Любовь к другим начинается с любви к себе. Так говорил кто-то мудрый и наивный. В свои тринадцать я не умела любить никого кроме себя, и мать подарила мне крошечную канарейку с желтыми перышками на брюшке, чтобы я научилась заботиться о ближнем своем. Когда спустя три дня она закапывала птичку под нашими серыми окнами, она сказала мне, что бог накажет жестокую девочку за ее каменное сердце. Я сейчас почти верю ей.
Она была права, потому что матери всегда правы. Маме вчера исполнилось восемьдесят три, уже шесть лет она не помнит, что я ее дочь – она, наконец, стала счастливой.
У тебя не было матери, ты рассказывала мне. Отец твой пил, твоя мачеха болела раком, сама ты заканчивала школу на медаль, а в институте была одной из лучших. Ты нарушила правила жанра, я ненавижу тебя. Ты, кстати, одна из немногих, кто заставляет меня ненавидеть по-настоящему. До того, как ты появилась передо мной, мне казалось, что женщины намного лучше мужчин, что любить женщину – есть счастье. Я заплатила за свою оплошность. Благодаря тебе теперь я умею и ошибаться, и ненавидеть. Ты тоже была права.
Я видела этот сон много тысяч раз – он мне не просто снился, я проживала его. Он обязательно должен быть старше и благородная седина слегка касалась моих натянутых пальцев, он приносил мне удовлетворение и получал его от меня, это казалось мне идеальными отношениями. Когда мне исполнилось двадцать пять, он действительно появился, а я, вдохновленная, почти перестала спать, чтобы не видеть старый сон и не разочароваться по-настоящему.
На конференциях и разборах он сидел во главе стола, его костюм стоил как моя квартира, он мог бы быть моим отцом, и я не была бы ранним ребенком. По законам жанра я сталкивалась с ним в лифтах и пустых коридорах. Он кивал на мое робкое «Добрый день!», он не замечал меня, а запах его туалетной воды заставлял мое сердце сжиматься от возбуждения, от похоти, от желания… уснуть. В один из дождливых вечеров, когда я забыла зонт и не решалась покинуть пустой холл, он встретился со мной взглядом, в котором не было ничего кроме дождя и мокрого асфальта. Такое мне никогда не снилось. В салоне автомобиля он спрашивал у меня про мое прошлое, а потом поцеловал меня, поцелуй был мокрым и шершавым, но гормональный фон подвел. Я ведь потеряла девственность намного раньше, в семнадцать, а в двадцать пять испытала свой первый оргазм. В мокрой машине. Прямо посреди дождя. По законам жанра.
У тебя с ним все было по-другому, потому что ты никогда не забывала зонты в дождь. Он заметил тебя гораздо раньше, и ты гораздо добрее меня, ты не пачкаешь чужие машины и не забываешь трусики в карманах пиджака специально. Ты настоящая, цельная – настоящая дура, цельная простушка. Поэтому я ненавижу тебя, и эта ненависть родилась раньше меня.
Когда он приходил ко мне после работы, большой букет в его руках умирал, источая ароматы, осыпая нас обоих острыми капельками воды – он приходил в негодность, пока мы любили друг друга на полу прихожей, на кухонном столе, на моей постели, в ванной и заново, но он все равно приносил мне цветы. Потом я заметила, что на заднем сиденье его машины лежал еще один букет. Такой же умирающий и прекрасный. Тогда я не придала этому значения.
Люди говорили обо мне нехорошо, а я считала их слишком ничтожными для моего великого чувства. Я получала больше них всех вместе взятых. Я переехала в новую квартиру, ближе к его дому. Я готовилась стать матерью его внебрачного ребенка, я была счастлива, да. Если бы он предложил мне стать его женой, это испортило бы романтику, но я бы все равно согласилась. Маме я писала длинные письма, в которых рассказывала ей о себе так много, как никогда раньше. Я не получала на них ответа. Она не узнавала меня. Она по-прежнему была права.
