В комнате царит полумрак, окружающие предметы теряют свои очертания, сливаясь с ним в одно целое. Мягкий, приглушенный свет одной из студийных ламп освещает лишь часть помещения, плавно перетекая в черноту позднего вечера, укутанную в драпировку штор.

Часть освещенного пространства скрыта плотной тканью, однако немного открывая взору пол из темного дерева и зеркальную стену напротив — зал, где она тренирует своих учеников. Сейчас здесь пусто, как и практически во всем здании, и лишь стук моего сердца нарушает тишину. Я так давно её не видела — затяжные гастроли в другом городе, и вот теперь я в шаге от того, чтобы увидеть свою чужую женщину. Её светлые волосы, почти черные глаза, разлет изящных плеч, лебединую шею, на которой так и хочется оставить метки поцелуев.

Но нельзя.

Нельзя, потому что не моя.

И неизвестно, сколько продлится это наше взаимное сумасшествие.

Глаза уже привыкли к полумраку, и теперь я замечаю стоящий посреди залы стул — простой, черный, каких несколько в этой студии. Но он приковывает взгляд, выбивается из общей картины, а значит в нем и заключена вся суть. Значит, сегодня я не просто заберу её в своё царство — съемную квартиру на центральной улице, чтобы любить на смятых простынях до рассвета, отгораживаясь от целого мира, и потом открывать глаза, обнаруживая пустую подушку рядом и шлейф духов, который, кажется, уже въелся под кожу и никогда не сотрется из моей памяти.

Значит, сегодня что-то пойдет не так. И от этого ощущения всё на мгновение замирает в груди.

Немного помявшись на входе, ведомая неясным порывом, в несколько шагов преодолеваю расстояние от двери до небольшой софы, расположенной прямо напротив зеркальной стены. В воздухе повисло ожидание — тягучее, словно патока между пальцев. Его можно коснуться, ощутить на вкус, оно почти звенит в воздухе и сладким ядом неведомого растекается по венам, заставляя нервно сцеплять пальцы и скользить взглядом по контурам комнаты. Кажется, что вокруг все замерло — шум большого города не слышим за окном, а в самой комнате не раздается ничего, кроме моего сбитого дыхания и гулко стучащего сердца. Чувствую себя ребенком, открывающим подарок на Рождество, — с одной стороны, хочется поскорей сорвать блестящую упаковку, а с другой — насладиться этим завораживающим чувством тайны — и плевать, что ты знаешь, что родители купили тебе железную дорогу, о которой ты так давно просил. Сейчас это чудо, тайна, волшебство.

Откидываюсь на спинку, пытаясь придать своему лицу как можно более бесстрастное выражение. Что бы она ни делала, не хочу, чтобы была заметна моя ей одержимость. Наивно. Будто бы она не знает. Но она никогда не лезет под эту маску, не старается вырвать из меня признаний, и я знаю, что никогда не услышу чего-то подобного из её уст. Так должно быть.

Небольшой проигрыватель, о расположении которого я догадываюсь, лишь поворачивая голову на звук, вдруг разрывает тишину первыми аккордами плавной музыки. Пока еще ничего нет — ни слов, ни движений, но и это сковывает внутренности, заставляя жадно вглядываться в плотную ткань штор. Мелодия льется из динамиков, проникая прямо под кожу, — где-то в животе засело сладкое чувство полета.

И тут появляется она — моя богиня и моё проклятье. В обтягивающем стройное тело коротком балетном платье, тонкой сеткой капрона на невероятно длинных ногах — в ней нет ничего пошлого, вульгарного, вызывающего. Все плавно, выверено, сдержанно — холодная красота.

Но с такой силой внутренней страсти и жара, что кажется, можно расплавить металл. Вся она — порождение порока и чувственности, прекрасная в своем искушении.

Я много раз видела, как она танцует, обучающую ли нерадивых учеников или выступающую на каких-нибудь любительских соревнованиях — от мира больших турниров и конкурсов она давно отказалась, как отдается танцу полностью, растворяясь в ритмах музыки и собственных движениях. Она движется как королева, приковывая взгляды, и черта с два она этого не замечает — она всегда знала себе цену.

Легкой поступью скользит ко мне навстречу, и с каждым я шагом я чувствую, как разевает свою пасть пропасть под моими ногами. Она не хищница и не добыча сейчас. Она лишь знает, что желанна и сполна отдается этому чувству.

Подходит ближе, тонкие пальцы очерчивают линию скулы и замирают на моих приоткрывшихся было в немом вопросе губах. Поднимаю взгляд, встречаясь с темнотой омутов напротив. Дыхание на миг испуганной птицей замирает в груди. В её глазах теплится столько обещания, что кружится голова и возникает чувство, что не сиди я сейчас — ноги бы едва держали на дрожащих коленях. Словно из меня сейчас вынули всю душу. Одним взглядом.

