Вот и всё. 
Вот ты и моя. 
Так просто, верно? 
Певичка ты моя ненаглядная. Птичка певчая, неугомонная. Мало тебе было нашей тёмной комнаты, да? Обязательно надо было лезть на сцену, на утёс над морем бушующих фанатов? Сколько тебе было лет, когда ты подсела на этот страшный наркотик – славу? Кажется, ты начала петь с пятнадцати или с шестнадцати… 
Но всё когда-нибудь прекращается. Кто-нибудь сдёргивает нас с иглы. Врачи, родители, какие-нибудь там наркологи-хренологи. В конце концов, приходит смерть, и вкрадчиво шепчет тебе: «Хва-а-атииит…» Или просто сухо сообщает: «Пора». 
Или же прихожу я. 

А помнишь наш концерт, ну тот, первый?.. Когда мы совершенно случайно: блистающая небольшой, но яркой славой певица и случайно забрёдшая на концерт угрюмая урбан-бродяга – встретились в нашей первой тёмной комнате? Гримёрка, что ли, или костюмерная… Там было много каких-то дурацких картонных коробок, мы их все уронили в порыве страсти. 
И так началось. 

Странный союз. Ты — дочка богатых родителей, которая долгое время была примерной отличницей и думала, что в будущем станешь преподавателем экономики, но затем судьба закинула тебя на сцену, сойти с которой оказалось выше твоих сил. И я – бунтарка против всего мира, наркоторговка и машиноугонщица, обитатель обшарпанных переулков, где сточная вода капает на мокрый асфальт, и совокупляются помойные крысы. 
Невероятно. 

Просто невероятно, как в такой обстановке я сумела сохранить то, что люди теряют в самой рутинной жизни – преданность. Не знаю, как так получилось. Наверное, потому, что у нас очень устоявшийся коллектив. Мы – одна из самых грозных банд – что, думали в городе? Хо! – в стране! А когда ты член такой мощной команды, необходимо умение не только предавать, но и быть верным. 
Да. 

Такое сочетание противоположностей. 
Ты никогда этого не понимала, птичка ты моя пустоголовенькая. Для нас, убийц и бандитов слово чести – не пустой звук. Да, у нас о ней другие понятия и представления, но мы умеем хранить преданность, если поклялись в ней! А вот ты, хорошая дочка двух толстосумов, видно, ничего не смыслила в этом. Не помещались такие сложные вещи в твоей хорошенькой головке. Вот и вышло то, что вышло. 

Всё, чему ты была предана – так это рукоплескания этой безликой, единой массы, зомбачно раскачивающейся в такт твоим песням. Ты была предана ничему. Иллюзии. Тому, чего на самом деле не существовало. А вот всё остальное для тебя было лишь большой сценой с декорациями, где ты, как тебе казалось, выступаешь в главной роли. Наркотик – это ведь всегда то, что позволяет нам убежать от реальности в свои мечты, верно? И для тебя этим стало то мнимое обожание, которое дарила тебе публика. Это никчёмное сборище серых людей, готовых в любую секунду перекинуть свою любовь и внимание на кого-то, кто сможет затмить их прежнего кумира. 

Но тебя вполне устраивала такая мимолётная любовь. 
Ты всегда радостно выпрыгивала на сцену в своём неизменном имидже готической милашки, этакой Мисы-Мисы из этого дурацкого японского сериала, который я через силу смотрела из-за твоих уговоров. Единственное, что тебе было нужно – это чтобы на тебя все смотрели, обожали, пытались дотянуться, и ещё больше начинали обожать из-за твоей недосягаемости, а затем бежали дрочить в туалеты и ближайшие подворотни. И плевать, что через неделю твой образ полностью сотрётся из их ограниченных умов, ведь поступит новая пачка таких же безликих обитателей зрительного зала, которые сделают тебя своей богиней на одну ночь. В этом вы с ними были похожи. Вам не нужны были вечные идеалы. Вы были как бабочки, не засиживающиеся долго на одном цветке. Твои фанаты упархивали к новым звёздочкам, а ты – к новой публике. 
Но потом появилась я. 