И тут стоит сделать паузу. Тут появляешься ты. И исчезает он. Потому что по закону жанра так положено, пусть все смотрят на твою мелкую, грязную, жалкую душонку.
Голова моя раскалывалась, тошнота подкатывала к горлу – беременность давалась мне тяжело, как впрочем, и сама жизнь двадцатипятилетней давности. Он был счастлив, что станет отцом, он обещал, что ребенок не будет ни в чем нуждаться, он по-прежнему приносил мне цветы и доводил меня до оргазма – чего еще желать? Я жестокая девочка, бог обязательно накажет меня под песни мертвых канареек. Громкий шепот из-за двери застиг меня врасплох. Его жена сидела внизу, ожидая своего супруга, у них сегодня годовщина свадьбы и бла, бла, бла…
Он попросил меня не ходить вниз, потому что сын был ему дороже моего разбитого сердца. Я чувствовала себя оскорбленной, потому что меня выставили дурой, не меньше. Как я могла играть в это счастье, если мне даже в голову не могло прийти, что у него могла бы быть жена?! Старуха с благородными сединами, в норковом манто, чьи узловатые пальцы одинаково щедро наградило и кольцами, и ревматизмом. Спустившись вниз, я смотрела с лифтовой площадки, как он подает тебе, своей жене, руку и ведет к машине. В этой машине я отдалась ему в первый раз, помнится. Я была красива, молода и была лишена принципов. Я была отвратительно и безоговорочно беременна. Счет был ясен всем, кто пришел посмотреть на мою египетскую казнь, но она не состоялась. В ту ночь я несколько раз подумывала оборвать свое существование – я снова была дурой. Тебе, его жене, было двадцать шесть. Ты была красива, молода и принципы твои не бросались в глаза. А то, что ты не могла забеременеть, это слишком даже для жестокого маминого бога.
Первым делом я сменила замок – у него был свой ключ, а я никогда не любила слюнявую канареечную романтику. Потом записалась к гинекологу, у которого успевала на прерывание беременности. Потом сходила в салон, купила себе туфли и испекла шоколадный торт. Потом заполнила резюме в другую фирму. Потом решила найти себе мужчину сразу после аборта. А потом приехал он – и я все забыла.
Он ничего не объяснял, выглядел как-то странно. Он мог поставить меня перед выбором – и я бы проиграла еще и ему. Он мог бы унизить меня, он мог бы принудить меня смириться. Но он молчал. Он был без цветов. И его седина не казалась мне благородной. Ребенок мой первый раз толкнулся, если, конечно, это не был съеденный шоколадный торт. Когда я утром проснулась, чтобы пожарить ему яичницу, я не могла вспомнить, что мне снилось. Потому что проиграла тогда все-таки Ты. Его чемоданы неплохо вписались в мой шкаф, а ты осталась в прошлом.
Ты есть прошлое и не пробуй спорить со мной. Я ведь научилась ненавидеть, помнишь?.. Ты несколько раз звонила ему, но я не знала об этих звонках. Ты несколько раз откладывала процедуру развода, но я не знала о том, что ты так низко пала. Ты была мне противна, не скрою, как противен бывает умирающий соперник для увенчанного лаврами победителя. Жаль только оргазма я больше не получала. И тот старик, что готовился стать отцом моего ребенка, оказалось, никогда не снился мне. И не приснится уже, я это знала.
Тогда снова шел дождь, и ты звонила уже не в первый раз, умоляя его выслушать тебя. Тебе не страшно было просить его, ты все еще любила, ты хотела вернуть себе свое картонное счастье, хотя ты знала, что я никогда не была первой – и никогда не стану последней для него. Даже я это знала, господи. Я навещала маму, ей как-никак восемьдесят три. Он не смог отказать тебе даже из страха потерять меня, хотя куда я могла уйти?.. Его телефон не отвечал, его зонт лежал на самом видном месте, а ты так и не дождалась его. Вашему разводу было полторы недели. До моей свадьбы было пару месяцев. Он в тот день был ничей – и ничьим и остался. На похоронах никто не разговаривал ни с тобой, ни со мной, потому что, естественно, в мокрых дорогах и ночных поездках были виноваты не только метеосводка и, как говорится, судьба. Бог бы понял, о чем я.
