Все началось с монашеской рясы.

Щеки горят от волнения, тонкие пальцы раз за разом нервно закладывают темную прядь за ухо, дрожащие руки оправляют смятое полотно белой окантовки.

Мысли-образы пахнут страхом и возбужденно молчат в неясном ожидании. В глазах - мутный водоворот оттенков, дрожат колени за ширмой длинной юбки, грубое деревянное распятие не занимает даже четверти внимания. В складках скромного рубища, в уголках глаз, в плотно сомкнутых губах, в напряженной спине - отражения любимых глаз и губ, отблески улыбок и оттенки вздохов, искорки взглядов и ароматы стонов.

Под надежным пологом ночи смыкаются в бедной келье тени. Горят языки рыжего пламени на оголенных плечах, переплетаются руки и мысли в молчаливом укоре перевернутого распятия. Грудь и бедра, покрытые веснушками, хочется целовать, бесконечно-непрерывно, сгорая от страха и удовольствия, от страсти и от стыда.

К стройным ногам бесшумно опадает складками ряса, дорожки поцелуев змеятся, очерчивая выступающие струнами ребра и впалый живот. На месте каждого прикосновения - след, метка греховной причастности. Но они - стонуще-дрожащие, пылающие, непозволительно смелые - готовы и в костер, на этом же месте, только бы вдвоем.

А после - хриплое дыхание болезни у плеча, железные решетки коек в госпитале, безголосые ссоры и мокрые от слез покрывала. Узелками стеганого пледа по мертвенно-ледяным запястьям, бугорками синеватых вен и запавшими глазами-васильками подбирается ненасытный тиф, куда более неутомимый любовник, нежели ласковая девчонка-послушница.

Они были готовы в полымя костров, в любой момент. Вместе. Они замерзли от усталости, почернели от горя, как обугленная древесина. Поодиночке.

Они - рыжий огонек волос в общей могиле и глухая скорбь пустой часовни - холодные. Одинокие. Мертвые.

Конец