Рука против воли тянется к её кисти, и, слегка удерживая за запястье, целую её холодные пальцы. В ответ раздается лишь короткое: «Не спеши». Вот так всегда: стоит мне лишь чуть попытаться её удержать, как она выскальзывает из ладоней — свободная, вольная. Она с легкой полуулыбкой на губах поворачивается ко мне спиной, неимоверно плавными движениями подходит к стулу и, закинув одну руку на плотную спинку, грациозно прогибается в спине, рассыпая по плечам золотые пряди и немного отставляя в сторону длинную ногу, затянутую в черный чулок, — границ его мне не видно из-за легкой асимметричной юбки, но я отчего-то не сомневаюсь, что на ней именно они. Только теперь замечаю смысл доносящихся из проигрывателя слов.

О-даа… Она не могла выбрать менее провоцирующее и откровенное название. Предвкушение растекается на языке, заставляя нервно облизывать пересохшие губы.

Изящные пальцы свободной руки скользят вверх по бедру, приковывая взгляд. Она вся — движение, грация, чувственность. То, как она вскидывает голову, когда закидывает одну ногу на сидушку, как вцепляются её руки в стул, и она четким движением в такт музыке очерчивает в воздухе дугу свободной ногой, садясь при этом на стул (я угадала, все-таки чулки), всё в ней невероятно, желанно. Сердце ухает куда-то вниз, когда она соскальзывает со стула, садясь в идеальный шпагат. Она не смотрит мне в глаза, — ни когда с кошачьей грацией поднимается на ноги и кружится вокруг стула, ни когда её руки движутся вдоль стройного тела, оставляя лишь одно желание — заменить их своими, — но я знаю, она чувствует трепет, охватывающий все моё существо.

Чувствует мой жадный взгляд, с которым я словно впитываю каждое движение, мою неподвижную позу, неровное дыхание — она понимает, что является причиной, и сознание этого наделяет её невообразимой властью, будоражит нервы, заставляет двигаться все страстнее и призывней. Её глаза полуприкрыты — насколько я могу разглядеть в царящем полумраке. Стриптиз — это постепенное обнажение тела в такт музыке. Но у неё все иначе. Это танец. И она вкладывает в него всю душу, тело, умело играя на моих нервах, обнажает дурманящую разум страсть, но не дает этому огню полностью завладеть собой, лишь кружит, разжигая пожар своей чувственностью.

Ученики, днем выделывающие гранд батманы и плие под её чутким руководством, уж точно не представляли её такой — в высоких чулках, с каскадом золотых волос, рассыпающихся по плечам вслед за каждым движением, и с невероятной страстностью и чувственностью, сквозящих в каждом движении. О, нет… Это не та страсть, которую она обычно вкладывает в свои танцы. Это другое — влекущее, завораживающее… Отголоски чего пронизывают её обычные выступления. Теперь же она отдается этому чувству сполна, позволяет захватить своё тело, разум, мысли…

Замечаю, как взмокли плотно мои прижатые к друг другу ледяные ладони — это всё… слишком для меня.

Невозможно оставаться безучастной, когда перед тобой воплощение желания, плавно изгибающееся в такт музыке и выделывающее очередные элементы танца, от которых голова идет кругом. Жадно глотаю воздух, следя за танцем, — это почти как занятие любовью… Только любят не пальцы, страстно скользящие по телу любимой женщины, а глаза, взгляд — неотрывно следующие за каждым взмахом руки или изгибом стройного стана.

И непонятно, кто отдает и кто берет сейчас, кто позволяет, а кто пользуется — все слилось воедино.

Что скрывать, я видела стриптиз в исполнении женщин… И отнюдь не единожды. Только вот это была не она. Её танец невозможно воспринимать как механическое действо, ставящее своей целью поймать как можно больше взглядов, полных похоти, или заполучить больше денег — когда как. С ней все иначе.

Никто не видит её такой, как вижу я, — гибкой, открытой, желанной… невероятной, — или, по крайней мере, я хочу в это верить.

— If you please…

Последний аккорд песни повисает в воздухе.

Медленно изгибается, словно довольная со сна кошка, и почти лениво соскальзывает со стула, идя ко мне навстречу. Но я вижу, что это не так, — она напряжена, грудь хаотично вздымается в такт немного сбившемуся дыханию, тонкая жилка пульса бьется на шее, и непонятно — от чего. Быть может, от быстрого танца или же от того, что я, наконец, не сдерживаемая больше её волей, поднимаюсь со своего места, чтобы поцеловать её в маленькую впадинку между ключицами и, смотря, как она призывно откидывает назад голову, давая мне больше доступа, скользить языком, губами все выше — наконец, сливаясь с ней в одном поцелуе.

Как точка, завершение этого безумства.

Или лишь начало для чего-то другого.

Я была права — танец для неё — это как любовь. И даже больше.

Кто мы друг другу? Друзья? Любовники? Нет. Нам не нужны ярлыки. Просто есть я и она.

А ещё эта комната, отгороженная от целого мира бетонной крепостью стен, и маленький диван, на который так легко упасть, увлекая её за собой.

Конец