Моей беременности было двенадцать недель. Я сразу после похорон шла записываться на аборт. Моя квартира была выставлена на торги. Его завещание было в пользу его старой матери, мне оставалась машина и кое-какие ценные мелочи, тебе оставались свадебные фото и воспоминания. Я полагала, что мы все честно поделили – но ты уже стояла передо мной, и твой заискивающий тон вызывал у меня тошноту. Ты хотела поговорить, потом оказалось, что ты не этого хотела. Единственный раз я послушалась свою старую маму и перестала быть жестокой девочкой. Сейчас я жалею об этом. Канарейки успевают воспользоваться моментом - они слишком мало живут.
А ведь мы с тобой так и не познакомились официально. Тебя сложно назвать красавицей, но ты милая невысокая брюнетка, шоколадные глаза и эти отвратительные красные пятна от истерик. Я не позволяла себе плакать с тринадцати лет. У меня небольшой живот и ярко алые губы. Моя тушь стоила много-много букетов цветов. Я уже носила обручальное кольцо, но тогда это не было бахвальством – забыла снять и вернуть в магазин. Я была уверена, что тот, кто мне снится в пути – а твою историю мне еще предстояло узнать. Вечером я ее уже знала, а ты ревела у меня на кухне, хотя это и не по закону жанра.
В чем-то мы были схожи – ты тоже начинала с греха, а до тебя у него была приличная пожилая супруга, у которой и манто, и кольца, и ревматизм… Она называла тебя шлюхой, мне повезло, что я всего лишь номер три. Ты выходила замуж после того, как анонимный звонок пообещал тебе скорую смерть. Думаю, поэтому ты и свихнулась в свои двадцать, что спустя шесть лет стала преследовать с благими намерениями ту, которая сделала тебя вдовой и брошенкой. Ты раздражала меня, а прогнать тебя я не могла. Видишь ли, мне тогда тоже было не с кем поговорить.
Девочка моя, ты его любила, диагноз ясен. Ты старше меня на год – и младше на много тысяч историй. Ты начинала с нуля, он был твоей главной победой, если бы не дождь, который дважды ворвался в твою сказку. Я не испытывала стыда перед тобой, ты испытывала благоговение перед моим животом. Ты пила горячий сладкий кофе, потому что я не любила истерик. Я планировала дозвониться до врача и записаться на завтра. Мы отлично понимали друг друга, а я еще не умела ненавидеть. И вообще это было забавно. Не такая уж я и жестокая.
Утром ты ушла, чтобы вернуться вечером. С тортом и свадебным альбомом. Завтра ты решила показать мне его личные вещи. Послезавтра нашла его запасные ключи. А потом уже и причина не требовалась, лживая сука. Ты приходила снова и снова, заставляя меня отменять аборт и терять драгоценное время, которое я могла потратить на поиски новой работы. Я начинала ненавидеть тебя. Но запасной ключ оставался у тебя. Мне было недосуг помнить об этом.
Мы ведь так и не переспали. Я всегда думала, что спать с женщиной так противно. Мне казалось, что это как заниматься пародией на секс с самой собой – те же длинные волосы, те же духи, та же грубая анатомия. Мужчины в моей жизни хотя бы внушали доверие – а ты бы просто шлифовала языком свежие ссадинки на сердце. Ступни у тебя были бы ледяные. Ты говорила бы много лишних слова. Ты бы постоянно фантазировала, что сим подобием на акт любви ты становишься кем-то близким моему сыну. Ты бы несколько раз спрашивала, как со мной это делал твой муж – и пыталась повторить. Иногда я представляю себе, как мы просыпаемся вместе. Это кажется мне забавным. Мне, жестокой девочке, чью канарейку съел соседский кот.