За что я тебя любила, до сих пор понять не могу. Твои крашеные волосы, твой штукатурный макияж, нелепое шмотьё и деланно-инфантильное поведение, все эти истерики с текущей тушью, безумные капризы… У канарейки больше ума, чем у тебя, милочка. Но я всё это тебе прощала. 
Ради моментов, которые я по-настоящему ценила. 
Когда мы, закутавшись в одну куртку, октябрьской ночью торчали на крыше многоэтажного дома, пялились на мерцающие внизу огоньки города и тянули кофе из пластиковых стаканчиков. Когда бешеный ветер едва не сдувал меня с мотоцикла, а я даже сквозь кожаную косуху чувствовала тепло твоего тела, прижимающегося ко мне. А как мы, словно дети, устраивали водяные битвы в ванной, а потом смеялись над ломящимися в дверь соседями, у которых начинал протекать потолок – делали вид, что нас нет дома, помнишь это? 

Что меня всегда в тебе удивляло, так это неизменная любовь к лесу. Ты всегда мне казалась городской девочкой, но почему-то ты любила часто гулять в лесу весной и летом, заткнув уши наушниками с тяжёлой музыкой. Да, на «Рамштайн», «Найтуиш» и рёв японских трансвеститов ты с радостью меняла пение соловьев, шёпот ветра и журчание ручья. Дура. Но ты правда любила лес, особенно деревья. Этого у тебя не отнимешь. У меня даже где-то валяется фотография, где ты, театрально закатив глазки, прижимаешься к стволу огромной сосны. Одна из моих любимых фоток с тобой, хоть ты и кривляешься на ней. Хотя ты всё время кривлялась, а я никак не могла втолковать, что тебе гораздо больше идёт, когда черты лица у тебя спокойны… 
Ооо, ты любила фотографироваться, с твоим-то нарциссизмом. Но зачем-то на каждую фотографию строила рожи. Зачем? Неужели тебе это казалось настолько забавным, что ты не понимала, как уродуешь себя? Или просто старалась не выходить из имиджа маленькой глупенькой девочки, каковой себя мнила? В твои-то двадцать. Так что приходилось мне выкручиваться, что бы запечатлеть чистые, не перекошенные черты любимого лица. Ты не знаешь, но я тебя часто фотографировала, когда ты спала. Во сне ты была вообще красивей, чем в любое другое время. Спящая ты моя красавица… 

А помнишь, как ты впервые пришла в моё убежище?.. Нет, не то, где я жила со своей бандой. К этим безнравственным насильникам я бы тебя ни за что не пустила, это тебе не милые мальчики, косящие под японских эстрадников. Это было моё личное, собственное, нет, не жилище, скорее комната отдыха. Ха-ха, смешно сказано… Но в ней не бывал никто, даже мои коллеги из банды. Я нашла её в одном заброшенном доме, который почему-то до сих пор не снесли. Это было единственное, что принадлежало мне безраздельно. Я провела туда электричество. Там была одна настольная лампа и магнитофон. Несколько книг – я, как то ни странно, люблю читать. Притащила туда раскладушку, чтобы оставаться на ночь, когда тепло. На окнах без стёкол висели куски чёрного бархата, убогое подобие занавесок. Что поделаешь, я всегда была хорошим механиком, но плохой рукодельницей… 
Тёмная комната. Так я называла это место. 
Ты была первой и единственной, кого я допустила в мою тёмную комнату. В своё личное пространство, где на всём лежал отпечаток моей души, моей личности… У меня было много любовников до тебя, но ни с одним из них мы не занимались любовью в тёмной комнате – только с тобой… И минуты, когда ты, тихая и утомлённая, засыпала у меня на груди, а из щели занавесок падала полоска лунного света, пересекая твою щёку… Это были самые счастливые мгновения моей грёбаной жизни. 

