть тебя — да никогда, что ты, не смогу ведь.

Я веду рукой ниже. По груди, по животу, добираясь до бедер, и ты, не разрывая поцелуя, тихо стонешь. Очень мило и как-то совершенно не пошло.

Ты отстраняешься, только когда я проникаю в тебя одним пальцем — такая, казалось бы мелочь для подобных занятий — а ты вскрикиваешь, словно я проткнула тебя иглой. До сердца, а может и до горла, чтобы не позволить дышать.

А ты на самом деле холоднее, чем вода. Вода, пар, капли на зеркале — это лишь окутывает, это вокруг, это создает реальность, в которой главное — ты. И твои стоны, становящиеся похожими на всхлипы, когда я добавляю второй палец, и третий снаружи, как ты любишь, но никогда не говоришь.

Чуть быстрее, чуть глубже, не срываясь на страсть, но оставляя невообразимую нежность. Вода заливает мне глаза, не давая ничего видеть, а мне и не нужно. Я просто утыкаюсь в твое плечо лицом, двигая рукой все уверенней, чувствуя, как твои пальцы впиваются мне в спину.

Пальцы замыкают контуры реальности.

Реальности, где есть я, ты и капли горячей воды, стекающей по покрасневшей коже. И безумный хаос чувств.

Ты дергаешься в моих руках, вскрикиваешь как-то жалобно, сжимаешь меня в объятиях, отчего мне совсем жарко становится. А потом расслабляешься и нежно целуешь в мочку уха. Я усмехаюсь, отпуская тебя, поднимаю, наконец, голову с твоего плеча. И только тут понимаю, что у меня размазалась тушь, и выгляжу я, наверное, как кикимора.

Контуры реальности расширяются, и я снова вижу шампуни на полочке, занавеску от капель, светлый кафель — все, как раньше. Ты последний раз ополаскиваешься и вылезаешь наружу, ступая босыми ногами по полу, оставляешь смешные мокрые следы.

Я на тебя не смотрю сейчас. Вытирайся, потом подожди меня на кухне, я скоро. Дождалась очереди в душ, как хотела.

Хлопает дверь. Без тебя в душе тоскливо и пусто, потому я стараюсь побыстрее. Сейчас, как никогда раньше до этого, не хочется побыть одной. Я даже этому удивляюсь, но не слишком. Сил нет.

Когда я выхожу, наспех одевшись, вижу, что уже совсем стемнело. В коридоре плащи на вешалке слились со стеной, и на кухне света всего ничего. Торшер да огонек газовой плиты. Ты стоишь, завернувшись в полотенце, и варишь кофе. Очень тихо: тикают часы и фыркает пламя. Хорошо, что ты радио выключила.

Твоя одежда валяется теперь на диванчике, что стоит возле маленького низкого стола.

— Скажи, бесстыдница, — смеешься ты, — а почему телефон?

— Телефон?

— Да, ты сказала, что у меня телефон звонил, когда я тебе открыла. Я же при тебе достала его из сумки и еще фыркала, что опять разрядился. Не умеешь ты врать.

Я опускаю голову, делая вид, что разглядываю пол. И вру, и пристаю, и в душ не даю сходить спокойно. Раньше было слишком много чувств, тоски, а теперь становится стыдно.

— А что мне надо было сказать? Не скажешь же: «Потому что я тебя люблю?»

Ты снова смеешься и снимаешь кофе с плиты. Приглашаешь сесть на диван, как всегда по вечерам. И словно говоря мне то же самое, может быть только другими словами, но какое значение имеют слова, если реальность сейчас — это запах кофе, свет торшера, и то, что мы сидим на диване рядышком?

Реальность — это твой смех, кофе и вечер.

Реальность — это ты.

Конец