Однажды мы обедали в летнем кафе, и ты облила меня каким-то синтетическим ярким сиропом, прямо на мой большой живот, обтянутый белой майкой. В темном коридоре моего жилья ты задрала мокрую ткань и слизала липкие капельки, не давая мне даже попытаться остановить себя. Моя пощечина оставила на тебе некрасивый след, но той же ночью я увидела старый сон – и Он в нем был женщиной с шоколадными глазами. Ключ так и остался у тебя, а ты переехала ко мне, чтобы позволить мне пасть еще ниже – ну и готовить мне, убираться, возить меня к врачу соответственно.
Я ненавижу тебя, я жестоко ошибалась на свой счет, я все-таки проигравшая дура.
Однажды мне придется отпустить тебя, касаясь холодными пальцами твоих желтых перышек. Шоколадные глаза стали мне дороже всего на свете, но ты не узнаешь об этом. И я не буду плакать. Я не плачу с тринадцати. Вчера я узнала, что у меня будет дочь, и глаза у нее черные, как ночь. В маму.
Мама говорила, что я обязательно научусь ценить и уважать других. Когда моя мама, наконец, вспомнит меня, я расскажу ей о тебе. Моей маме восемьдесят три, пусть порадуется, что ее канареечный бог наказал-таки жестокую девочку.
Она была права, потому что матери всегда правы. Маме вчера исполнилось восемьдесят три, уже шесть лет она не помнит, что я ее дочь – она, наконец, стала счастливой.
У тебя не было матери, ты рассказывала мне. Отец твой пил, твоя мачеха болела раком, сама ты заканчивала школу на медаль, а в институте была одной из лучших. Ты нарушила правила жанра, я ненавижу тебя. Ты, кстати, одна из немногих, кто заставляет меня ненавидеть по-настоящему. До того, как ты появилась передо мной, мне казалось, что женщины намного лучше мужчин, что любить женщину – есть счастье. Я заплатила за свою оплошность. Благодаря тебе теперь я умею и ошибаться, и ненавидеть. Ты тоже была права.
Я видела этот сон много тысяч раз – он мне не просто снился, я проживала его. Он обязательно должен быть старше и благородная седина слегка касалась моих натянутых пальцев, он приносил мне удовлетворение и получал его от меня, это казалось мне идеальными отношениями. Когда мне исполнилось двадцать пять, он действительно появился, а я, вдохновленная, почти перестала спать, чтобы не видеть старый сон и не разочароваться по-настоящему.
На конференциях и разборах он сидел во главе стола, его костюм стоил как моя квартира, он мог бы быть моим отцом, и я не была бы ранним ребенком. По законам жанра я сталкивалась с ним в лифтах и пустых коридорах. Он кивал на мое робкое «Добрый день!», он не замечал меня, а запах его туалетной воды заставлял мое сердце сжиматься от возбуждения, от похоти, от желания… уснуть. В один из дождливых вечеров, когда я забыла зонт и не решалась покинуть пустой холл, он встретился со мной взглядом, в котором не было ничего кроме дождя и мокрого асфальта. Такое мне никогда не снилось. В салоне автомобиля он спрашивал у меня про мое прошлое, а потом поцеловал меня, поцелуй был мокрым и шершавым, но гормональный фон подвел. Я ведь потеряла девственность намного раньше, в семнадцать, а в двадцать пять испытала свой первый оргазм. В мокрой машине. Прямо посреди дождя. По законам жанра.
У тебя с ним все было по-другому, потому что ты никогда не забывала зонты в дождь. Он заметил тебя гораздо раньше, и ты гораздо добрее меня, ты не пачкаешь чужие машины и не забываешь трусики в карманах пиджака специально. Ты настоящая, цельная – настоящая дура, цельная простушка. Поэтому я ненавижу тебя, и эта ненависть родилась раньше меня.