Мы не разговаривали после секса. С такой глупышкой, как ты, и поговорить-то было не о чем… В твоей крашеной головке едва хватало места для чего-то, кроме брэндов всякого шмотья и цитат из аниме-сериалов. 
Так я думала… Пока ты не написала эту песню. Ты так и назвала её – «Тёмная комната». Песня «о двух истомившихся душах, нашаривших друг друга в темноте»… Песня тронула меня. Особенно после того, как ваш басист, гееватого вида барашек, сказал мне, что ты написала эту песню сама. И слова, и музыку. 
Я почти поверила, что ты любишь меня. 

Но всё выяснилось, когда нашу банду подставили. Босс просто продал нас – иначе и не скажешь. Видать, устал от буйной бандитской жизни и решил выйти на пенсию. Напали без предупреждения. Не выжил никто – кроме меня. Выход был лишь один. Мне нужно было бежать из страны. 
В тот день у нас было назначено свидание. Ты, ни о чём не подозревая, листала мангу, сидя в тёмной комнате. Я ввалилась туда в разодранной одежде, с наливающейся густой кровью раной в боку и дымящимся пистолетом. Вопреки моим ожиданиям, ты не стала визжать и паниковать, а спокойно спросила, что случилось. Я рассказала тебе. И тут же предложила бежать со мной. Я была готова ради тебя хоть раненой мчаться на мотоцикле, отстреливаться от десяти нападающих сразу, кидаться под пули, чтобы заслонить твоё нежное тело!.. Ты понимаешь, что я чувствовала в этот момент?! 
Но ты просто повернулась спиной, чтобы уйти. Словно и не было ничего. Ты же бабочка. Тебе не тяжело улетать с цветка, как бы сильно он тебя ни любил… И мне стало страшно. До тебя у меня никогда не было ничего подобного – и я знала, что не будет и после. И мне стало страшно. Я не хотела потерять самое дорогое, самое светлое и прекрасное, что у меня была… 
Я падала перед тобой на колени, просила, умоляла. Я была жалка в своей любовной истерике. И ты засмеялась надо мной 
И этого я не выдержала. 
Ты была независима от меня. Я никогда не обладала тобой. Твой смех заставил меня осознать это, и осознание этого свело меня с ума. 
До этого я прощала тебе все. Все твои бесконечные потрахушки со случайными фанатами – что парнями, что девушками, все измены, флирт у меня на глазах. Знаешь, почему ты так ценила всю эту мимолётную любовь фанатов и случайных любовников? Потому что за неё не нужно нести ответственность. Ты, в своём бескрайнем эгоизме, никогда не задумывалась о существовании такой черты характера. И не смогла оценить настоящей, искренней любви. 
И я выстрелила. 

Несколько секунд после грохота, ты смотрела удивлённо, словно заметила что-то необыкновенная. В глазах светилась несвойственная тебе ясность. А потом они быстро затуманились болью. Ты медленно и мягко упала на пол. Несколько секунд тихих предсмертных всхлипываний и рваного дыхания – и всё закончилось. 
Я всё это время стояла неподвижно, забыв о ранении, о погони, обо всём. 
Если это единственный способ сделать тебя моей, я им не погнушаюсь. 

А теперь я лежу на той самой раскладушке, где мы столько раз давали волю нашей страсти, и прижимаю к себе твоё тело, которое уже потеряло последние капли живого тепла. Погоня не останавливалась, и скоро мои враги придут сюда, и тогда меня постигнет твоя участь – так что не горюй, ты будешь отомщена. 
Но пока они не пришли, я буду перебирать губами твои волосы, пахнущие кокосом и твоей кожей. Не важно, сколько времени у меня ещё осталось. У меня теперь лишь одно предсмертное желание – пусть, когда загрохочет череда выстрелов, я буду всё так же ощущать этот лёгкий аромат и мягкость твоих волос под моими губами. 

Конец