Когда он приходил ко мне после работы, большой букет в его руках умирал, источая ароматы, осыпая нас обоих острыми капельками воды – он приходил в негодность, пока мы любили друг друга на полу прихожей, на кухонном столе, на моей постели, в ванной и заново, но он все равно приносил мне цветы. Потом я заметила, что на заднем сиденье его машины лежал еще один букет. Такой же умирающий и прекрасный. Тогда я не придала этому значения.
Люди говорили обо мне нехорошо, а я считала их слишком ничтожными для моего великого чувства. Я получала больше них всех вместе взятых. Я переехала в новую квартиру, ближе к его дому. Я готовилась стать матерью его внебрачного ребенка, я была счастлива, да. Если бы он предложил мне стать его женой, это испортило бы романтику, но я бы все равно согласилась. Маме я писала длинные письма, в которых рассказывала ей о себе так много, как никогда раньше. Я не получала на них ответа. Она не узнавала меня. Она по-прежнему была права.
И тут стоит сделать паузу. Тут появляешься ты. И исчезает он. Потому что по закону жанра так положено, пусть все смотрят на твою мелкую, грязную, жалкую душонку.
Голова моя раскалывалась, тошнота подкатывала к горлу – беременность давалась мне тяжело, как впрочем, и сама жизнь двадцатипятилетней давности. Он был счастлив, что станет отцом, он обещал, что ребенок не будет ни в чем нуждаться, он по-прежнему приносил мне цветы и доводил меня до оргазма – чего еще желать? Я жестокая девочка, бог обязательно накажет меня под песни мертвых канареек. Громкий шепот из-за двери застиг меня врасплох. Его жена сидела внизу, ожидая своего супруга, у них сегодня годовщина свадьбы и бла, бла, бла…
Он попросил меня не ходить вниз, потому что сын был ему дороже моего разбитого сердца. Я чувствовала себя оскорбленной, потому что меня выставили дурой, не меньше. Как я могла играть в это счастье, если мне даже в голову не могло прийти, что у него могла бы быть жена?! Старуха с благородными сединами, в норковом манто, чьи узловатые пальцы одинаково щедро наградило и кольцами, и ревматизмом. Спустившись вниз, я смотрела с лифтовой площадки, как он подает тебе, своей жене, руку и ведет к машине. В этой машине я отдалась ему в первый раз, помнится. Я была красива, молода и была лишена принципов. Я была отвратительно и безоговорочно беременна. Счет был ясен всем, кто пришел посмотреть на мою египетскую казнь, но она не состоялась. В ту ночь я несколько раз подумывала оборвать свое существование – я снова была дурой. Тебе, его жене, было двадцать шесть. Ты была красива, молода и принципы твои не бросались в глаза. А то, что ты не могла забеременеть, это слишком даже для жестокого маминого бога.
Первым делом я сменила замок – у него был свой ключ, а я никогда не любила слюнявую канареечную романтику. Потом записалась к гинекологу, у которого успевала на прерывание беременности. Потом сходила в салон, купила себе туфли и испекла шоколадный торт. Потом заполнила резюме в другую фирму. Потом решила найти себе мужчину сразу после аборта. А потом приехал он – и я все забыла.
Он ничего не объяснял, выглядел как-то странно. Он мог поставить меня перед выбором – и я бы проиграла еще и ему. Он мог бы унизить меня, он мог бы принудить меня смириться. Но он молчал. Он был без цветов. И его седина не казалась мне благородной. Ребенок мой первый раз толкнулся, если, конечно, это не был съеденный шоколадный торт. Когда я утром проснулась, чтобы пожарить ему яичницу, я не могла вспомнить, что мне снилось. Потому что проиграла тогда все-таки Ты. Его чемоданы неплохо вписались в мой шкаф, а ты осталась в прошлом.
Ты есть прошлое и не пробуй спорить со мной. Я ведь научилась ненавидеть, помнишь?.. Ты несколько раз звонила ему, но я не знала об этих звонках. Ты несколько раз откладывала процедуру развода, но я не знала о том, что ты так низко пала. Ты была мне противна, не скрою, как противен бывает умирающий соперник для увенчанного лаврами победителя. Жаль только оргазма я больше не получала. И тот старик, что готовился стать отцом моего ребенка, оказалось, никогда не снился мне. И не приснится уже, я это знала.
Тогда снова шел дождь, и ты звонила уже не в первый раз, умоляя его выслушать тебя. Тебе не страшно было просить его, ты все еще любила, ты хотела вернуть себе свое картонное счастье, хотя ты знала, что я никогда не была первой – и никогда не стану последней для него. Даже я это знала, господи. Я навещала маму, ей как-никак восемьдесят три. Он не смог отказать тебе даже из страха потерять меня, хотя куда я могла уйти?.. Его телефон не отвечал, его зонт лежал на самом видном месте, а ты так и не дождалась его. Вашему разводу было полторы недели. До моей свадьбы было пару месяцев. Он в тот день был ничей – и ничьим и остался. На похоронах никто не разговаривал ни с тобой, ни со мной, потому что, естественно, в мокрых дорогах и ночных поездках были виноваты не только метеосводка и, как говорится, судьба. Бог бы понял, о чем я.
Моей беременности было двенадцать недель. Я сразу после похорон шла записываться на аборт. Моя квартира была выставлена на торги. Его завещание было в пользу его старой матери, мне оставалась машина и кое-какие ценные мелочи, тебе оставались свадебные фото и воспоминания. Я полагала, что мы все честно поделили – но ты уже стояла передо мной, и твой заискивающий тон вызывал у меня тошноту. Ты хотела поговорить, потом оказалось, что ты не этого хотела. Единственный раз я послушалась свою старую маму и перестала быть жестокой девочкой. Сейчас я жалею об этом. Канарейки успевают воспользоваться моментом - они слишком мало живут.
А ведь мы с тобой так и не познакомились официально. Тебя сложно назвать красавицей, но ты милая невысокая брюнетка, шоколадные глаза и эти отвратительные красные пятна от истерик. Я не позволяла себе плакать с тринадцати лет. У меня небольшой живот и ярко алые губы. Моя тушь стоила много-много букетов цветов. Я уже носила обручальное кольцо, но тогда это не было бахвальством – забыла снять и вернуть в магазин. Я была уверена, что тот, кто мне снится в пути – а твою историю мне еще предстояло узнать. Вечером я ее уже знала, а ты ревела у меня на кухне, хотя это и не по закону жанра.
В чем-то мы были схожи – ты тоже начинала с греха, а до тебя у него была приличная пожилая супруга, у которой и манто, и кольца, и ревматизм… Она называла тебя шлюхой, мне повезло, что я всего лишь номер три. Ты выходила замуж после того, как анонимный звонок пообещал тебе скорую смерть. Думаю, поэтому ты и свихнулась в свои двадцать, что спустя шесть лет стала преследовать с благими намерениями ту, которая сделала тебя вдовой и брошенкой. Ты раздражала меня, а прогнать тебя я не могла. Видишь ли, мне тогда тоже было не с кем поговорить.
Девочка моя, ты его любила, диагноз ясен. Ты старше меня на год – и младше на много тысяч историй. Ты начинала с нуля, он был твоей главной победой, если бы не дождь, который дважды ворвался в твою сказку. Я не испытывала стыда перед тобой, ты испытывала благоговение перед моим животом. Ты пила горячий сладкий кофе, потому что я не любила истерик. Я планировала дозвониться до врача и записаться на завтра. Мы отлично понимали друг друга, а я еще не умела ненавидеть. И вообще это было забавно. Не такая уж я и жестокая.
Утром ты ушла, чтобы вернуться вечером. С тортом и свадебным альбомом. Завтра ты решила показать мне его личные вещи. Послезавтра нашла его запасные ключи. А потом уже и причина не требовалась, лживая сука. Ты приходила снова и снова, заставляя меня отменять аборт и терять драгоценное время, которое я могла потратить на поиски новой работы. Я начинала ненавидеть тебя. Но запасной ключ оставался у тебя. Мне было недосуг помнить об этом.
Мы ведь так и не переспали. Я всегда думала, что спать с женщиной так противно. Мне казалось, что это как заниматься пародией на секс с самой собой – те же длинные волосы, те же духи, та же грубая анатомия. Мужчины в моей жизни хотя бы внушали доверие – а ты бы просто шлифовала языком свежие ссадинки на сердце. Ступни у тебя были бы ледяные. Ты говорила бы много лишних слова. Ты бы постоянно фантазировала, что сим подобием на акт любви ты становишься кем-то близким моему сыну. Ты бы несколько раз спрашивала, как со мной это делал твой муж – и пыталась повторить. Иногда я представляю себе, как мы просыпаемся вместе. Это кажется мне забавным. Мне, жестокой девочке, чью канарейку съел соседский кот.
Однажды мы обедали в летнем кафе, и ты облила меня каким-то синтетическим ярким сиропом, прямо на мой большой живот, обтянутый белой майкой. В темном коридоре моего жилья ты задрала мокрую ткань и слизала липкие капельки, не давая мне даже попытаться остановить себя. Моя пощечина оставила на тебе некрасивый след, но той же ночью я увидела старый сон – и Он в нем был женщиной с шоколадными глазами. Ключ так и остался у тебя, а ты переехала ко мне, чтобы позволить мне пасть еще ниже – ну и готовить мне, убираться, возить меня к врачу соответственно.
Я ненавижу тебя, я жестоко ошибалась на свой счет, я все-таки проигравшая дура.
Однажды мне придется отпустить тебя, касаясь холодными пальцами твоих желтых перышек. Шоколадные глаза стали мне дороже всего на свете, но ты не узнаешь об этом. И я не буду плакать. Я не плачу с тринадцати. Вчера я узнала, что у меня будет дочь, и глаза у нее черные, как ночь. В маму.
Мама говорила, что я обязательно научусь ценить и уважать других. Когда моя мама, наконец, вспомнит меня, я расскажу ей о тебе. Моей маме восемьдесят три, пусть порадуется, что ее канареечный бог наказал-таки жестокую девочку.
Конец
Комментарии
Тяжелый рассказ однако
История очень неоднозначна по впечатлениям, очень нетипичная для большинства фэмслешевых текстов, но одно можно сказать с полной уверенностью - замечательно написанная! Язык Автора очень выразительный. Поэтому, даже несмотря на некоторую вязкость содержания, читается легко и с большим удовольствием, как и полагается для качественного текста.
Мне понравилась эта метафора - канарейки, по отношению к главным героиням. Потому что, действительно - канарейки. Несостоявшиеся бесполезные создания. Их место - в клетке. И повезёт, если хозяин будет к ним заботлив.
Но эти двое - своего "хозяина" - потеряли. И нашли друг в друге подобие любви. Как существа, не способные идти против течения, не имеющие внутреннего стержня, по одиночке они бы не выжили.
Большое спасибо Автору за работу!).
Потрясающе мрачный рассказ. Сам не знаю, почему дочитал его, раза 3 хотелось бросить. Очень тяжело читается, а выразительность языка только усугубляет общий тяжелый, отрицательный эффект. Сюжет вызывает у меня отторжение, жалею, что вообще начал это читать.
Согласна с edider тяжёлый рассказ.
очень понравился рассказ) долго под впечатлением ходила